Двадцать один день неврастеника - Октав Мирбо
— И все-таки... говорил он про себя... я предпочел бы деревянную лакированную одноколку с маленьким пони...
Он опять стал умеренным республиканцем, возненавидел маркизов, королевскую пышность... роскошные кареты... кресты Биндера и с нежностью думал о Гоблэ. Измученный этим приключением, он часто с яростью говорил:
— Вот как монархия способствует развитию коммерции... покорно благодарю!
И в довершение его несчастья все в Порфлере над ним же смеялись..:
— Ну и шутник же наш маркиз!.. Вот славный малый!
Эти слова здесь у всех на устах; я их слышу от Клары Фистул, от Трицепса, в отеле, где маркиз Порпиер получает даровую квартиру, в казино, где оплачивают его дорогие удовольствия... и дают взаймы тысяча-франковые билеты... И когда он проходит мимо меня, наглый веселый, фамильярный и самоуверенный, я вспоминаю всегда бедного тщедушного социалистического кандидата на площади в Норфлере и эти грубые оскорбительные слова: „Долой предателей“, брошенные ему в лицо этим дворянином барышником, мошенником и патриотом...
XVIII
Я встретил вчера двух довольно беспокойных субъектов: бретонского мэра Жана Трегарек и парижского клубмэна Артура Лебо.
Сначала о мэре.
На бретонском побережье между Лорианом и Конкарно находится деревня Кернак.
Низменные песчаные дюны, поросшие чахлыми одуванчиками и пустым маком, отделяют Кернак от моря. Маленькая бухта, защищенная от юго-западных ветров высокими красными скалами и снабженная сваями и набережной, служит убежищем во время непогоды для рыбачьих лодок и мелких каботажных пароходов. За деревней с ее узкими, крутыми улицами открывается жалкий вид. В котловине, окаймленной холмами ланд, расположены болотистые луга, на которых даже в самое сухое лето застаивается маслянистая, темная вода. С этих лугов поднимаются вредные испарения. Люди, которые здесь живут в грязных лачугах, пропитанных запахом рассола и тухлой рыбы, какие-то жалкие, печальные: мужчины — малорослые, бледные; женщины — прозрачные и желтые, как воск. Это какие-то ходячие скелеты с согнутыми спинами, бледными, худосочными лицами и лихорадочным блеском в угрюмых глазах. В то время, как мужья ездят по морю на своих плохо оснащенных шлюпках в поисках за шальной сардинкой, жены с грехом пополам обрабатывают болотистую землю и песчаные холмы, на которых среди пучков хвороста появляются кое-где жалкие всходы, как лишаи на голом черепе старухи. Словно неумолимый рок тяготеет над этим проклятым уголком земного шара, и когда наступает тихий, угрюмый вечер, вам начинает казаться, будто смерти. витает здесь в воздухе. Осенью, кроме того, свирепствует здесь лихорадка и уносит многочисленные жертвы. Жители еще более сгибаются, бледнеют, высыхают и умирают, как больные растения, разбитые бурей.
В этой атмосфере кладбища, на лоне этой зачумленной природы только два человека чувствовали себя хорошо: священник и мэр.
Священник, или, как говорят в Бретани, ректор, был небольшого роста, сухой, полнокровный и неутомимый человек, который очень ревностно относился к религии и к своим священническим обязанностям. Не в пример большинству своих бретонских коллег, которых всегда застаешь за бутылкой вина или с деревенскими красавицами, этот священник отличался трезвостью, целомудрием и жил аскетом... И каким администратором был!.. При содействии мэра и безжалостно обирал каждый день нищенское население Кернака при помощи самых тяжелых податей и десятин, он построил без всякой помощи со стороны департамента и государства красивую церковь из белого камня с дверями, украшенными скульптурной работой и ажурной колокольней с большим золотым крестом. Странно было видеть этот богатый храм среди отчаянной бедности всего края... По священник не довольствовался этим. Каждое воскресенье он неустанно обращался со своей проповедью к своим прихожанам, взывая к их горячим чувствам, или к их страху — потому что его считали мстительным и влиятельным — и требуя все новых, еще более тяжелых жертв. Однажды он взошел на кафедру, размахивая хоругвью св. Девы.
— Посмотрите на эту хоругвь, — закричал он сердитым голосом... ведь это позор?! Посмотрите... разве это хоругвь?.. Шелк сгнил, бахрома истрепалась, на кисточках стерлась позолота... рукоятка не держит... от вышивок и следа не осталось... А икона св. Девы!.. Ты Шарль Тэр не стал бы чистить ею своей кобылы, а ты, Жозефина Бриак, своих котлов... А! вам до этого дела нет. Вы сами живете в роскоши и довольстве, и вам дела нет, несчастные грешники, до того, что Святая Матерь Божья во время крестных ходов по приходским праздникам разгуливает в грязных лохмотьях с голой спиной!.. Нет, этому нужно положить конец... Богородице надоело ваше преступное равнодушие, ваши тяжкие грехи... Она хочет новой хоругви, слышите вы... блестящей хоругви... самой лучшей... хоругви по крайней мере в двести франков... Слушайте меня хорошенько... и запомните мои слова, если вы не хотите, чтобы самые страшные бедствия обрушились на ваши головы, на ваши поля... на ваши лодки... если вы не хотите превратиться в скотов, в жаб, в акул... Слушайте меня... Ты, Ив Легоннек, дашь пять франков... Что ты говоришь?.. Ничего?.. Тем лучше... Ты сэкономишь на водке, свинья!.. Ты, Роза Керляньо... также пять франков... И если я тебя еще раз поймаю с Керлором за молом... то будет не пять... а десять франков... Ты, тетка Миллинэ, дашь теленка, который вчера вечером родился... И не смотри на меня так, старая воровка... если ты заупрямишься, то ты не только теленка, но... и корову приведешь... Жюль, Пьерр и и Жозеф Ле-Кер, вы принесете ваш улов за один день... И чтобы рыба была хорошая... Ни старой, ни тухлой не возьму... Чтобы была настоящая... палтусы, камбала... Ну что, поняли?..
И в течение четверти часа он определял каждому его дань, которую нужно было выплатить деньгами или натурой, маслом, картофелем или хлебом, перемешивая свои строгие приказания самыми оскорбительными ругательствами...
Старый, седой таможенный досмотрщик, слывший за вольнодумца, стоял внизу у колонны, и видя, что страшный ректор его пощадил на этот раз, усмехнулся себе в бороду... Этот смех не ускользнул от внимания священника. Вытянув свою руку, в которой трепалась хоругвь, как паруса лодки во время бури, он указал на досмотрщика и закричал:
— Ты, борода... грех тебе смеяться... И за то, что ты, набитый дурак, кощунствуешь и смеешься в Божьем храме... ты заплатишь двадцать франков.
Досмотрщик стал протестовать.
— Да, двадцать франков, чертова борода!.. повторил еще громче священник... И хорошенько запомни,
