Дэвид Лоуренс - Сыновья и любовники
— Кажется, я его уже видела, — равнодушно ответила Клара, обмениваясь с ним рукопожатием. У нее были презрительные серые глаза, кожа цвета светлого меда и полные губы, верхняя чуть вздернута то ли в знак презренья ко всем мужчинам, то ли от нетерпеливой жажды поцелуя, скорей первое. И голова надменно вскинута, должно быть, тоже из презренья к мужской половине человечества. На ней была большая несуразная шляпа из черного бобра и нарочито, до вычурности простого покроя платье, которое делало ее похожей на куль. Была она явно бедна и не обладала особым вкусом. Мириам обычно выглядела мило.
— Где же вы меня видели? — спросил Пол.
Она глянула на него, будто не собираясь удостоить ответом. А потом сказала:
— Вы шли с Луи Трейверс.
Луи была одна из спиральщиц на фабрике.
— А вы ее знаете? — спросил Пол.
Никакого ответа. Он повернулся к Мириам.
— Куда вы идете? — спросил он.
— В Замок.
— Каким поездом ты поедешь домой?
— Я не поездом, я еду с отцом. Может быть, и тебе с нами поехать? В котором часу ты освободишься?
— Знаешь, сегодня не раньше восьми, черт подери!
И женщины тотчас пошли дальше.
Пол вспомнил, что Клара Доус дочь давнишней приятельницы миссис Ливерс. Мириам свела с ней знакомство, потому что прежде она работала старшей над спиральщицами у Джордана, а ее муж, кузнец Бакстер Доус, мастерил металлические части для протезов и прочее в этом роде. Мириам надеялась через Клару стать ближе к фабрике и лучше представить, каково там положение Пола. Но миссис Доус жила отдельно от мужа и занялась правами женщин. Считалось, что она умная. Пола это заинтересовало.
Бакстера Доуса он знал и не любил. Тому было года тридцать два. Он иногда проходил через комнату, где сидел Пол, — крупный, хорошо сложенный, красивый, он тоже сразу бросался в глаза. Какое-то было своеобразное сходство между ним и его женой. Та же светлая кожа с золотистым оттенком. Светло-каштановые волосы, да еще у мужа золотистые усы. И та же вызывающая манера держаться и осанка. Но заметна и разница. Глаза у Бакстера темно-карие, бегающие, распутные. Они были чуть навыкате, и так странно нависали над ними веки, что взгляд казался ненавидящим. Рот тоже чувственный. И во всей повадке наглый вызов, словно он готов сбить с ног всякого, кто посмотрит на него неодобрительно, — быть может, потому, что в душе он и сам себя не одобрял.
Пола он возненавидел с первого же дня. Поймав на себе его бесстрастный, оценивающий взгляд художника, он пришел в ярость.
— Чего уставился? — глумливо и угрожающе рявкнул он.
Пол отвел глаза. Но кузнец имел обыкновение стоять у конторки и разговаривать с Пэплуотом. Речь его, пересыпанная ругательствами, выдавала грубость натуры. И опять он поймал на себе неприязненный, осуждающий взгляд юноши. И круто повернулся, как ужаленный.
— Чего уставился, прыщ на ровном месте? — прорычал он.
Пол чуть пожал плечами.
— Ах ты… — заорал кузнец.
— Отстань от него, — умиротворяюще сказал Пэплуот, в тоне его слышалось: брось, он просто «тряпка», что с такого возьмешь.
С тех пор всякий раз, как кузнец проходил по комнате, Пол глядел на него все с тем же неодобрительным любопытством и успевал отвести глаза прежде, чем встретиться с ним взглядом. Доуса это бесило. И они молча ненавидели друг друга.
Детей у Клары Доус не было. Когда она ушла от мужа, семьи не стало и она поселилась у матери. Доус стал жить у своей сестры. В том же доме жила сестра его зятя, и откуда-то Пол знал, что эта девушка, Луи Трейверс, теперь его любовница. То была дерзкая, развязная бабенка, она насмешничала над Полом и, однако, заливалась краской, если он после работы шел с ней до станции.
В следующий раз он пошел повидаться с Мириам в субботу вечером. Она ждала его и зажгла в гостиной камин. Остальные, кроме матери, отца и младших детей, ушли из дому, и в гостиной они оказались вдвоем. Комната была длинная, низкая и уютная. На стене висели три его маленьких наброска, а на каминной полке его фотография. На столе и на высоком старом фортепиано розового дерева стояли кувшины с разноцветными листьями. Он сел в кресло, Мириам пристроилась на коврике перед камином у его ног. Опустилась на колени, будто в молитве, и на ее красивом задумчивом лице играли теплые отсветы пламени.
— Как тебе показалась миссис Доус? — спокойно спросила она.
— Она не очень-то приветлива, — ответил Пол.
— Но, по-твоему, она красивая, да? — глухо спросила Мириам.
