Пэлем Вудхауз - Том 11. Монти Бодкин и другие
— Судя по всему, да.
— Думаешь, она расстроится, если я… — Он запнулся. — И стены имеют уши… Если я не стану?… — закончил он.
Мейбл подумала. Она всегда была очень осмотрительна в выражениях. Любила, что называется, точное словцо — mot juste. Слово «расстроится» в данном случае казалось ей неподходящим.
— Расстроится? — задумчиво повторила она, — Ну, ты ее знаешь. Если она чего захочет — ни за что не отступится. Если ты собираешься увильнуть… тогда… тогда, но это лично мое мнение, она потребует развода из-за бесчеловечного обхождения.
Мистер Лльюэлин задрожал. Слово «развод» всегда маячило перед ним на мысленном горизонте, как зловещий призрак, готовый в любую минуту материализоваться. С первых дней брака его чувства к молодой и прекрасной жене напоминали ощущения, какие испытывает человек, который повис над пропастью и держится за край кончиками пальцев.
— Но послушай…
— Что толку меня уговаривать? Я не Грейс. Если хочешь знать ее мнение, так у меня есть от нее письмо. Оно в сумке. Держи. Она написала его сразу после того, как я приехала в Париж и передала ей твои слова. О том, что ты не собираешься выполнять ее просьбу. А она на это: «Он не собирается? Да неужели?» — потом сощурилась и свистящим шепотом — ну, ты знаешь, как она может…
— Не продолжай! — взмолился мистер Лльюэлин. — Знаю, знаю.
— В таком вот настроении она села писать тебе письмо. Сказала, что изложит план действий просто и ясно, чтобы ты ничего не напутал со шляпой, а остаток чернил потратит на то, чтобы объяснить тебе, что тебя ждет, если откажешься. Думаю, стоит ознакомиться.
Мистер Лльюэлин взял у нее из рук пухлый конверт и вскрыл его. И пока он читал при свете, льющемся из окна библиотеки, его нижняя челюсть все больше отвисала, так что к концу письма второй подбородок почти совсем зарылся в тот, что под ним. Было ясно, что ни одна добрая мысль не смягчила его жены и не охладила яростного пыла ее замечаний. Она написала именно то, что обещала.
— Да… — пробормотал он, разорвал письмо на мелкие клочки и выбросил их за борт. — М-да… Это надо обмозговать.
— Иди. Обдумай как следует.
— Ну, я пошел, — сказал мистер Лльюэлин и уныло побрел в библиотеку. Там никого не было, если не считать молодого человека, медитирующего в углу над листом бумаги. Мистер Лльюэлин был рад одиночеству. Усевшись, он сунул в рот сигару и принялся думать.
Судя по поведению Грейс… она сощурилась и показала зубки…
Да-да, ему уже не раз доводилось это видеть, и всегда он испытывал неприятное ощущение!
Что, если махнуть на все рукой?
Боже упаси!
Тогда другой вариант?
Страшно подумать!
Дело в том, что, постоянно думая о всяких важных вещах, он почти ничего не знал о том, что делают с пойманными контрабандистами.
В этот момент в библиотеку бодрым шагом вошел старший стюард. «Он-то мне и нужен», — подумал мистер Лльюэлин и поспешил перехватить его.
— Эй, — позвал он. — У вас есть минутка?
В начале плавания у стюардов, как правило, не бывает никаких минуток, но просьба исходила не от простого, а от более чем достойного пассажира, и стюард остановился.
— Чем могу помочь, мистер Лльюэлин?
— Хотел бы поговорить, если вы не очень заняты.
— Пожалуйста. Надеюсь, ничего плохого не случилось? Мистер Лльюэлин готов был смеяться сквозь слезы. С тем же успехом подобный вопрос можно задать висельнику, идущему на эшафот.
— Нет-нет, я… хотел спросить вас кое о чем. Мне кажется, вы должны знать. Это касается контрабанды. Я, конечно, не собираюсь ей заниматься, как вы понимаете. Нет уж, увольте! Дурак я, что ли, чтобы играть в такие игрушки, ха-ха-ха!
— Ха-ха, — с готовностью подхватил стюард, ибо в Лондоне его специально предупредили, что его задача — сделать все возможное, чтобы другим приятно было находиться на корабле.
— Да нет, просто я вдруг подумал, что можно сделать фильм про контрабандистов. Только для этого нужно все точно знать. Так вот: что ждет человека, который пытался протащить что-нибудь через нью-йоркскую таможню, а его схватили?
Стюард хихикнул.
— Ответить на это, мистер Лльюэлин, можно очень коротко: много чего ждет!
— Много чего?
— Много чего, — повторил стюард и снова хихикнул. Смех у него был здоровый и жизнеутверждающий, отчасти напоминающий бульканье виски, когда его льют из бутылки в стакан. Обычно такой звук нравился мистеру Лльюэлину; но не сейчас.
