Максим Горький - Жизнь Клима Самгина. "Прощальный" роман писателя в одном томе
— Спрятать бы, завидовать будут.
— А требуешь — две! Держи газету, заверни… Клим Иванович Самгин поставил себя в непрерывный поток людей, втекавший в двери, и быстро поплыл вместе с ним внутрь дворца, в гулкий шум сотен голосов, двигался и ловил глазами наиболее приметные фигуры, лица, наиболее интересные слова. Он попал в какой-то бесконечный коридор, который, должно быть, разрезал весь корпус Думы. Здесь было свободней, и чем дальше, тем все более свободно, — по обе стороны коридора непрерывно хлопали двери, как бы выкусывая людей, одного за другим. Было как-то странно, что этот коридор оканчивался изящно обставленным рестораном, в нем собралось десятка три угрюмых, унылых, сердитых и среди них один веселый — Стратонов, в каком-то очень домашнем, помятом костюме, в мягких сапогах.
— О-о, здравствуйте! — сказал он Самгину, размахнув руками, точно желая обнять.
Самгин, отступя на шаг, поймал его руку, пожал ее, слушая оживленный, вполголоса, говорок Стратонова.
— А меня, батенька, привезли на грузовике, да-да! Арестовали, чорт возьми! Я говорю: «Послушайте, это… это нарушение закона, я, депутат, неприкосновенен». Какой-то студентик, мозгляк, засмеялся: «А вот мы, говорит, прикасаемся!» Не без юмора сказал, а? С ним — матрос, эдакая, знаете, морда: «Неприкосновенный? — кричит. — А наши депутаты, которых в каторгу закатали, — прикосновенны?» Ну, что ему ответишь? Он же — мужик, он ничего не понимает…
— Подошел солидный, тепло одетый, гладко причесанный и чрезвычайно, до блеска вымытый, даже полинявший человек с бесцветным и как будто стертым лицом, раздувая ноздри маленького носа, лениво двигая сизыми губами, он спросил мягким голосом:
— Что на улицах? Войска — идут?
— Нет, никаких войск! — крикнул маленький, позванивая чайной ложкой в пустом стакане. — Предали войска. Как вы не понимаете!
— Не верю! — сказал Стратонов, улыбаясь. — Не могу верить.
— Заставят… — [сказал] солидный, пожав толстыми плечами.
— Солдаты революции не делают.
— Нет армии! Я был на фронте… Армии нет!
— Вы — верите? — спросил Стратонов. Самгин оглянулся и сказал:
— Хлеба нет. Дайте хлеб — будет армия. Он тотчас же догадался, что ему не следовало говорить так, и неопределенно добавил:
— И все вообще… найдет свой естественный путь.
— Пулеметов надо, пулеметов, а не хлеба! — негромко, но четко сказал изящно одетый человек. Вошел еще кто-то и — утешил:
— Пулеметы — действуют! В Адмиралтействе какой-то генерал организовал сопротивление. Полиция и жандармы стреляют с крыш.
Откуда-то из угла бесшумно явился старичок, которого Самгин изредка встречал у Елены, но почему-то нетвердо помнил его фамилию: Лосев, Бросов, Барсов? Постучав набалдашником палки по столу, старичок обратил внимание на себя и поучительно сказал:
— Господа! Разрешите напомнить, что сегодня выражения наших личных симпатий и взглядов требуют особенно осторожной формы… — Он замолчал, постукал в пол резиновым наконечником палки и печально качнул седой головой. — Если мы не желаем, чтоб наше личное отразилось на оценке врагами программы партии нашей, на злостном искажении ее благородной, русской национальной цели. Я, разумеется, не советую «с волками жить — по-волчьи выть», как советует старинная и политически мудрая пословица. Но вы знаете, что изменить тон еще не значит изменить смысл и что отступление на словах не всегда вредит успехам дела.
Самгин, не желая дальнейшего общения со Стратоновым, быстро <ушел> из буфета, недовольный собою, намереваясь идти домой и там обдумать все, что видел, слышал.
По коридору шел Дронов в расстегнутом пальто, сунув шапку в карман, размахивая руками.
— Подожди, куда ты? — остановил он Самгина и тотчас начал: — Власть взял на себя Временный комитет Думы, и образовался — как в пятом году — Совет рабочих депутатов. Это — что же будет: двоевластие? — спросил он, пытаясь остановить на лице Самгина дрожащие глаза.
Самгин внушительно ответил:
— С какой стати? У Совета рабочих — свои профессиональные интересы…
[Отдельные заметки]
10 лет.
Когда впервые прошел слух о возможности приезда Владимира] Ильича в Р[оссию], человек один — сказал весьма ворчливо:
— Н-ну, этот начнет варить кашу.
Скороходов:
— Конечно — Ленин вполне наш и настоящий революционер. Только — доросли мы до настоящего-то революционера] или нет?
