Лев Рубинштейн - Альпинист в седле с пистолетом в кармане
Служба была трудной. Вместе мы почти никогда не бывали. Адъютант начальника штаба или комбрига постоянно кричал: «Соболев — в 1-й батальон, Рубинштейн — в минометную роту, бегом» — и так весь день, с приказом или донесением. Наша бригада все еще стояла во втором эшелоне, и задания у нас были мирными. Альпинистские навыки и тренированность не только пригодились, но просто выручали нас не однажды.
Бригада рождалась как самостоятельная военная клеточка, а альпинисты проводили время в движении, знакомствах и узнавании жизни, скрытой от нас аспирантурами и аудиториями института. Открывались целые слои человеческого котла. Разведка временно не велась. Абрам Бердичевский получил коня и стал связным штаба бригады со штабом армии. Владимир Алексеевич Буданов — самый старый из нас, потянулся к интендантам-тыловикам, Федя Лемстрем — единственный из нас профессиональный деятель спорта — приклеился к разведотделу штаба. Глава нашей «фирмы» Карп Миронович Великанов оказался в помощниках начальника штаба, оставшиеся — Костя Соболев, Ваня Федоров, я, Анатолий Кельзон, Серега Калинкин и Сеня Аскенази стали помощниками в оперативном отделе. Эти должности, по существу, ничего не значили. В основном мы все были на посылках, в поручениях, в бегах. Мы часто бывали врозь, но очень любили друг друга, постоянно знали, где остальная девятка, чтобы искать, находить, помогать. Просьба каждого была законом, большим, чем приказ командиров, ибо друзья обращаются и просят лишь тогда, когда другого пути нет. Мы верили в этот закон дружбы и чтили его.
У каждого из нас были свои странности. Мы и к ним относились уважительно.
Так, Великанов просил нас не пить водки, а собирать ее во фляжки и протирать ноги после разведки, и мы выполняли эту процедуру под смех старшины и целой роты солдат, собиравшейся на наше протирание повеселиться. Так мало было веселого, и мы служили ему, как умели.
ПОЛКОВНИК ГРИБОВ
Полковник Иван Васильевич Грибов полюбил нас не за альпинизм, не за интеллигентность, хотя сам был настоящим военным интеллигентом из дворян и царского офицерства, и не за то, что мы ленинградцы. Думаю, мы ему просто нравились, и все. Настоящего пристрастия мы добились после двух эпизодов.
Эпизод первый.
К комбригу являлись все вновь назначенные офицеры (тогда еще командиры).
Пришел один «такой» с двумя «шпалами» (теперь такие называются «майор»), присланный к нам на должность командира 2-го батальона. Мужчина лет сорока, крепкий, полноватый, даже красивый, сильно волнующийся и потеющий. Полковник объяснил ему обстановку, дал карту масштаба 1: 25000, указал позицию батальона и границы с соседями. Офицер сказал: «Есть!» и хотел идти. Иван Владимирович — мудрый старик, вернул его, стал задавать вопросы и быстро выяснил, что офицер совсем не понимает ни карты, ни соседей, ни дела. Он работал администратором филармонии и карты не видел лет двадцать. Грибов был в затруднительном раздумье. Других командиров ему не найти. Вести его с батальоном самому, что ли? Тут Великанов, сидевший на траве рядом с Грибовым, вызвался отвести батальон на место, расположить все роты, как приказано, и нанести обстановку на карту. Грибов сказал: «Надежды на штатского доцента немного, но делать нечего. Попробуем». И Великанов повел. Тактично с командиром и умело с картой и на местности. В короткий срок привел батальон на позицию, вернувшись, доложил о батальоне, о соседях его и много интересных сведений.
Эпизод второй.
Потерялась 2-я рота 3-го батальона. Пропала! Не стала на свое место. В обороне дыра.
Плохо, если искомая иголка в стоге сена, но хуже, если ты даже не знаешь, в каком стоге.
Грибов попросил меня отыскать роту. Не приказал, а попросил, он умел так приказывать.
— На мотоцикле умеете? — Он к тому же еще обращался к нам на «Вы».
— Конечно, умею.
Я еще в 8-м классе школы их обожал и объезжал. Целый день обтирал детали и чистил гаражи у Шурки Сливкина (брата Сливкина Кости, соклассника), чтоб проехать по двору, за Мальцевским рынком, три шага туда и три обратно. Тут же я вспомнил, как веселый и пьяненький Шурка разрешил однажды прокатиться по Баскову переулку (был у нас в Ленинграде раньше такой переулок), а я уехал к Медному Всаднику по набережной. И обратно приехал, не имея прав и не зная правил.
Тот мотоцикл не имел коробки скоростей и заводился с разгона. На нем была еще ременная передача. Словом, это было чудо двадцатого века фирмы РЫ. Немецкая Fabrik Nnational. Я его обожал как живое существо.
