Вирджиния Вулф - Годы
— О Малларме, — сказал Тони, издав скрипучий звук, как будто ему сдавили горло.
Китти обернулась. К ней подошел Мартин.
— Блистательный прием, леди Лассуэйд, — сказал он со своей всегдашней надоедливой иронией.
— Этот? Ерунда, — резко ответила Китти. Это вообще был не прием. Ее приемы никогда не бывали блистательными. Мартин, как обычно, пытался поддразнить ее. Она опустила взгляд и увидела его поношенные туфли. — Иди сюда, поговори со мной, — сказала Китти, почувствовав возвращение старинных родственных чувств.
Она с приятным удивлением заметила, что он слегка раскраснелся. Немного, как говорили няни, «воображает». Сколько еще «приемов» понадобится, думала она, чтобы превратить ее насмешливого, бескомпромиссного кузена в покорного члена общества?
— Давай сядем и как следует поговорим, — сказала она, опускаясь на небольшой диванчик. Он сел рядом. — Расскажи, что поделывает Нелл? — спросила Китти.
— Передает тебе привет. Она велела сказать, что очень хотела тебя увидеть.
— Что же она не пришла? — удивилась Китти. Она чувствовала себя уязвленной и ничего не могла поделать.
— Не нашла подходящую заколку, — сказал Мартин со смешком, глядя на свои туфли. Китти тоже посмотрела на них. — Мои туфли, как видишь, не столь важны. Но ведь я мужчина.
— Это такая чепуха… — начала Китти. — Какая разница…
Однако смотрела она уже за Мартина, на группы великолепно одетых женщин; потом — на картину.
— Твой портрет над камином — жуткая мазня, — сказал Мартин, глядя на рыжеволосую девушку. — Кто его писал?
— Я забыла… Не будем туда смотреть, — ответила Китти. — Давай говорить… — Она осеклась.
Мартин обвел комнату взглядом. Она была полна людей; на маленьких столиках стояли фотографии, на изящных горках — вазы с цветами; стены были отделаны желтой парчой. Китти почувствовала, что он осуждает и гостиную, и ее саму.
— Мне все время хочется взять нож и содрать все это, — сказала Китти. Но что толку? — подумала она про себя. Если она уберет какую-нибудь картину, ее муж скажет: «А где дядя Билл на лошади?» — и придется вешать обратно. — Похоже на гостиницу, да?
— На вокзал, — сказал Мартин. Он сам не знал, зачем ему хочется уколоть ее; но ему хотелось, в этом сомнений не было.
— Я все удивляюсь, — он понизил голос, — зачем выставлять такие картины, — он кивнул на портрет, — если у тебя есть Гейнсборо…
— И зачем, — Китти тоже понизила голос, передразнивая его интонацию, в которой слышалась и издевка, и добродушный юмор, — приходить и есть их еду, если презираешь их?
— Вовсе нет! Ничуть! — воскликнул он. — Я получаю огромное удовольствие. Мне приятно тебя видеть, Китти. — Это была правда, Китти всегда была ему по душе. — Ты не забыла бедных родственников. Очень любезно с твоей стороны.
— Это они забыли меня, — сказала Китти.
— А, Элинор. Старая чудачка.
— Это все так… — начала Китти. Но тут она заметила какую-то неправильность в расположении гостей и не договорила. — Ты должен побеседовать с миссис Трейер, — сказала она, вставая.
Зачем я это делаю? — думала Китти, ведя за собой Мартина. Он хотел поговорить с ней, ему нечего было сказать гарпии азиатского вида с фазаньим пером на затылке. Но, если пьешь доброе вино благородной графини, кланяясь, сказал себе Мартин, надо развлекать и ее менее приятных гостей. Он повел даму к дивану.
Китти подошла к камину и ударила кочергой по углям, от чего в дымоход полетел сноп искр. Она была раздражена, ее терзало беспокойство: если они задержатся еще надолго, она опоздает на поезд. Украдкой она приметила, что стрелки часов приблизились к одиннадцати. Гости скоро должны были разойтись, ее прием был лишь прелюдией к другому приему. Но они все говорили и говорили, как будто вообще не собирались уходить. Она посмотрела на группы, казавшиеся незыблемыми. Затем часы исторгли из себя серию капризных ударчиков. На последнем открылась дверь, и вошел Пристли. Глядя непроницаемыми глазами дворецкого и скрючив указательный палец, он вызвал Энн Хильер.
— Это мама меня зовет, — сказала Энн и порхнула через гостиную.
— Она отвезет вас? — спросила Китти. Зачем? — подумала она, глядя на миловидное личико, на котором не было ни следа ни мысли, ни характера; оно напоминало лист бумаги, на котором не написано ничего, кроме юности. Китти взяла ее за руку. — Вам обязательно уходить?
