Кэтрин Мэнсфилд - Медовый месяц: Рассказы
— Здесь и только здесь!
Она выбрала место, очень красиво опустилась на землю и замерла.
— Ладно, — сказала я, — без чувств так без чувств, только, пожалуйста, не очень старайтесь.
Фрейлейн Соня не пошевелилась. Я зашагала в сторону пансиона и, оглядываясь, каждый раз видела четкий абрис современной женщины на фоне освещенной витрины парикмахерской. В конце концов я бросилась бежать и, влетев в пансион, вытащила герра Профессора из его комнаты.
— Фрейлен Соня лежит без чувств, — сердито выпалила я.
— Du lieber Gott! Где? Как?
— Перед парикмахерской на Стейшн-Роуд.
— Боже мой! Дева Мария! У нее не было с собой воды? — Он схватился за графин. — С ней никого нет?
— Нет.
— Где мое пальто? Неважно, пусть я простужусь. И буду очень рад… Вы пойдете со мной?
— Нет. Возьмите официанта.
— Без женщины нельзя. Я не посмею расшнуровать ей корсет.
— Современная женщина не носит корсет.
Герр Профессор оттолкнул меня и застучал каблуками по лестнице.
* * *Когда наутро я спустилась к завтраку, два стула за столом были пусты. Фрейлейн Соня и герр Профессор отправились на дневную экскурсию в лес. Ну, не знаю, не знаю…
«У Леманна»
перевод Л. Володарской
Несомненно, Сабина не считала, что жизнь течет медленно. Ей-то приходилось бегать с раннего утра и до поздней ночи. В пять часов она вскакивала с кровати, застегивала шерстяной фартук с длинными рукавами поверх черного платья и бежала вниз, в кухню.
Повариха Анна до того раздобрела за лето, что полюбила валяться в кровати без корсета, так как могла растянуться, как хотела, и повернуться на широком матрасе с боку на бок, призывая Иисуса Христа, Святую Марию и Блаженного Антония в свидетели, что родилась она не для того, чтоб жить, как свинья, в подвале.
Сабине работа была в новинку. С ее щек еще не сошел румянец, а слева на щеке красовалась крохотная ямочка, и даже когда Сабине было не до смеха, когда она была поглощена серьезными размышлениями, эта ямочка предавала ее. И Анна благословляла ямочку, которая позволяла ей полежать в постели лишние полчаса, предоставив Сабине разжигать огонь, прибирать в кухне и перемывать бесконечные чашки и блюдца, оставшиеся с вечера. Поваренок Ганс раньше семи не приходил. Он был сыном мясника — слабый недоросток, очень похожий, как думала Сабина, на колбасу, которой торговал его отец. Красное лицо почти сплошь покрывали угри, а уж что у него творилось под ногтями, и вовсе не поддавалось описанию. Когда же герр Леманн, не выдержав, приказал Гансу взять заколку и почистить ногти, тот заявил, будто они такие от рождения, мол, у его матери пальцы всегда были в чернилах, так как она занималась бухгалтерией. Сабина поверила ему, и ей стало его жалко.
Зима в Миндлбау была ранней. Уже в конце октября снега намело по пояс, и большинство «больных постояльцев», которым до смерти наскучили холода и травяные настои, отбыли в поисках покоя. Большой салон Леманн закрыл, так что осталась единственная зала — кафе, куда прежде подавали только завтрак. Здесь надо было вымыть пол, протереть столы, поставить кофейные чашки и маленькие фарфоровые блюдца с сахаром, да еще развесить на крючки вдоль стен газеты и журналы, и все до половины восьмого, когда приходил и брался за работу герр Леманн.
Обычно его жена торговала за прилавком перед входом в кафе, однако она подгадала беременность к тихому сезону и, не отличаясь худобой и в лучшие времена, до того раздобрела, что муж сказал ей: она де выглядит неаппетитно и лучше пусть сидит наверху и занимается шитьем.
Сабина взвалила на себя лишнюю работу, даже не подумав о дополнительной плате. Ей нравилось стоять за прилавком, резать тонкими ломтиками чудесные шоколадные торты Анны или раскладывать засахаренный миндаль по пакетикам с розово-голубыми полосками.
— У тебя тоже будут варикозные вены на ногах, — говорила ей Анна. — И у Фрау такие же вены. Неудивительно, что ребенок не желает выходить. Вон у нее какие распухшие ноги.
Ганса это очень заинтересовало.
Утром работы было относительно немного. Сабина открывала дверь, услыхав звон колокольчика, обслуживала завсегдатаев, которые приходили выпить ликер, чтобы согреть желудок перед дневной трапезой, и время от времени бегала наверх к Фрау на случай, если той что-нибудь понадобится. Зато вечером, начиная с шести или семи, завсегдатаи играли в карты, а все остальные, то есть случайные посетители, пили кофе или чай.