А тут мне дали новый мотоцикл «Красный Октябрь» и задание ехать далеко. Не важно куда, не важно, что дорогу бомбят. Важно — ехать далеко. И послал меня сам полковник разыскать, эту проклятую роту 3-го батальона и отвести на место. Я поехал, весело наслаждаясь движением, строил планы, думал, стать бы связным мотоциклистом штаба. Восторг кончился, когда на спидометре стояло два километра сто метров. Мотор перегрелся, поршень заклинило, и я пошел пешком, ведя мотоцикл, как говорили у нас на Мальцевском рынке, за рога. Волочить его пришлось больше двадцати километров по полям и лесам, песку и глине. Роту я нашел и на место поставил и совсем негодный мотоцикл привел обратно в штаб.
О том, чтобы оставить его на пути туда, я и думать не смел. А вдруг пойду обратно другой дорогой? По пути обратно я его и все мотоциклы мира ненавидел и проклинал и из мстительности к себе за свое необыкновенное и необоснованное увлечение, наказывая себя за глупость, вел обратно.
Связным мотоциклистом я не стал. Не было мотоцикла, и я их больше не любил. Но авторитет знающего карту и местность и симпатию комбрига для всей группы альпинистов мы с Карпом заработали.
Особенную трудность составляли наши карты. Они не корректировались более десятка лет. Отдельных сараев, обозначенных там, уже не было, они сгорели или сгнили. Углы рощ и дороги, по которым приходилось ориентироваться, не существовали или вновь появились; приходилось угадывать, расшифровывать ориентиры. (Позже мы воевали по картам, захваченным у противника. То были карты!)
После этих подвигов нас стали сохранять как нештатное подразделение и давать нам самые трудные задания по разведке и связи с подразделениями. Однако благоволение комбрига позволяло вести себя не совсем по-воински, а независимо и сохранять, как утешение, штатские замашки.
КОНЬЯК MARTEL
Странно, смешно, удивительно… но мы начали наступать.
Еще совсем не приготовившись, не аклемавшись, и уже в бой.
Как-то вдруг все началось. Я остался один. Неглубокая ямка в песке до пояса укрывала нижнюю часть тела, а верхней некуда деться.
На войне много страшного, и очень страшного. Страшно вылезать из передового окопа при молчании противника, страшен близкий разрыв снаряда, особенно если ты не слышал выстрела, страшно, когда вдруг не привезли водку (а вдруг ее отменят, как воевать?), но очень страшны два обстоятельства: идущий на тебя танк, и очень страшно остаться одному.
На тебя идет танк с черными пауками, а ты в неглубоком окопчике-ячейке с ножом и пистолетом в кармане. Ни лечь, ни сесть, ни выстрелить, ни удрать. Тут, как говорят, самый раз завернуться в белую простыню, но их забыли нам выдать.
Наше поколение точно знало, что воевать будем на земле противника, что норма поведения — Павлик Морозов, что амбразуру нужно закрывать своим телом, что ложиться нужно под гусеницу танка, привязав к животу связку гранат, и думать в эту минуту об отце народов Сталине. А у меня была одна лимонка, думал я об Ирочке и Лене, и не было чем привязать гранату к животу; не хотелось привязывать и просто не хотелось ложиться под гусеницу, и было страшно мне, очень страшно. Первый бой, первый танк, первый страх. Трудно альпинисту признаваться в страхе, но правда есть правда.
Танк испарился, улетучился, уехал, уполз, упятился… не знаю, куда девался. Редкие выстрелы винтовок, а очереди автоматов постепенно прекратились. Вдали лесок, прямо перед нами открытое песчаное пространство. Началась тишина.
Предполагалось (по моим понятиям), что наступаем мы, но наступила тишина. Сплошных окопов не было, каждый сидел в индъячейке один. Где моя разведкоманда альпинистов — неизвестно. Где командиры и начальники — неизвестно. Перед ячейкой кучка песка — бруствер, на всем пространстве впереди много таких кучек. Вдруг сильнейший взрывной звук. Что это? Нас обстреливают, мы обстреливаем? Темнота моя густая!
После третьего взрыва я оглох и понял, что за мною, шагах в пятнадцати-двадцати, в кустах спрятались наши пушки и по ком-то стреляют, по кому стреляют — не видел.
Еще раз выстрелила, проклятая, и кто-то закричал: ура!!!.. И справа появились фигуры бегущих вперед, согнувшиеся, а иногда ползущие. Я не торопился. Решил посмотреть, что будет дальше, не из любопытства, конечно, а из вялости, заполнившей сознание и набившейся внутрь от непонятности происходящего. Я даже не уверен был в том, что стреляет наша пушка и бегут наши солдаты. Вдруг я заблудился, и это противник наступает? А я перепутал, где тыл и наши и где они.
