Оноре Бальзак - Столетний старец, или Два Беренгельда

Взволнованные мысли генерала вполне укладывались в несколько простых фраз, которые вряд ли сильно отличались от тех, какие употребили мы. Вскоре грот окончательно скрылся от взора Беренгельда, хотя тот по-прежнему продолжал вглядываться в слабое пятно света, мерцавшее возле подножия холма.

Когда он дошел до места, где оставил слугу, до ушей его донеслись глухие рыдания, напоминавшие то жалобное всхлипывание ребенка, то стоны человека, умирающего в жестоких муках. Звуки эти, многократно усиленные ночной тишиной, грозным набатом отдались в сердце генерала: его подозрения относительно опасности, угрожавшей Фанни, оправдывались. Он застыл в оцепенении, уставившись невидящим взором на огонек, который с той самой минуты, как раздался стон, задрожал, а вскоре и совсем погас…

Генерал перевел взор на вершину холма: дымное облако исчезло. В эту минуту вновь раздался приглушенный вопль, эхо повторило его, и более уже ни один звук не нарушал ночной тишины.

Беренгельд стоял, не имея сил сдвинуться с места. Мысль о том, что он стал невольным виновником смерти девушки, сковала холодом все его члены. Он был уверен, что жалобный крик, прозвучавший в ночной тишине, принадлежал Фанни. Отныне он будет постоянно его преследовать.

— Генерал, — воскликнул, пробудившись, Смельчак, — что за черт поселился в этой дыре?.. На поле боя я не раз слышал стоны гибнущих на моих глазах товарищей, но ни один из когда-либо слышанных мною звуков не терзал мне душу так, как тот протяжный вой, который только что разбудил меня.

— Скорей, Смельчак! Я сам должен увидеть… — И Туллиус на полуслова оборвал свою мысль.

Без лишних рассуждений денщик устремился за генералом вниз по склону. Они продирались через кусты, перепрыгивали через рытвины и канавы, огибали росшие группками деревья. Однако, стремясь как можно скорей достичь пещеры, откуда выбивался странный свет, они все же не забывали об осторожности и старались передвигаться как можно бесшумнее. Вглядываясь в искаженное лицо генерала, Смельчак заключил, что, видимо, произошло нечто ужасное и необъяснимое, раз уж сам генерал Беренгельд, прославившийся своим бесстрашием и невозмутимостью, был потрясен до глубины души.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Беренгельд с денщиком быстро достигли входа в пещеру, называемую Дырой Граммона. Подкравшись поближе, Туллиус приказал Смельчаку спрятаться за деревьями, и сам подал ему пример. Вперив взоры в темное отверстие, прикрытое нависавшим над ним каменистым выступом, они притихли, стараясь уловить доносящийся оттуда приглушенный шум. Ожидание их было недолгим: вскоре они стали свидетелями спектакля, исполнитель которого вряд ли предназначал его для посторонних взоров.

Внезапно на пороге пещеры появился старик. В бледном свете луны Беренгельду показалось, что в облике его он узнал самого себя! Это поразительное сходство вновь повергло генерала в трепет.

Ужас генерала был понятен: внешность старца была на удивление отталкивающей. Он отличался необычайно высоким ростом, был совершенно лыс, и только затылок его обрамлял венчик седых волос, отливавших странным блеском. Но если благородную седину, пушистым ореолом окружающую лишенные волосяного покрова головы старцев, можно сравнить с чистым снегом, то жесткие волосы незнакомца походили на серебристую проволоку, надерганную из гигантской колдовской паутины. Его абсолютно прямая спина, похоже, была готова переломиться от невидимого бремени. Руки и ноги его не соответствовали непомерному росту, отчего казалось, что на костях, обтянутых высохшей желтой кожей, не было даже тончайшего слоя мышц.

Выбежав из пещеры, старик выпрямился во весь свой гигантский рост и принялся внимательно оглядывать склон холма: возможно, до него донесся шум, произведенный Беренгельдом и Смельчаком. В эту минуту лицо старика высветилось, и генерал окончательно убедился в том, о чем уже давно и со страхом догадывался. Смельчак же, хотя и был привычен ко всякого рода жутким зрелищам, увидев странного старца вблизи, содрогнулся от ужаса.

