Сомерсет Моэм - Миссис Креддок
— Эй, Берта, я тут подумал — зря мы отказались от фамилии Лей. И вообще, как-то странно, что в Корт-Лейз живут Крэддоки.
— Правда? Не знаю, как это исправить. Разве что подать объявление о сдаче жилья людям с более звучной фамилией.
— Знаешь, я решил, неплохо бы снова взять твою фамилию. И на людей это тоже произведет благоприятное впечатление. — Эдвард посмотрел на Берту.
Она молча взирала на него с презрительной холодностью.
— Я разговаривал со стариком Бэкотом, он полностью одобряет мою мысль, так что не следует с этим тянуть.
— Полагаю, ты поинтересуешься моим мнением по этому вопросу?
— А я что сейчас делаю?
— Как ты собираешься называться — Лей-Крэддок, Крэддок-Лей или вообще отбросишь Крэддока?
— Честно говоря, этого я пока не обмозговал.
— По-моему, твоя идея — полный бред, — фыркнула Берта.
— Напротив, так будет значительно лучше.
— Послушай, Эдвард, я не постыдилась взять твою фамилию и не вижу ничего зазорного в том, чтобы ты тоже под ней жил.
— Берта, будь же благоразумна. Ты всегда чинишь мне препятствия.
— Не имею ни малейшего желания препятствовать тебе. Если ты считаешь, что моя фамилия придаст тебе важности, можешь ее брать. Назовись кем угодно, хоть Томпкинсом, мне все равно.
— А ты?
— Я? Я останусь миссис Крэддок.
— С твоей стороны это некрасиво. Хоть раз помогла бы мне в чем-то!
— Извини, если я тебя разочаровала. Только не забывай, что все эти годы ты насаждал мне свое видение женщины как домашней скотины: для тебя образцовая жена — это корова, деревенская или салонная. Ужасно жалко, что ты не женился на Фанни Гловер, вы с ней составили бы отличную пару. Думаю, она обожала бы тебя так, как ты этого желаешь. Уж она бы точно не возражала, чтобы ты назвал себя Гловером.
— Нет, ее фамилия мне ни к чему. Гловер — это все равно что Крэддок. Фамилия «Лей» тем и хороша, что принадлежит старинному роду и ее носили твои предки.
— Именно поэтому я предпочла бы, чтобы ты ее не брал.
Глава XXVII
Время тянулось очень медленно. Берта завернулась в свою гордость, точно в мантию, но иногда мантия оказывалась слишком тяжела, и Берта едва выдерживала эту ношу. Сохранять сдержанность, которой Берта себя сковала, часто бывало нестерпимо трудно. Внутри бурлили гнев и ненависть, однако она заставляла себя улыбаться, выглядеть милой и приветливой, какой ее привыкли видеть люди. Берта страшно мучилась душевным одиночеством, ведь ей не с кем было поделиться несчастьем. По-истине страшно, когда не можешь выплеснуть свои горести, страшно быть вечным пленником боли, терзающей сердце. Писателю легче: он может найти утешение в словах, поведать свою тайну, при этом не раскрыв ее; удел женщины — безмолвие.
Теперь Берта испытывала к мужу столь острое физическое отвращение, что не выносила даже его прикосновения, зато все ее знакомые с радостью и восторгом причисляли себя к преданным друзьям Эдварда Крэддока. Разве могла она сказать Фанни Гловер, что Эдвард — набитый дурак, который до смерти ей опостылел, если та считала его лучшим представителем человеческого рода? Берту бесило, что добродетели Эдварда, воспетые всеобщим мнением, совершенно затмевали ее собственные достоинства. Прежде на Крэддока смотрели только как на супруга хозяйки Корт-Лейз, сейчас их роли поменялись с точностью до наоборот. Берту невероятно раздражало то, что она вынуждена светить отраженным светом; в то же время она злилась на себя за эту мелочную ревность.
В конце концов Берта пришла к выводу, что более не в силах выносить общество мужа: он делает ее глупой и вульгарной, она чувствует себя совсем больной, разбитой и несчастной. Она снова решила уехать, в этот раз — навсегда.
«Если я останусь, то убью себя».
Эдвард горевал уже два дня: сдохла одна из его любимых собак, он чуть не плакал. Берта смотрела на него с презрением.
— Смерть какой-то жалкой собаки волнует тебя больше, чем мои страдания!
— Ради Бога, будь хорошей девочкой, не шуми. Ты же знаешь, я этого не люблю.
— Идиот, — процедила Берта сквозь зубы.
Эдвард продолжал ходить с опущенной головой и скорбной миной, дрожащим голосом описывая подробности кончины несчастного животного.
— Бедняга, — вздохнула мисс Гловер. — У него такое мягкое сердце.