— Боюсь, что да, — сказала Энн, освобождая руку.
Гости зашевелились и начали вставать, похожие на потревоженных белокрылых чаек.
— Поедете с нами? — Мартин услышал, как Энн обратилась к молодому человеку, по чьим волосам как будто прошлись граблями. Проходя мимо Мартина, который стоял, протянув вперед руку, Энн едва кивнула ему, точно его образ уже стерся из ее памяти. Он был обескуражен. Его чувства оказались непропорциональны объекту. Он ощущал сильное желание поехать с ними куда угодно. Но его не пригласили. А Эштона пригласили, и он прошествовал за ними.
Подхалим! — подумал Мартин с обидой, которая удивила его самого. На мгновение он почувствовал странную ревность. Похоже было, что все «двинулись дальше». Остались только старички, — а, нет, величественный тоже собрался на выход. Лишь старуха ковыляла по гостиной, держась за Лассуэйда. Она хотела уточнить что-то сказанное насчет миниатюры. Лассуэйд снял картинку со стены и подставил под лампу, чтобы старуха могла вынести свое заключение. Это дедушка на лошади или дядя Уильям?
— Садись, Мартин, будем говорить, — сказала Китти.
Он сел. Но у него было ощущение, что она желает его ухода. Он заметил, как она смотрела на часы. Они немного поболтали. Затем к ним подошла старуха. Она уверяла, что, без сомнений, исходя из семейных преданий, которых она знала больше, чем кто бы то ни было, на лошади сидел дядя Уильям, а не дедушка. Она собралась уходить. Но не спешила. Мартин подождал, пока она, опираясь на руку племянника, миновала двери. Он колебался: теперь они одни, уйти ему или нет? Но Китти уже вставала и протягивала ему руку.
— Приходи еще поскорее, когда я буду одна, — сказала она.
Он почувствовал, что его отсылают прочь.
Люди всегда так говорят, думал он, медленно спускаясь по лестнице вслед за леди Уорбертон. Приходите еще. Но я не уверен, что мне стоит… Леди Уорбертон ползла вниз, как краб, цепляясь за перила одной рукой, а другой держась за локоть Лассуэйда. Мартин топтался позади. Он еще раз посмотрел на полотно Каналетто. Хорошая картина, но копия, подумал он. Он глянул поверх перил и увидел черно-белые плитки на полу в передней.
Подействовало, заключил он, проходя ступеньку за ступенькой. С переменным успехом, конечно. Но стоило ли? — спросил он себя, когда лакей подавал ему пальто. Двойные двери были широко открыты на улицу. Мимо прошел человек, потом еще один. Они с любопытством заглядывали внутрь и видели лакея в большом ярко освещенном зале и старую даму, которая остановилась на черно-белом шахматном полу. Она одевалась. Сначала приняла свое манто с фиолетовым разрезом, затем меха. С ее запястья свисала сумочка. Старуха была увешана цепочками, пальцы унизывали перстни. Острое землисто-серое лицо, расчерченное морщинами и бороздами, выглядывало из мехов и кружев, как из уютного гнезда. Глаза еще хранили блеск.
Девятнадцатый век отправляется спать, сказал себе Мартин, глядя, как она с трудом, опираясь на лакея, одолевает ступени парадного. Ей помогли сесть в экипаж. Затем Мартин пожал руку хозяину, который выпил вина как раз столько, сколько ему требовалось, чтобы не повредить здоровью, и пошел по Гроувнер-сквер.
В спальне на верхнем этаже дома Бэкстер, горничная Китти, наблюдала из окна, как разъезжаются гости. А, вот и старуха. Бэкстер хотелось, чтобы они поспешили: если прием слишком затянется, ее собственная увеселительная поездка сорвется. Назавтра она запланировала прокатиться вверх по реке со своим молодым человеком. Бэкстер обернулась и оглядела комнату. Все было готово — пальто ее госпожи, юбка и сумка с билетом в ней. Уже давно пробило одиннадцать. Бэкстер постояла в ожидании у туалетного столика. Трехстворчатое зеркало отражало серебряные плошки, пудреницы, гребешки, щетки. Горничная наклонилась и усмехнулась своему отражению — вот так она будет выглядеть, когда отправится по реке. Затем она подобралась, потому что услышала шаги в коридоре. Госпожа шла к себе. Вот и она.
Вошла леди Лассуэйд, снимая с пальцев перстни.
— Простите, что так поздно, Бэкстер, — сказала она. — Теперь мне надо поторопиться.
Бэкстер молча расстегнула ее платье, ловко сдернула его к ногам и убрала. Китти села за туалетный столик, сбросила туфли. Атласные туфли всегда жмут. Она посмотрела на часы, стоявшие на столике. Времени как раз.
Бэкстер подала пальто. Затем — сумочку.