— Да… сложена хорошо. Но ни капли вкуса. Кое-что мне в ней нравится. А у нее правда тяжелый характер?
— Не думаю. По-моему, просто ей муторно.
— Почему?
— Ну… а тебе понравилось бы на всю жизнь оказаться связанным с таким вот Бакстером?
— Чего ради тогда она выходила за него замуж, если он так скоро ей опротивел?
— Чего ради! — с горечью повторила Мириам.
— И, на мой взгляд, они подходящая парочка, она ему не уступит, — сказал Пол.
Мириам склонила голову.
— Вот как? — насмешливо вопросила она. — С чего ты взял?
— Погляди на ее рот… он создан для страсти… а посадка головы… — Он откинул голову так же вызывающе, как Клара.
Мириам наклонилась еще ниже.
— Верно, — сказала она.
Посидели молча, он задумался о Кларе.
— А что тебе в ней понравилось? — спросила Мириам.
— Не знаю… кожа, и весь ее склад… и ее… не знаю… какая-то в ней есть неистовость. Я вижу ее как художник, вот и все.
— Понятно.
Он удивлялся, ну почему Мириам так странно пристроилась на коврике и такая она грустная. Его взяла досада.
— А вот тебе она не нравится, да? — спросил он девушку.
Мириам подняла на него большие, ослепительно черные глаза.
— Нравится, — ответила она.
— Нет… не может быть… по-настоящему нет.
— Ну и что? — медленно промолвила Мириам.
— Да не знаю… может, она потому тебе нравится, что у нее зуб против мужчин.
Скорее, еще и поэтому миссис Доус понравилась ему самому, но он-то этого не понял. Опять они сидели молча. Пол хмурил брови, что вошло у него в привычку, особенно когда он бывал с Мириам. Ее пугали эти морщины, хотелось разгладить его лоб. Казалось, это печать человека, который живет в Поле Мореле, но ей чужд.
Среди листьев в кувшине были и алые ягоды. Пол дотянулся, сорвал несколько веточек.
— Почему, если приколоть к твоим волосам красные ягоды, ты станешь похожа на колдунью или на жрицу, но вовсе не на гуляку?
Мириам засмеялась, в смехе явственно звучала боль.
— Не знаю, — сказала она.
Горячими, сильными руками он беспокойно крутил веточку.
— Ну отчего ты не можешь посмеяться? — сказал он. — Ты никогда не смеешься попросту, весело. Ты смеешься только чему-нибудь странному, несообразному и как-то так, будто тебе от смеха больно.
Мириам понурилась, словно он ее бранил.
— Ну что бы тебе хоть раз посмеяться надо мной… ну хоть разок. Я чувствую, нам стало бы легче дышать.
— Но… — Мириам посмотрела на него испуганно, как бы через силу. — Я же смеюсь над тобой… конечно, смеюсь.
— Никогда! Вечно какая-то напряженность. Когда ты смеешься, мне плакать хочется. Этот смех словно знак, что ты страдаешь. Ты самую душу мою заставляешь хмуриться, погружаешь меня в горькие мысли.
Медленно, безнадежно Мириам покачала головой.
— Но я совсем этого не хочу, — сказала она.
— С тобой я вечно такой возвышенный, будь оно все неладно! — крикнул Пол.
Мириам молчала, думала: «А что ж ты не станешь другим?»
Но он видел ее поникшую, печальную и, казалось, разрывался надвое.
— Понимаешь, сейчас осень, — сказал он, — в такую пору всякий себя чувствует бесплотным духом.
И опять они молчали. Присущая их встречам странная печаль бесконечно волновала Мириам. Пол ей казался прекрасным — глаза его темнели, становились глубокие-глубокие, как бездонные колодцы.
— Ты делаешь меня таким возвышенным! — пожаловался он. — А я не хочу быть возвышенным.
Чуть причмокнув, она вынула изо рта палец и глянула на Пола едва ли не с вызовом. Но все равно в ее огромных темных глазах раскрывалась ее беззащитная душа и во всем ее облике ощущался тоскливый призыв. Если бы мог он поцеловать ее поцелуем возвышенным и чистым, он поцеловал бы. Но так он не мог ее поцеловать, а по-другому с нею, казалось, невозможно. И она томилась по нему.
Он коротко засмеялся.
— Ну ладно, — сказал он. — Возьми французский учебник и займемся… займемся Верленом.
— Хорошо, — глухо, почти смиренно сказала Мириам.
Она встала и взяла книги. И такая жалость всколыхнулась в нем, когда он посмотрел на ее нервные, красноватые руки, так отчаянно хотелось утешить ее, поцеловать. Но ведь не смел он… или не мог. Что-то его удерживало. Его поцелуи были для нее грешны. До десяти они читали, потом пошли в кухню, и с ее отцом и с матерью Полу опять стало весело. Темные глаза его блестели, в нем было какое-то особое обаяние.
