Марк Твен - Собрание сочинений в 12 томах. Том 3
— Черт возьми! Значит, вы хотите сказать, что не компания должна нам две тысячи четыреста долларов, а мы ей семь тысяч девятьсот шестьдесят?
— Разумеется.
— И что, помимо этого, мы должны рабочим и подрядчикам чуть ли не десять тысяч долларов?
— Должны? Господи, неужели вы им все еще не заплатили?
— Конечно, нет.
Президент вскочил и принялся расхаживать по комнате, словно его терзала острая физическая боль; он хмурил брови, сжимал лоб ладонями и непрестанно повторял:
— Какой ужас! Какой ужас! Это обязательно получит огласку, и ее никак не избежать, никак!
Затем он бросился в кресло и заговорил:
— Ужасно, дорогой мистер Брайерсон, просто ужасно! Это неминуемо получит огласку. Репутация компании будет запятнана, что весьма и весьма повредит нашему кредиту. Как можно было поступать так опрометчиво! Рабочим и подрядчикам нужно было заплатить, даже если бы мы все остались нищими!
— Ах, нужно было? Тогда какого же дьявола… — кстати, меня зовут вовсе не Брайерсон — …почему же тогда компания не… и куда к черту девалось ассигнование? Где оно, это ассигнование, позвольте спросить? Ведь я тоже акционер, как-никак!
— Ассигнование? Какие-то жалкие двести тысяч, хотите вы сказать?
— Именно; и я бы не сказал, что двести тысяч такая уж жалкая сумма. Впрочем, строго говоря, не так уж она и велика. Так где же они?
— Мой дорогой сэр, вы меня удивляете. По-видимому, вы редко сталкивались с подобными вещами, иначе вы не стали бы ждать чего-то серьезного от предварительного ассигнования! Его единственная цель подманивать новые, настоящие ассигнования, как подсадная утка подманивает дичь.
— Вот как? И все же — существует оно на самом деле или это только миф? Куда оно делось?
— Все объясняется очень просто. Утвердить ассигнование в конгрессе стоит немалых денег. Давайте прикинем: за большинство в бюджетной комиссии палаты представителей надо заплатить сорок тысяч долларов — по десять тысяч на брата; за большинство в сенатской комиссии — столько же: опять сорок тысяч; небольшая добавка одному-двум представителям одной-двух комиссий, скажем, по десять тысяч долларов каждому, то есть двадцать тысяч, — и вот вам ста тысяч долларов как не бывало! Затем идут семь кулуарных деятелей, по три тысячи долларов каждый, — двадцать одна тысяча долларов, одна кулуарная деятельница — десять тысяч; несколько членов палаты представителей или сенаторов с безупречной репутацией (конгрессмены с безупречной репутацией стоят дороже, так как они придают всякому мероприятию нужную окраску) — скажем, десяток на сенат и палату представителей вместе, — это тридцать тысяч долларов; затем десятка два конгрессменов помельче, которые вообще не станут голосовать, если им не заплатят, — по пятьсот долларов каждому, — еще десять тысяч; затем обеды в их честь — скажем, в общей сложности на десять тысяч; подарки и игрушки для жен и детей — на эту статью можно тратиться без конца, и жалеть денег тут не приходится, — будем считать, что всего здесь ушло тысяч десять; и, наконец, печатная реклама: всякие там карты, цветные гравюры, рекламные брошюры и проспекты, красочные открытки, а также объявления в ста пятидесяти газетах по столько-то долларов за строчку; с газетами ладить необходимо, иначе все пропало, поверьте мне. Ах, дорогой сэр, реклама разорит кого угодно. Нам она стоила на сегодняшний день… сейчас я подсчитаю: десять, пятьдесят две, двадцать две, тридцать, затем: одиннадцать, четырнадцать, тридцать три… — короче говоря, в общей сложности сумма счетов дошла до ста восемнадцати тысяч двухсот пятидесяти четырех долларов сорока двух центов.
— Неужели?
— Да, да, именно так! Реклама — не пустяк, уверяю вас. А потом возьмите пожертвования от имени компании: на пожары в Чикаго и пожары в Бостоне[107], на сиротские приюты и прочее; название компании должно стоять в самом начале списка, и против него цифра: тысяча долларов. Это сильный козырь, сэр, и одна из лучших форм рекламы; о таких вещах проповедники говорят с кафедры, особенно когда дело касается пожертвования на нужды церкви; да, да, в нашем мире доброхотное даяние — самая что ни на есть выгодная реклама. Пока мы внесли разных пожертвований на общую сумму в шестнадцать тысяч долларов и сколько-то центов.
— Господи!