— Сабина… Сабина…
Она буквально летала от столика к столику, подсчитывая сдачу, делая заказы Анне в «лифт», помогая мужчинам снять толстые пальто, и все с таким чудесным детским выражением лица, словно она радовалась бесконечному празднику.
— Как себя чувствует Фрау Леманн? — шепотом спрашивали дамы.
— Неважно, как все в ее положении, — заговорщицки кивая, отвечала Сабина.
Трудный час Фрау Леманн приближался. Анна и ее приятельницы, говоря об этом, употребляли выражение «поездка в Рим», а Сабине очень хотелось расспросить их, но она, стесняясь своего невежества, молчала и пыталась сама представить, как это будет. Она практически ничего не знала, разве что у Фрау внутри ребеночек, который должен выйти наружу — и это очень больно. То, что ребеночка нельзя завести без мужа, ей тоже было известно. Но почему? Об этом она размышляла, когда, штопая вечером полотенца, склоняла голову, так что свет играл в ее каштановых волосах. Рождение — что это? Вот смерть — дело простое. У Сабины была маленькая фотокарточка покойной бабушки в черном шелковом платье и с распятием в натруженных руках, сложенных между плоских грудей; ее крепко сжатые губы как бы втайне улыбались. Но даже бабушка когда-то родилась — вот что было важно.
Как-то вечером, когда она так размышляла, в кафе вошел Юноша и попросил стакан портвейна. Сабина медленно поднялась на ноги. День выдался долгий, и в натопленной комнате она чувствовала себя немного сонной, но, наливая вино, почувствовала на себе пристальный взгляд Юноши, поглядела на него, и на левой щеке у нее появилась ямочка.
— Холодно сегодня, — сказала Сабина, закрывая бутылку.
Юноша провел рукой по запорошенным снегом волосам и рассмеялся.
— Да уж, не тропики, — проговорил он. — А у вас тут уютно — похоже, вы спали.
В жаркой комнате Сабину клонило в сон, и у Юноши был сильный глубокий голос. Она подумала, что ей еще ни разу не доводилось видеть никого, кто выглядел бы таким же сильным — казалось, он мог поднять одной рукой стол — и его беспокойный взгляд, шаривший по ее лицу и фигуре, будил глубоко внутри нее нечто странное, приятное и болезненное… Сабине хотелось стоять неподвижно, как можно ближе к нему, пока он пил вино. Оба молчали. Потом Юноша вынул из кармана книжку, и Сабина вернулась к своему шитью. Сидя в уголке, она прислушивалась к шуму ветвей, которым не давал покоя ветер, и к громкому тиканью часов, висевших над зеркалом в позолоченной раме. Ей хотелось еще раз поглядеть на Юношу — что-то было особенное в нем, в его звучном голосе, даже в том, как он был одет. Сверху, из комнаты Фрау Леманн, слышались шаркающие шаги, и опять Сабину захватили прежние мысли. Неужели и ей тоже придется когда-нибудь выглядеть так — и так чувствовать себя? Хотя чудесно было бы завести ребеночка, которого можно наряжать и качать на руках.
— Фрейлейн… Как вас зовут?.. Чему вы улыбаетесь? — спросил Юноша.
Сабина вспыхнула и подняла голову; сложив руки на коленях, обвела взглядом пустые столики и покачала головой.
— Идите сюда. Я покажу вам картинку, — позвал он.
Сабина подошла и встала рядом с ним. Юноша открыл книжку, и Сабина увидела цветное изображение обнаженной девушки в цилиндре, сидевшей на краешке большой незастеленной кровати.
Юноша закрыл ладонью тело девушки, оставив лишь лицо, и пристально посмотрел на Сабину.
— Ну?
— О чем вы? — спросила она, все отлично понимая.
— Тут могла бы быть ваша фотография. Скажем, ваше лицо — оно ничуть не хуже, насколько я могу судить.
— У нее другая прическа, — засмеялась Сабина. Она откинула голову назад, и смех булькал в ее круглом белом горле.
— Вы видели такие фотографии прежде?
— Сколько угодно, в газетах с картинками.
— А сами хотели бы сняться?
— Я? Ни за что не позволю никому смотреть на меня в таком виде. Да и шляпы такой у меня нет!
— Шляпа — дело поправимое.
Опять воцарилась тишина, прерванная Анной, которая послала наверх «лифт».
Сабина побежала в кухню.
— Вот, отнеси Фрау молоко и яйцо, — сказала Анна. — Кто это в кафе?
— Очень странный человек! Думаю, он немножко не в себе, — ответила Сабина, постучав себя по лбу.
Наверху, в своей уродливой комнате, Фрау что-то шила, накинув на плечи черную шаль и надев на ноги красные шерстяные шлепанцы. Девушка поставила стакан с молоком на стол и протерла передником ложку.