Берта едва сдержала ругательство, готовое сорваться с ее губ. Если бы люди знали, как холодно Эдвард принимал ее любовь, с каким безразличием относился к слезам и отчаянию Берты! Она презирала себя, вспоминая рабское обожание, с каким относилась к мужу в прошлом. Он заставил ее испить чашу унижения до дна! С высоты своего пренебрежения Берта в тысячный раз анализировала натуру Эдварда. Не поддавалось объяснению, как она могла принадлежать столь скудоумному, презренному и жалкому человеку. При мысли о подобострастности своей прежней любви Берта краснела от стыда.
Доктор Рамзи, вызванный по поводу какого-то пустячного недомогания, застал ее как раз за этими тягостными раздумьями.
— Ну-с, — сказал он, едва Берта подняла голову, — как дела у Эдварда?
— Господи, да откуда мне знать? — не сдержалась та; наружу прорвалась давно подавляемая злость.
— Постойте, в чем дело? Неужели голубки наконец повздорили?
— Я устала день и ночь слушать славословия Эдварду! Мне надоело быть его придатком!
— Что с вами такое, Берта? — расхохотался доктор. — Я всегда думал, для вас нет ничего приятней, чем слышать, как мы все любим вашего супруга.
— Любезный доктор, вы либо слепы, либо непроходимо глупы! По-моему, уже всему свету известно, что я терпеть не могу своего мужа.
— Что? — изумленно вскричал доктор Рамзи; затем, решив, что Берта нездорова, поспешил ее успокоить: — Погодите, сейчас я дам вам лекарство. Вы разволновались и, как все женщины, думаете, что мир катится в пропасть.
Берта вскочила с кушетки.
— Неужели я стала бы так говорить без веского повода? Неужели не пыталась бы скрыть свое унижение, если бы могла? О, я долго его скрывала, пора уже высказаться вслух! Боже, у меня волосы дыбом встают, как только представлю, сколько всего мне пришлось прятать внутри. Я ни перед кем не раскрывала душу, доктор, только перед вами, и сейчас должна признаться: я ненавижу своего мужа, ненавижу и презираю! Я больше не могу жить с ним и хочу уехать.
Доктор Рамзи открыл рот и рухнул в кресло; он смотрел на Берту, как на припадочную.
— Черт побери, вы ведь это не всерьез?
Она раздраженно топнула ногой.
— Разумеется, всерьез. Или, по-вашему, я тоже дура? Мы несчастливы уже не первый год, и дальше так продолжаться не может. Если бы вы знали, как я мучилась, когда все поздравляли меня и говорили, что рады видеть меня счастливой! Порой я до крови впивалась ногтями в ладони, чтобы во весь голос не крикнуть правду.
Берта ходила взад-вперед по комнате и в конце концов дала выход чувствам. По ее щекам текли слезы, но она не обращала на них внимания, фонтанируя жгучей ненавистью.
— О, я пыталась любить его. Вы же знаете, как я любила, как обожала Эдварда когда-то. Я бы охотно положила к его ногам всю жизнь, сделала все, о чем бы он ни попросил. Я угадывала каждое желание Эдварда, с радостью считала себя его покорной рабой. Но этот человек растоптал мою любовь, уничтожил ее до последней крупицы, и теперь я лишь презираю его, да, презираю. Бог свидетель, я пыталась его любить, но он слишком глуп!
Последние слова вырвались у Берты с такой силой, что доктор Рамзи вздрогнул.
— Берта, голубушка!
— Я знаю, вы все считаете, что Эдвард замечательный. Сколько лет уже мне забивают уши, расхваливая его. Но человека не узнаешь как следует, пока не поживешь с ним под одной крышей, пока не увидишь, каков он в разных настроениях, в разных обстоятельствах. Я знаю мужа, как никто другой, и говорю вам, что он абсолютный болван! Вы не представляете, до чего он глуп. Эдвард — совершенно безмозглый тип, он до смерти мне надоел.
— Берта, прошу, успокойтесь. Вы, по обыкновению, сильно преувеличиваете и говорите бог знает что. Небольшие размолвки с супругом — нормальное явление. Ей-ей, мне потребовалось двадцать лет, чтобы притереться к жене.
— Ради всего святого, не впадайте в нравоучения! — вспылила Берта. — За пять лет я сыта ими по горло. Наверное, я относилась бы к Эдварду лучше, не будь он вечным праведником. Он так кичится своими моральными устоями, что меня уже тошнит! Из-за него любая добродетель кажется мне уродливой. Признаюсь, для разнообразия прямо так и хочется немного порока. Доктор, если бы вы только знали, как нестерпимо скучен по-настоящему хороший человек! Теперь я хочу свободы. Клянусь, рядом с Эдвардом я больше не выдержу.
Берта снова встала и принялась возбужденно ходить по комнате.
— Боже правый, — простонал доктор Рамзи, — я ничего не понимаю.