— Да, да! И, пожалуй, лучшее, что мы сделали в этой области, — нам удалось уговорить одного правительственного чиновника, восседающего в Вашингтоне прямо-таки на гималайских высотах, написать в широко распространенную газету, издаваемую святой церковью, о наших скромных планах развития экономики страны, и теперь наши акции прекрасно расходятся среди набожных бедняков. Для таких целей ничего нет лучше религиозной газеты: они поместят вашу статейку на самом видном месте, среди самого интересного материала, а если ее сдобрить парочкой библейских цитат, избитыми прописными истинами о пользе воздержания, восторженными воплями по поводу воскресных школ и слезливыми вздохами по адресу «возлюбленных чад божьих — честных, бедных тружеников» — это действует безошибочно, дорогой сэр, и ни одна живая душа не догадается, что это реклама. Зато светские газеты напечатают ее прямо посреди прочей рекламы, и тут уж, конечно, ваша карта бита. Нет, сэр, когда речь идет о рекламе, я всегда предпочитаю религиозную газету; и не я один так думаю: проглядите рекламные страницы религиозных газет, и вы увидите, сколько людей разделяет мою точку зрения, особенно те, у кого есть свои скромные финансовые планы. Само собой разумеется, я говорю о крупных столичных газетах, которые умеют и богу послужить и себя не забыть, — вот к ним-то и надо обращаться, сэр, именно к ним; а если религиозная газета не думает о выгоде, нам она для рекламы не годится, да и никому в нашем деле от нее пользы не будет. И еще одну штуку мы ловко придумали: послали группу репортеров на увеселительную прогулку в Наполеон. Ни единого цента им не заплатили, но зато напоили шампанским и накормили до отвала. А пока они еще не успели остыть, им подсунули бумагу, перья и чернила, и они такое написали, что прочтешь — и подумаешь, будто они в раю побывали! А если двум-трем из них совесть не позволила увидеть город Наполеон в очень уж розовом свете, то у них, во всяком случае, после нашего гостеприимства язык не повернулся сказать что-нибудь нам во вред, они и помалкивали. Ну-с, все ли я расходы перечислил? Конечно, нет, кое-что забыл. Прежде всего — жалованье служащим: хороших работников грошовым жалованьем не заманишь. На это уходит изрядная сумма! А потом в наших проспектах мы упоминаем несколько громких имен — в качестве наших пайщиков выступают известные миллионеры, — это тоже важный козырь, тем более что они действительно наши пайщики, но акции-то они получают бесплатные и к тому же не облагаемые никакими налогами, так что обходятся они нам недешево. В общем, компания по развитию экономических ресурсов — дорогостоящее удовольствие, вы сами видите, мистер Брайерсон, вы теперь могли в этом убедиться, сэр.
— Но, послушайте. Мне кажется, тут какая-то ошибка насчет того, что голоса в конгрессе стоили нам хоть доллар. Уж об этом-то я кое-что знаю. Я вас выслушал, теперь вы послушайте меня. Всякий может ошибаться, и я вовсе не хочу подвергать сомнению чьи бы то ни было высказывания. Но как вам понравится, если я скажу, что сам находился в Вашингтоне все то время, пока готовился билль об ассигновании? Да еще добавлю, что провернул это дельце именно я. Да, сэр, я, и никто другой. Более того, я не заплатил ни одного доллара за чей бы то ни было голос и даже ни одного не посулил. Есть разные способы делать дела, и полагаю, что мой — ничуть не хуже прочих, хотя кое-кто, может быть, о нем и не подумал, а если подумал, то просто не сумел пустить его в ход. Придется мне, дорогой сэр, выбросить из вашего списка кое-какие статьи расходов, так как конгрессменам и сенаторам компания не заплатила ни единого цента.
На протяжении этой тирады с лица президента не сходила мягкая, даже ласковая улыбка; выслушав все, он сказал:
— Ах, вот как?
— Да, именно так.
— Что же, в таком случае это несколько меняет дело. Вы, конечно, лично знакомы с депутатами конгресса, иначе вы бы не могли добиться таких успехов.
— Я знаю их всех, сэр. Я знаю их жен и детей, вплоть до грудных младенцев; я позаботился даже о том, чтобы завязать хорошие отношения с их лакеями. Нет ни одного члена конгресса, которого я бы не знал очень хорошо, даже близко.
— Прекрасно. А видели ли вы их подписи? Узнали бы вы их почерк?
— Я знаю их почерк не хуже своего собственного, я вел с ними достаточно широкую переписку. Подписи их я тоже прекрасно знаю и даже инициалы.
Президент открыл сейф и вынул оттуда какие-то письма и бумаги, затем сказал:
— Ну вот, например, взгляните: как, по-вашему, это письмо подлинное? Узнаете вы эту подпись? А эту? Можете вы сказать, чье имя скрывается за этими инициалами и не подделаны ли они?
