Польские евреи. Рассказы, очерки, картины - Лео Герцберг-Френкель

ОТШЕЛЬНИК

Комната полна гостей. Медный канделябр, по средине потолка, тщательно вычищен. Столы покрыты чистыми белыми скатертями, вся ком­ната носит на себе какой-то особенный празд­ничный отпечаток. Гости одеты в самых лучших праздничных платьях: мужчины в черных шелковых длиннополых кафтанах, женщины в атласных шубенках и в жем­чужных ожерельях.

Сегодня суббота.

Все гости привели с собою и детей, которые наполняют комнату шумом и визгом. Стар­шие также громко разговаривают между собою, перебивая друг друга, шутят, смеются и хо­хочут, — словом, веселятся от души. Сегодня суббота — и мы упиваемся субботним покоем, точно опиумом; мы забываем заботы, которые еще вчера окружали нас и которые завтра снова наплывут, как непрошенные гости. Мы на короткое время выныриваем из холодных волн на зеленый берег, мы сбрасываем с себя размокшее от пота платье, забываем на минуту железную действительность — и перехо­дим в кратковременное царствие веселого сна, с его розовыми мечтами, солнечным сиянием, с его радужными красками и благоухающим запахом, Оттого-то мы и приветствуем суб­боту, как милую невесту, блеском свечей и веселыми гимнами!

Вдруг, в комнате все умолкает, все те­снится вокруг большего круглого стола, на который, как на жертвенник, каждый кла­дет свою лепту. Вещи, вещицы, шелковые платки, толстые молитвенники с зеленым и желтым обрезом, амстердамские библии в пергаментных переплетах, даже маленькие серебряные часики и табакерка из туль­ского серебра — подарки доброго дяди и ста­рой бабушки — кладутся у ног пятилетнего мальчика, которого учитель, меламед, поста­вил на стол.

— Ну, Менделе, говорит учитель, рассма­тривая преподнесённые его питомцу подарки, начни-ка друту (речь).

— Берейшис боро элогим — начинает мальчик звонким голоском; публика сдержи­вает дыхание, слышны только громкие слова дитяти. Мендель окончил уже элементарный курс еврейской грамоты и сегодня начинает новый курс — изучение Библии. Начало этого учения празднуется во всех набожных еврей­ских семействах особенно торжественным образом. Родители радуются, видя какие успехи делает их сынок; ребенок и учитель ра­дуются подаркам и похвалам, а родственни­ки и знакомые, взамен своих подарков, на­слаждаются сладкой грушей, сладким медом, кислым пивом, вкусными пирожками и кон­фетами разного рода.

Как елей течет груша с уст Менделя. Счастливые родители готовы плакать от ра­дости и блаженства, глядя на ребенка, стоящего на столе в своем зеленом балахончике, с ермолочкой, выложенной золотыми галунами, на голове, с ясным взглядом и звонким голоском. Бедные родители! Они в эту ми­нуту мечтают о светлом будущем: Мендель будет расти годами и познаниями, он сде­лается раввином, знаменитым Рабби, из-за которого люди спорят, перед мудростью ко­торого все падает ниц, к которому народ стремится как к Мезерическому Реббе, кото­рый лечит хромых и слепым возвращает зрение — силою молитвы!.. Когда Мендель окон­чил свою друту безграничный восторг овла­дел всеми, на Менделя сыплются поцелуи от свежих и поблекших уст...

С этой минуты мальчик живет исключи­тельно для изучения Библии. Всякое другое за­нятие, всякое другое употребление своих сил, всякое развлечение, игры и шутки юности, все, что радует сердце и укрепляет тело — все изгнано из его мертвой жизни. Единственная пища, которой питается дух его — Библия; це­лые годы жует и пережевывает он текст за текстом без конца. Потом, когда маль­чик подрастает, его вводят в лабиринт Талмуда; нить Ариадны держит в руках своих строгий и неумолимый учитель, который все дальше и дальше водит его по катакомбам давно прошедшего, в которых его предки на­бальзамировали свою мудрость, свои предрассуд­ки и свое суеверие для будущих столетий. Он гонит его через области, которые должны были бы остаться закрытыми для молодого ума, он посвящает его в тайны, принадлежащие более зрелому возрасту, и насилует молодой и неж­ный ум казуистическими тонкостями, на вер­шинах которых голова его кружится.

По той же самой дороге, по которой идут дети всех фанатических или лицемерных отцов, карабкается и Мендель, не зная ни от­дыха, ни покоя. За ним стоит его настав­ник с фолиантом в одной руке, с розгой в другой; отец гонит, родственники гонят, и мальчика, наконец, прогоняют сквозь строй толстобрюхих книг, которые только спокой­ный, ясный дух, проницательный ум мо­жет сделать предметом серьезного изучения в часы досуга. Понятно, что эта неразумная воспитательная и образовательная система уби­вает будущность мальчика, который проводит лучшие свои годы в изучении предметов, не­пригодных для практической жизни, не име­ющих для неё никакой цены, и вступая в тот возраст, когда нужда гонит к работе, он ничего не знает, ничего не умеет, ни за что не может взяться. Посещение хедера — это тяжелый, трудный путь, на котором нет ни отдыха, ни развлечения; это долгий путь пеш­ком, на котором вянет юность, блекнет цвет, гаснет огонь, и тело становится вялым, тощим и слабосильным, — это путь, на кото­ром в семнадцать лет человек уже пере­стает быть молодым и уже сгибается под тя­жестью этого ничтожного числа лет безрадост­ного и скучного детства; это — голая песчаная пустыня, без листьев и цветов, без зелени и свежести, — это небо без солнечного света!

Семнадцать лет! Скорей, юноша — жизнь коротка, родители стареют, невесты растут во всех углах и концах, скорей, ищи себе жену, ибо нехорошо человеку жить одному на земле. Семнадцать лет — и еще ничего для будущего, для семейной жизни, — как будто время не имеет крыльев, как будто свет не имеет невест!

Родители хлопочут, шадхан[1] тоже ра­ботает, тетки и дяди не дают покоя, — ради Бога, уже пушок растет на подбород­ке у Менделя! Счастливый путь, — юноша, это жизненный путь, юноша, — ты несчастный человек!

Пугливый взор опущен в землю, кровь подступает к бледным щекам — Мендель стоит перед своей невестой, дрожит, сты­дится, без воли, без понимания того, что он делает, что другие делают с ним! Оба они смотрят в землю, — к чему видеть друг друга? Родители желали, и небо решило, — кто посмеет противиться решению неба? Тонкое покрывало опускают на лице невесты, жених набожно повторяет за раввином обычную фор­мулу, дрожащими руками надевает кольцо на протянутый палец и жадно пьет поднесен­ное вино, — целый день он ничего в рот не брал, — разбивает ногой чашу, и стоит одной ногой в хедере, а другой — в супружестве! Давно пора! Семнадцать лет! Помилуйте, да отцу его было всего пятнадцать, когда он стоял под хупе[2], матери его было всего шестнадцать, когда она носила его под грудью! Да, нынешнее поколение портится!

Годы бегут и тащат нас с собою. Ро­дители Менделя удалились в царство теней, царство страха и ожиданий, куда