Польские евреи. Рассказы, очерки, картины - Лео Герцберг-Френкель

своих кредиторов. Ему почти ничего не осталось, кроме чести, но эта честь его получила теперь еще больший блеск. Мир и любовь, царствующие в этом се­мействе, строгая честность всех его членов, интеллигенция, господствующая в этом доме, все это окружило их таким ореолом, что самые богатые фамилии добивались чести срод­ниться с Коганами, не щадя для этого ни­каких денежных жертв.

Двух дочерей реб Киве Коган уже вы­дал замуж, и от него не только никакого приданного не потребовали, но он сам еще получил от родителей женихов значитель­ные подарки. Потому что считалось великой честью иметь невестку из фамилии Коган и говорить: «мой мехитен[33] реб Киве Коган», или «моя мехитенесте г-жа Ма­риам Коган». Таких детей, за которых родителям еще приплачивают, у реб Киве Коган теперь еще трое. Это единственный сын и наследник имени Коганов, Мейер, или как его Мали германизовала — Мориц, и двое полувзрослых девушек, светло-русые головки которых так весело смотрят на жизнь, точно она вся усеяна только неувядае­мыми розами.

Мориц Коган из своих двадцати лет две трети провел за изучением Талмуда. Он перерыл все фолианты, и всюду, как пчела, собирал что-нибудь. Он в значительном кругу считается ученым талмудистом, к ко­торому можно обращаться за объяснениями в спорных пунктах. Казалось, что он еще превзойдет отца своего. И он действительно превзошел его, потому что он, кроме того, изучал древние языки, знал по-немецки и по-французски, занимался физикой и матема­тикой, — познания, которые он, впрочем, бо­лее скрывал, чем выставлял на вид. За­стенчивый, почти робкий, он мало жил меж­ду людьми, а более среди книг, рукописей и инструментов; ходили даже слухи, что Мориц Коган пишет ученую книгу, но сам он упорно и краснея отрицал это.

Не смотря на субботний праздник, который обыкновенно проходит здесь в веселой беседе и рассказах, семейство Коган что-то не в духе; глаза матери кажутся заплаканными, муж её молчаливо смотрит на нагоревшие свечи, а сын чертит пальцами на скатерти какие-то фигуры, между тем как девушки грустно смотрят то на родителей, то на брата.

Что же особенного случилось сегодня? Какое несчастье постигло или угрожает семейству Коган?

Двое гостей, которые были приглашены к сто­лу, удалились после окончания субботней трапезы, Оставшись одни, мать стала расспрашивать Мори­ца, которого обыкновенно называла своим «прин­цем», о причине его задумчивости и молчаливо­сти, которые стали так заметны в последнее время. После непродолжительной борьбы с са­мим собою, молодой человек решился наконец на геройский подвиг — открыть своим роди­телям то, что долго скрывал в глубине ду­ши своей, что давило его тяжелым камнем и о чем он долго не смел заикнуться, — словом, он открыл своим родителям, что хочет поступить в университет.

— Studiren[34]! — вскрикнули отец и мать, точ­но пораженные печальным известием.

— Да что это тебе такое в голову приш­ло, Мейерль? — спросила мать.

— Что же мне тут сидеть, сказал Мориц дрожащим голосом, как ноша на ваших плечах, без надежды когда-либо быть в со­стоянии заработать то, что необходимо для сво­его существования?

— Разве у тебя, упаси Бог, нет родите­лей, которые о тебе заботятся? — спросил отец и лоб его покрылся легкими морщинами.

— Так потому, что Бог сохранил мне моих родителей, я должен до глубокой ста­рости их быть им в тягость? Двадцать лет вы меня кормили, одевали, обучали, давали мне все, что нужно для жизни и для своего развития, и теперь мне продолжать сидеть в своей ком­нате, жить на ваш счет и не знать, когда, наконец, это кончится?

— Не говори глупостей, — возразила мать. — Ты женишься на богатой девушке, примешься за какую-нибудь торговлю, сделаешься почтенным и уважаемым человеком, и будешь жить, как жил твой отец, твой дед и твой прадед, которые также не ходили в универ­ситеты, а тем не менее были уважаемы и по­читаемы Богом и людьми.

— То были другие времена, — возразил Мо­риц. — Теперь и нравы иные, и потребности иные. Прежде довольствовались малым, а те­перь человек и при всех своих усилиях едва может удовлетворить тому, чего требует от него общество. И что я буду сидеть хоть, например, за столом у тестя и продолжать это бездействие, от которого многие зятья туч­неют, между тем как требования жизни с каждым днем становятся обширнее, семейство делается многочисленнее, а силы и любовь к тру­ду все уменьшаются от недостатка упражнений?

— Разве непременно нужно вести праздную жизнь? — спросил отец. — Можно годика два, три прожить у тестя, отдавая сперва свои деньги взаймы, а потом мало-помалу начнешь тор­говать и, наконец, сделаешься купцом.

— Видишь ли, любезный папаша, я часто ду­мал, о том, что у нас в Польше как-то осо­бенным образом делаются купцами. Обыкно­венно, если кто-нибудь желает сделаться каменщиком, живописцем, бухгалтером или агрономом, то он сперва приготовляется к этому и собирает необходимые познания и сведения; сперва он учится, потом упраж­няется и после уже начинает самостоятель­ную деятельность. У нас же прямо, без всяких приготовлений, бросаются в торгов­лю с своим и чужим капиталом. Один по­гибает, другому удается. Разве это солидно? Что же мы после этого: купцы или азартные игроки?

— Ты хочешь быть умнее всего света, — ска­зал отец. — Разве ты не видишь людей, ко­торые мучились над своими науками, а по­том не имели хлеба?

— И таких, — прибавил Мориц, — которые ничему не учились и все-таки обладают бо­гатствами. Это так, но все это одни случай­ности; а обыкновенно все-таки бывает не так. Я не имею особенной склонности к торговле, но в тоже время ни в каком случае не желаю сидеть сложа руки, и думаю, что из меня что-нибудь может выйти, если я поступлю в университет. Поэтому я хочу отправиться в Пешт, в Вену, или Падую, куда вам будет угодно.

— Никуда! — воскликнул отец. — Сын роди­телей, занимавших такое положение, как мы, никогда еще не был студентом. Слыханное ли дело — внук познанского окружного рав­вина будет студентом! Разве реб Мордхе, реб Захарие, реб Моше, реб Тевел Ма­гидс были когда-либо студентами? А верхов­ный раввин разве учился в университете? Кто из нашего семейства учился в другом месте, кроме хедера, иешибота или клауза? Нет, пока я живу, ты не отступишь от пря­мого пути и не пойдешь иначе, как по сто­пам твоих предков.

— Я не хочу «расстраивать субботы», — сказал Мориц, поднимаясь с своего места. — Мое решение неизменно. Оставим это на вос­кресенье.

Когда сын оставил комнату, родители грустно