Смерть в душе. Странная дружба - Жан-Поль Сартр
— Зря пугаешься. Это башенные часы бьют.
Матье перевел взгляд на стрелков и с удовлетворением отметил, что и они вздрогнули.
— Одиннадцать часов, — сказал Пинетт.
Матье знобило, он озяб, но это было даже приятно. Он был очень высоко в небе, над крышами, над людьми, было темно. «Нет, я не спущусь. Ни за что на свете не спущусь».
— Вот гражданские и уходят.
Они все перегнулись через парапет. Матье увидел, как черные животные движутся под листвой, как по дну моря. На главной улице бесшумно открывались двери, и мужчины, женщины и дети выскальзывали на улицу. Почти все несли тюки или чемоданы. На мостовой образовались маленькие группки: похоже, они чего-то ждали. Потом все они слились в одну длинную процессию, которая неторопливо тронулась к югу.
— Как на похоронах, — сказал Пинетт.
— Бедняги! — вздохнул Матье.
— Не волнуйся за них, — сухо заметил Дандье. — Они еще вернутся. Немцы редко поджигают деревни.
— А там? — напомнил Матье, показывая в сторону Робервилля.
— Там — другое дело: крестьяне стреляли вместе с нами. Пинетт засмеялся:
— Значит, там было не так, как здесь. Здесь мужики дали слабину.
Дандье посмотрел на него:
— Вы же не сражались: это все-таки не гражданское дело.
— А кто виноват? — сердито воскликнул Пинетт. — Кто виноват, что мы не сражались?
— Этого я не знаю.
— Офицеры! Это офицеры проиграли войну.
— Не говори худо об офицерах, — вмешался Клапо. — Ты не имеешь права так о них говорить.
— А чего с ними церемониться?
— Не говори о них так при нас, — твердо сказал Клапо. — Потому что я тебе вот что скажу: все наши офицеры полегли там, кроме лейтенанта, и это не его вина.
Пинетт хотел объясниться; он протянул руки к Клапо, потом опустил их.
— С вами не договоришься, — сказал он удрученно. Шассерьо с любопытством посмотрел на Пинетта:
— А вы зачем сюда притащились?
— Сражаться, я тебе уже говорил.
— Но почему? Вас же никто не принуждал. Пинетт лениво ухмыльнулся.
— Просто так. Чтобы поразвлечься.
— Что ж, поразвлечетесь! — жестко сказал Клапо. — Это я вам гарантирую.
Дандье презрительно засмеялся.
— Ты только послушай их: они, значит, пришли сюда к нам в гости, поразвлечься, посмотреть, что такое бой; они собираются прострелить мишень, как в стрельбе по голубям. И их к этому даже не принуждали!
— А тебя-то, дурня, кто принуждает сражаться? — спросил у него Пинетт.
— Мы — совсем другое дело, мы стрелки.
— Ну и что?
— Если ты стрелок, то должен сражаться до конца. — Он покачал головой: — А иначе получается, будто я стреляю в людей ради собственного удовольствия.
Шассерьо посмотрел на Пинетта со смесью недоумения и отвращения:
— Ты понимаешь, что вы рискуете своей шкурой? Пинетт, не отвечая, пожал плечами.
— Потому что если ты это понимаешь, — продолжал Шассерьо, — ты еще больший мудак, чем кажешься. Нет никакого смысла рисковать своей шкурой, если тебя к этому не принуждают.
— Нас принудили, — резко сказал Матье. — Принудили. Нам все надоело, и потом, мы уже просто не знали, что делать.
Он показал на школу под ними:
— Для нас был один выбор: колокольня или погреб. Дандье, казалось, смягчился; его черты немного разгладились. Матье продолжал наседать:
— А что бы сделали на нашем месте вы? Они не ответили, Матье настаивал:
— Что бы вы сделали? Дандье покачал головой:
— Может, я и погреб выбрал бы: ты убедишься, тут будет не до забавы.
— Наверняка, — сказал Матье, — но, уверяю тебя, совсем не сладко сидеть в погребе, когда другие сражаются.
— Не спорю, — согласился Шассерьо.
— Да, — признал Дандье. — Там уж не до гордости.
Теперь они выглядели не так враждебно. Клапо рассматривал Пинетта с неким удивлением, затем отвернулся и подошел к парапету. Лихорадочная суровость его взгляда исчезла, он выглядел куда мягче, чем прежде, кротко смотрел он на тихую ночь, на детскую, почти сказочную сельскую местность, и Матье не знал, мягкость ночи отражалась на этом лице или же одиночество этого лица отражалось на этой ночи.
— Эй, Клапо! — позвал Дандье.
Клапо выпрямился и вновь обрел суровое обличье. — Что?
— Пойду сделаю обход нижнего квадрата: я там кое-что увидел.
— Иди.
Когда Дандье поднял люк, до них донесся женский голос:
— Анри! Анри!
Матье склонился над улицей. Запоздавшие жители бежали во всех направлениях, как обезумевшие муравьи; на дороге рядом с почтой он увидел маленькую тень.
— Анри!
Лицо Пинетта почернело, но он промолчал. Женщины взяли девицу за руки и попытались ее увести. Она кричала, отбиваясь:
— Анри! Анри!
Потом она вырвалась, бросилась в почтовую контору и закрыла за собой дверь.
— Мать твою так! — сквозь зубы процедил Пинетт. Он поскреб ногтями по камню парапета.
— Ее нужно отправить с остальными.
— Да, — ответил Матье.
— С ней случится несчастье.
— А кто в этом виноват?
Пинетт не ответил. Крышка люка приподнялась, и кто-то сказал:
— Помогите мне.
Они откинули крышку назад: из темноты показался Дандье; на спине он нес два соломенных тюфяка.
— Вот что я нашел.
Клапо впервые улыбнулся, он, казалось, был в восторге.
— Какая удача, — сказал он.
— И что вы хотите с этим делать? — спросил Матье. Клапо удивленно посмотрел на него.
— А для чего, по-твоему, служит соломенный тюфяк? Жемчужины нанизывать?
— Вы будете спать?
— Сначала перекусим, — сказал Шассерьо.
Матье смотрел, как они суетятся вокруг тюфяков, вытаскивают из рюкзаков мясные консервы — разве они не понимают, что скоро умрут? Шассерьо достал консервный нож, быстрыми и точными движениями открыл три банки, потом они сели и вытащили из карманов ножи.
Клапо через плечо бросил взгляд на Матье.
— Хочешь есть? — спросил он.
Матье ничего не ел уже два дня; слюна заполнила ему рот.
— Я? — переспросил он. — Нет.
— А твой приятель?
Пинетт не ответил. Перегнувшись через парапет, он смотрел на почту.
— Валяйте, — сказал Клапо, — лопайте, жратвы достаточно.
— Тот, кто сражается, — добавил Шассерьо, — имеет право пожрать.
Дандье порылся в своем рюкзаке, вынул оттуда две консервные банки и протянул их Матье. Матье взял их и хлопнул Пинетта по плечу. Пинетт подпрыгнул:
— Что такое?
— Это тебе, ешь!
Матье взял консервный нож, который ему протянул Дандье, нажал им на закраину из белой жести и изо всех сил надавил. Но лезвие соскользнуло, выскочило из желобка и натолкнулось на большой палец его левой руки.
— Какой ты неумеха, — проворчал Пинетт. — Очень больно?
— Нет, — сказал Матье.
— Дай мне.
Пинетт вскрыл обе