Мужик рядом с Кли[мом]
— Вот какой… прибыл. Кряжистый.
— Ну, — пускай ему бог поможет, а он — помог бы нам.
— Вид у него хозяйский.
— Пропустите! Дайте взглянуть.
А там, вокруг броневика, тесная, как единое тело…
— Да здравствует [социалистическая] революция! Негромко, но так, что слышно было на всей площади. Покачнулись.
— Ага? Слышал?
Толкался, лез вперед и кричал:
— Т[оварищ] Ленин, мы готовы. Мы понимаем, товарищ, — верно?
— Ильич! — Просто, — подошел и говорит: — Здорово, Ильич! А?
Ленин.
Он как-то врос в толпу, исчез, растаял в ней, но толпа стала еще более грозной и как бы выросла. Сам[гин] вспомнил Гапона.
Ленин.
Все, что он говорил, было очень просто и убедительно — тем более не хотелось соглашаться с ним.
В. И. Ленин — для Самгина:
Объясняющий господин, один из многих среди русских] интеллигентов] с[оциал-] демократов], толкователей Маркса и т. д.
Да, фигура, жесты, голос, дворянская картавость. «Что-то вроде Бакунина».
В дальнейшем: все более резкая критика реформизма меков, нападки на вождей II Инт[ернационала], явная к ним враждебность. «Что-то новое, то есть что-то самобытное, наше провинциальное, дикое».
Кутуз[ов]. Спивак.
Любаша? Любаша… померла. Скончалась. Не идет к ней — померла. Зря жила девушка. Рубашки эсерам шила и чинила, а ей надо бы на заводах, на фабр[иках] работать.
Ощущение: Л[енин] — личный враг.
Было странно и очень досадно вспомнить, что имя этого человека гремит, что к словам его прислушиваются тысячи людей.
Финал.
Широколицая женщина в клетчатой юбке, в черной кофте, перевязанной накрест красной лентой, в красном платке на рыжеватых волосах, шагая рядом с мужиком без шапки и лысоватым, счастливо улыбаясь, смотрела в его кругло открытый, ощетинившийся рот. Мужик грозно пел:
Отр[ечемся…]
Конец.
— Уйди! Уйди, с дороги, таракан. И — эх, тар-ракан! Он отставил ногу назад, размахнулся ею и ударил Самгина в живот… Ревел густым басом:
— Делай свое дело, делай!
— Порядок, товарищи, пор-рядок. Порядка хотите. Мешок костей.
С[амгин]
Грязный мешок, наполненный мелкими, угловатыми вещами.
Кровь текла из-под шапки и еще откуда-то, у ног его росла кровавая лужа, и казалось, что он тает.
Женщина наклонилась и попробовала пальцем прикрыть глаз, но ей не удалось это, тогда она взяла дощечку от разбитого снарядного ящика, положила ее на щеку.
Комментарии
Четвертая часть произведения «Жизнь Клима Самгина» не была закончена автором. Отрывок из этой части (начиная со слов: «Он стоял у окна…», стр. 61 настоящего издания, и кончая словами: «И звучал сырой булькающий смех», стр. 93 настоящего издания) под названием «Бердников. Из книги «Жизнь Клима Самгина» опубликован в альманахе «Год шестнадцатый», альманах второй, М. 1933. После смерти М. Горького, начиная с декабря 1936 года, отдельные отрывки из четвертой части в течение шести месяцев публиковались в центральных, республиканских и областных газетах. В 1937 году четвертая часть повести была напечатана отдельной книгой со следующим предисловием:
«В оставленном М. Горьким художественном литературном наследстве наибольшее значение имеет рукопись последней, четвертой, части «Жизни Клима Самгина». Всего в рукописи 164 четырехстраничных листа большого формата с широкими полями. К рукописи приложены отдельные заметки — о приезде Ленина в Россию и смерти Самгина. Этими сценами Алексей Максимович, видимо, хотел закончить работу над четвертой частью. Мы помещаем их в конце книги.
Первые 82 [стр. 7-93 данного тома. — Ред.] страницы настоящего издания окончательно отредактированы и в рукописи имеют надпись Алексея Максимовича: «Последняя редакция».
При подготовке книги к печати редакция встретилась с рядом недоработанных мест. Автор, недовольный изложением, зачеркивает иной раз часть текста, но не дает новой редакции его. В тех случаях, когда зачеркнутое является необходимым звеном изложения, оно восстанавливается нами в угловых скобках. Иногда Алексей Максимович пропускает отдельные слова. Эти пропуски восстанавливаются по смыслу текста и заключаются в прямые скобки. В рукописи изредка один и тот же персонаж имеет два-три разных имени. Для единообразия приходилось здесь руководствоваться редакцией последних частей рукописи или останавливаться на имени, написанном наибольшее количество раз.