Черепные кости столь явственно проступали сквозь тонкую кожу головы старца, что эта часть тела казалась вовсе лишенной кожного покрова; лоб его напоминал не чело живого существа, но гладко отполированный минерал. При взгляде на этот окаменевший череп напрашивалась мысль, что сам Предвечный выточил его из долговечного гранита. Догадка эта подкреплялась сероватым цветом лобной кости, куда живое воображение могло с легкостью поместить зеленый мох, обычно покрывающий мраморные руины древних дворцов. Можно с уверенностью сказать, что это суровое чело было самым бесстрастным в мире, и если бы нашелся скульптор, дерзнувший изваять статую Судьбы, то ему не пришлось бы искать себе лучшего натурщика.

Но самыми невероятными были глаза странного существа. Над его глазницами произрастали брови неопределенного цвета, присущего скорее растительному, нежели животному миру. Казалось, кто-то долго и старательно выщипывал их, но в конце концов прекратил это бессмысленное занятие, и диковатое украшение прочно закрепилось на своем месте. Под причудливым лесом из ощетинившихся волосков чернели две глубокие глазные впадины, на дне которых слабо мерцали тонкие струйки пламени, высвечивавшие два темных глазных яблока, вращавшихся в непомерно большом пространстве между веками.

Все составные части глаза: веки, ресницы, зрачок, роговица и внутренний угол — были мертвенно-тусклыми, блеск жизни покинул их, и только зрачок одиноко сверкал в окружении сухого мерцающего пламени. Глаза удивительного незнакомца поражали несравненно более остальной его внешности, ибо взгляд их мгновенно леденил душу и понуждал сердце трепетать от страха.

Щеки его, покрытые густой сетью морщин, утратили краски жизни и, несмотря на свою упругость, скорее напоминали щеки мертвеца, нежели живого человека; выпирающие скулы подчеркивали неестественную жесткость кожи лица. Седая клочковатая борода, длинная и редкая, отнюдь не способствовала благообразности облика старца, а, напротив, чудным своим произрастанием добавляла лицу еще больше неестественности. У старика был приплюснутый нос с вывернутыми ноздрями, придававший ему сходство с быком; сходство это усиливалось также по причине необычайно большого рта, примечательного не только формой губ, но и черным цветом последних, отчего казалось, что на месте рта зияет темное пятно.

Глядя на это пятно, можно было подумать, что оно явилось следствием глубокого прижигания сего участка грубой кожи. Две угольно-черные губы были столь жестки, будто их и в самом деле выточили из куска угля. Прочие черты лица старца отличались не меньшим уродством, однако описать его словами не было никакой возможности! Только кисть мастера-портретиста смогла бы воспроизвести внешность таинственного существа.

Мощные ноги незнакомца свидетельствовали о нечеловеческой силе его мускулов; когда он стоял, было ясно: ничто в мире не способно поколебать эти атлетические, словно врытые в землю, подпорки.

Старик казался широкоплечим, однако впечатление это происходило скорее от чрезмерной по сравнению с обычными людьми величины его костей, о чем мы уже неоднократно упоминали. В сущности же, он был худ, а на месте живота явственно выделялась округлая впадина. Движения его были неспешны, и невольно напрашивалась мысль, что кровь его навеки застыла в жилах: в этом теле, более похожем на труп, чем на живой организм, не чувствовалось дыхания жизни. Всем своим видом старец напоминал двухсотлетний дуб, чей узловатый ствол уже мертв, но еще продолжает стоять, молчаливо созерцая робко тянущиеся ввысь молодые деревца, будущие свидетели гибели этого некогда могучего короля леса.

Однако, несмотря на уродство, лицо старика притягивало к себе взоры: пропорции его, равно как и абрис, являли поразительное сходство с лицом юного генерала Беренгельда. Как принято говорить в подобных случаях, в них угадывалось фамильное сходство.

И хотя последнее совпадение могло поразить только тех, кто когда-либо видел генерала, тем не менее внешность незнакомца производила на всех неизгладимое впечатление и порождала целый рой прихотливых мыслей — от желания никогда более не встречаться с этим человеком до восхищения обилием пищи, полученной нашей фантазией после встречи с ним. Лунный свет, царящая вокруг тишина, нарушаемая только редкими дуновениями ветра, а также торжественная медлительность движений придавали странному существу сходство с причудливыми призраками, порождаемыми нашими сновидениями. Впрочем, поразмыслив, мы должны признать, что чувства наши при встрече со зловещим старцем во многом сходны с чувствами, возникающими при созерцании египетских пирамид: и от одного, и от других веет дыханием вечности. Художники, тщившиеся изобразить на своих полотнах Время, до сих пор не создали ничего, что могло бы передать нам представление об этом божестве лучше, чем облик таинственного старца.