Повисло молчание.
— И что же, например? — проговорил мистер Лльюэлин дрожащим голосом.
Стюард оживился. Ему вообще нравилось распространять свет знаний. Он даже забыл, что спешит.
— Итак, — начал он, — представьте, что этого персонажа в вашей картине поймали, когда он пытался провезти что-нибудь очень ценное, например жемчужное ожерелье… Простите?
— Я… я ничего, — пробормотал мистер Лльюэлин.
— Мне показалось, вы что-то сказали?
— Нет.
— Странно. Так на чем я остановился? Ах, да. Этот ваш персонаж, скажем, хочет нелегально пронести жемчужное ожерелье через нью-йоркскую таможню — и попадается. Тогда он оказывается в довольно неприятной ситуации. Конечно, за контрабанду могут отправить и в тюрьму, а могут только конфисковать товар и наложить штраф вплоть до полной стоимости конфискованного. Лично я осмелился бы предложить вам представить дело так, чтобы у него конфисковали товар, оштрафовали по максимуму, а потом посадили в тюрьму.
Мистер Лльюэлин болезненно дернулся.
— Мне надо, чтобы было правдоподобно.
— Это и будет правдоподобно, — бодро заверил его стюард. — Так часто делают… чаще, чем кажется. Я почему это предложил — это позволило бы дать несколько тюремных сцен.
— Не люблю тюремные сцены, — заметил мистер Лльюэлин.
— Бывают очень захватывающие, — возразил стюард.
— Ну и что? — сказал мистер Лльюэлин. — Я их не люблю.
Стюард озадаченно примолк, но уже через минуту прежний энтузиазм вернулся к нему. Он был давним почитателем кино и понимал, что такой человек, как мистер Лльюэлин, должен сначала досконально изучить предмет, а потом уж решать, с какого конца к нему лучше подступиться. Вероятно, мистер Лльюэлин, со свойственным ему чутьем, собирается представить это не как драму, а как комедию…
И стюард задал вопрос:
— Может быть, вас привлекает смешная сторона ситуации? Я думаю, вы правы. Все любят посмеяться. Тогда, — продолжал он, заранее посмеиваясь над воображаемыми персонажами, — вышла бы очень смешная сцена, где таможенники его обыскивают. Особенно если он толстый. Возьмите хорошего толстяка — чем толще, тем смешнее, — и я гарантирую, что по крайней мере в саутгемптонском «Супер-Бижу» публика будет хохотать так, что в Портсмуте услышат. Мистер Лльюэлин, судя по всему, не разделял вкусов саутгемптонского «Супер-Бижу». Лицо его оставалось все таким же каменно-застывшим. Он сказал, что не понимает, над чем тут можно смеяться.
— Не понимаете?
— Абсолютно ничего смешного.
— Как?! Ну вот, например, они раздевают его и дают ему рвотный порошок.
— Рвотный порошок? — выпучил глаза мистер Лльюэлин. — Это еще зачем?
— Посмотреть, не прячет ли он чего внутри.
— Они посмеют?!
— Еще бы! Можно сказать, обычное дело.
Мистер Лльюэлин мрачно посмотрел на собеседника. В свое время он недолюбливал многих киносценаристов, но ни один из них не был неприятен ему так, как этот разглагольствующий стюард. Такое смакование мерзких подробностей казалось ему отвратительным.
— Никогда об этом не слышал.
— Что вы!
— Чудовищно! — заметил мистер Лльюэлин. — И это в цивилизованной стране!
— Люди не должны заниматься контрабандой, — назидательно произнес стюард, — Вы и говорите им своей картиной: не беритесь за это дело, оно безнадежное!
— А оно безнадежное?
— Еще бы! У них отработанная система слежки. Мистер Лльюэлин облизнул пересохшие губы:
— Я об этом тоже хотел вас расспросить. Как работают сыщики?
— О, они повсюду… Так и шныряют по Лондону и Парижу, да и по всему континенту.
— А в Каннах?..
— В Каннах-то их больше всего, после Лондона и Парижа, конечно. Сейчас ведь у американцев вошло в привычку плыть домой новым южным маршрутом, на итальянских кораблях. Солнечные ванны, к тому же модно… Думаю, в каждом каннском отеле имеется таможенный сыщик. Я знаю, что один есть в «Гигантике», еще один — в «Манифике»…
— В «Манифике»!
— Это такой отель, — пояснил стюард. — Ну и в других тоже свои сыщики есть. Накладно, конечно, держать их, но американская таможня в итоге выигрывает, рано или поздно они оправдают расходы. В заграничных гостиницах люди не боятся говорить открыто — а их подслушивают. Ну разве подумаешь на прилично одетого молодого человека, который случайно встал рядом, когда они в баре обсуждали план? Потом они встречают его на корабле — и опять же, им в голову не придет, что он тут неспроста. Но он — неспроста, и в Нью-Йорке они это почувствуют.
