Благослови зверей и детей. Участница свадьбы - Карсон МакКалерс
Тем временем Беренис наняла адвоката и виделась с Хани в тюрьме.
— Не знаю, в чем я провинилась, — повторяла она. — С Хани такая беда, а теперь еще и Джон Генри.
И все же в самой глубине души Фрэнсис не поверила в случившееся. Но в тот день, когда тело Джона Генри должны были увезти на семейное кладбище в Опелике, туда же, где похоронили дядю Чарлза, она увидела гроб и поняла, что это правда. Раз или два Фрэнсис видела его в кошмарных снах: словно манекен-ребенок, убежавший с витрины универсального магазина, с трудом передвигая негнущиеся в коленях ноги, Джон Генри шел к ней, его сморщенное восковое личико, лишь кое-где тронутое краской, придвигалось все ближе и ближе, пока она в страхе не просыпалась. Но этот сон она видела не больше двух раз, а дневные часы были заполнены радиолокаторами и Мэри Литтлджон. Чаще она вспоминала Джона Генри таким, какой он был при жизни, и все реже ощущала его присутствие — властное, смутное и серое, как привидение, и лишь в сумерках или когда в комнате воцарялось особое безмолвие.
— Я заходила в магазин после школы: папа как раз получил письмо от Джарвиса. Он сейчас в Люксембурге, — сказала Фрэнсис. — Люксембург… правда, красивое название?
Беренис очнулась.
— Как тебе сказать, детка… Мне оно напоминает мыльную воду. Но, в общем, красивое.
— В новом доме есть подвал. И комната для стирки. — Помолчав, Фрэнсис добавила: — Когда мы отправимся путешествовать вокруг света, мы, по всей вероятности, заедем в Люксембург.
Фрэнсис вернулась к окну. Было уже почти пять часов, и красный гераниевый свет погас в небе. Последние бледные краски на горизонте расплылись и потускнели. Темнота наступит быстро, как зимой.
— Я просто без ума от…
Но Фрэнсис так и не кончила фразу — ее захлестнула волна радости, потому что, рассеивая безмолвие, раздался звонок.
Свортаут Глендон
БЛАГОСЛОВИ ЗВЕРЕЙ И ДЕТЕЙ
Овечки на месте,
А где пастушок?
Он крепко уснул,
Он прилег под стожок.
Пускай его кто-нибудь
Живо разбудит!
Не надо! Он спит —
Значит, плакать не будет.
1
Там царил ветер. И никогда не замолкал. Захлебывалась ветром горловина каньона. Рождаясь среди сосен, потоки воздуха уносились дальше, и их поглощали скалы. В таких вот местах все дело именно в соснах. Когда ветер стихал в теснине и воздух становился бездвижным и упругим, сосны не унимались. Они все подрагивали, шелестя об ушедшем ветре. Они скорбели. Они хранили память о нем.
Коттону снился сон.
Ранним утром они стояли вшестером посреди загона, за оградой из крепких досок и толстых бревен, и в ожидании сбились в кучу, но не потому, что были напуганы, — они просто еще не привыкли к загону, беспокоились, а ведь, стоя рядом, можно понять соседа по запаху. Они принюхивались друг к другу. Дрожащими ноздрями втягивали жаркий, дикий запах тревоги.
Потом появились люди. Всадники. Открылись ворота. Под улюлюканье они ринулись к выходу, но после того как первая тройка — Тефт, Шеккер и Лалли-1 — выбежала из загона, ворота захлопнулись. Оставалось ждать. Воздух разорвала ружейная пальба. Те трое в загоне всполошились. Они понеслись по кругу, натыкаясь на столбы ограды и ударяясь боками о перекладины, но гнал их не страх, а растущая тревога, ибо в ушах их гремел гром, смысла которого они не понимали. Потом наступила тишина, и они замерли.
Снова появились всадники. Открылись ворота, и вторая тройка — Коттон, Гуденау и Лалли-2 — очутилась в узком проходе, обнесенном по сторонам проволочной сеткой. Славно в такое веселое утро выбраться из загона на волю. У водоема они замедлили шаг, чтобы напиться, но всадники, улюлюкая и размахивая шляпами, погнали их дальше.
Выбежав из проволочного коридора, они остановились. В сотне ярдов от них цепочкой выстроились автомобили, а за автомобилями цепью стояли люди. Тех, что были выпущены раньше — Тефта, Шеккера и Лалли-1, и след простыл. Это было непонятно, так же непонятно, как винтовочный выстрел, от которого Гуденау сперва рухнул на колени, а потом, подогнув задние нога, — на бок. Он как упал, так и остался лежать. Коттон и Лалли-2 принюхались к новому, странному запаху, шедшему от упавшего тела.
Снова треснул выстрел, Лалли-2 подскочил, приземлился на сведенные судорогой ноги, а когда у него в ушах снова прогремел гром, в корчах повалился оземь с остекленевшими глазами, и ярко-красная жижа хлынула у него изо рта и из носа. Коттон учуял кровь. Этот запах был ему знаком.
Новый залп погнал его вперед: он метнулся в одну сторону, но там дорогу ему преградили автомобили, кинулся в другую, но там его встретили всадники. Сопя, он сделал еще одну попытку и боднул проволочную сетку, но от удара только осел на задних ногах. Он отскочил, негодуя на металлическую ограду, не расступившуюся перед ним.
Разгневанный, он остановился. Всемогущий, он взирал на цепь людей, потом увидел дуло винтовки, скользнул взглядом по стволу и остановился глазами на лице женщины, сидевшей на брезентовой подстилке и целившей прямо в него. Женщина выстрелила. И тут он узнал ее. И миг узнавания потряс его, как пуля, вошедшая в его мозг. Он узнал свою мать.
С криком Коттон проснулся.
На лбу, на ладонях, в паху выступил пот. Так что самому стало противно. Ему уже пятнадцать, он здесь старший, взрослым не положено видеть страшные сны.
Коттон проверил который час. Без пяти одиннадцать. И получаса не прошло, как заснул. Приподнявшись на локте, он привычно проверил, все ли на месте. Гуденау, Тефт, Шеккер, Лалли-1… А братец его где же? Тут Коттон вспомнил: после отбоя Лалли-2 перетащил подушечку и спальник под койку. На последней, седьмой койке похрапывал Лимонад, их вожатый, на которого им всем так и так начихать. Разрешите доложить, сэр, отсутствующих не имеется.
Коттон козырнул сам себе, повернулся на спину и прислушался к рыданию ветра в соснах и к писку транзисторов под одеялами. Так убаюкивали себя остальные пятеро — оставляли на ночь невыключенными транзисторы. Так умолкают и погружаются в сон пищащие щенки, если поставить поближе к их подстилке тикающий будильник — он заменяет стук материнского сердца. После отбоя эти
