Симфония убийства - Игорь Лысов
Игнатьев уселся в глубокое кресло, которое его тут же успокоило, он даже отметил эту особенность мебели. Рассказывать не очень хотелось, но Игнатьев понимал, что от его информации многое зависит.
— Пока ничего не совершил… Но подозревается.
— В чем?
— В нескольких убийствах с особой жестокостью… Статья сто пятая — от восьми до двадцати лет, или смертная казнь…
— Почему подозревается? Есть доказательства?
— Никаких пока, кроме его собственного признания.
Бочаров сидел за письменным столом, и сидящий в глубоком кресле Игнатьев мог видеть только голову профессора чуть выше подбородка.
— Вот как! — доктор еще раз посмотрел в паспорт.
— Да, пока так… Он по моей просьбе написал целый талмуд признания — это и есть основная улика, если можно так сказать.
— Покажите…
— Я не взял это с собой, оставил дома…
— Это отвратительно, товарищ милиционер, отвратительно. Завтра прошу вас предоставить мне его записи.
Игнатьев ответил не сразу. Он опустил глаза и несколько раз покивал своим каким-то соображениям:
— Я не принесу. Я не верю его признаниям и хочу разобраться в мотивах, которые побудили сумасшедшего маэстро наговорить на себя.
— Еще более отвратителен ваш ответ… Не вздумайте своевольничать, чтоб завтра же все, что написал подозреваемый больной, было у меня на столе. И еще… Кто он по профессии?
— Дирижер, — быстро проговорил Игнатьев, удивленный своей способности согласиться с тоном Бочарова. — Доктор, а что вы скажете? Взрыв ресторана «Чайка» (вы наверняка в курсе) и еще пара убийств, зверских убийств…
— «Чайка»? Так это было совсем вот-вот…
— Да, так точно. Силов утверждает, что это все совершил он…
— Исключено, товарищ милиционер. Его болезнь не сиюминутная и не со вчерашнего дня. В таком состоянии невозможно совершить продуманный проступок…
«Ни фига себе — проступок, — хмыкнул Игнатьев, пряча лицо от профессора, — тут теракт, а у него проступок, блин». Вслух он добавил:
— У него есть идея сделать людей счастливыми и признать вселенское зло как позитивную категорию. В таком случае возникнет гармония…
— Послушайте, голубчик, берите-ка мою машину и срочно за рукописью, срочно… И впредь думайте более ответственно, а не как вам нравится…
— Извините, доктор… Машина не нужна, у меня есть своя. — Полковник, так и не поднимая головы, почти выскочил из кабинета. Он почувствовал себя напроказившим подростком. Это было неприятно…
В коридоре Игнатьев кивнул проходящему в белом халате мужчине и поздоровался. Мужчина абсолютно не отреагировал на это приветствие. Подобные проявления всегда раздражали полковника, но тут он даже вскипел и фыркнул в спину:
— Вас самих лечить надо, б… Здрасьте ему западло сказать…
Мужчина в белом оглянулся и мило своенравно улыбнулся Игнатьеву. Где-то полковник слышал, что вывести из себя работника психушки не только практически, но и теоретически невозможно.
IV
Полчаса — сорок минут «Картинок с выставки» и еще час, чуть больше, молчания — ровно столько потребовалось съездить за папкой с исповедью Силова и потом сидеть в удобном кресле — ждать, пока Бочаров прочтет. Полковник удивлялся скорости чтения — профессор читал, а не просто пробегал глазами написанное. Несколько раз возвращался к предыдущим страницам, перечитывал заново — все равно ушло не больше часа — ну, час… У Игнатьева получилась ночь, правда, читал он несколько раз от корки до корки. «Скорее всего, те, у кого с психикой не все в порядке, не похожи на нас», — пошутил Сергей Иванович самому себе. Глубокое кресло не давало возможности рефлексировать более остро.
Час прошел, профессор отложил рукопись, посидел минутку, выглядывая из-за стола, потом встал и пошел с папкой к двери. Выглянул за дверь и, протянув бумаги, попросил сделать копию. Стоя у дверей, Бочаров смотрел на Игнатьева и молчал… Полковник тоже молчал, но, скорее всего, беспомощно вопросительно. Доктор это заметил и сел в кресло напротив — ножки его слегка покачивались, не дотягиваясь до паркета из старинного бука.
— Как вас зовут, милостивый государь? — Бочаров улыбнулся.
— Сергей Иванович Игнатьев, — удивленно выговорил полковник. Неужели он не представлялся?
— Сергей Иванович, Силов действительно убийца. Сомнений быть не может… Даже если предположить, что действовал он не один, а еще с кем-то вместе, — что маловероятно. Ему известны мелкие и точные подробности всех ситуаций…
— Я не верю, доктор.
— А верить необязательно — признайте как факт, и все! — перебил профессор.
— Нет, не признаю… То, что вы уточнили, мне также известно. Я имею в виду те тонкости, что описывает Виктор. Действительно, он что-то знает. Но он не мог совершить убийства — это ему не под силу. Мое предположение, что он и сошел с ума только потому, что как-то причастен к этому преступлению, знает о нем не из последних рук. Он знаком с убийцей, или еще, может быть, есть вариант какой-нибудь… Но он не убивал. Там написано, что за ним следили и даже приставали какие-то люди… Это мания преследования. Вчера утром я видел, как он вообразил, что в комнате, куда я его привез, находится тот, кто бегает за ним. Это реальное сумасшествие, доктор. Но, может быть, именно эти люди стали его больным воображением, а ранее были реальностью, мало ли. Они и могли убить, а Силов все это видел случайно и сошел с ума от переживаний…
Игнатьев замолчал, но профессор не собирался отвечать. Он тоже молчал и внимательно смотрел на полковника. И по лицу невозможно было предположить, о чем он думает.
Полковник продолжил — молчание было для него в тягость. Подойдя к балкону, он заговорил о самой первой встрече с Силовым, о его Лизе, страсти к коньяку, музыке… Он сказал, что у него тоже сложилось впечатление, что Силов — талантливый человек, что его возможности намного выше — это его терзало и приводило в отчаяние… Игнатьев не торопился — скорее всего, он хотел выговорить все, что наполнило его жизнь за последнюю неделю. И понять это было нелегко: четыре страшных преступления, два из которых идентичны друг другу, — слишком много для любого, даже выдержанного человека. Игнатьев устал нервно, морально, физически и, самое страшное, не знал, как приступить к расследованию, не имея никаких зацепок…
— Сергей Иванович, давайте поступим так, — неожиданно раздалось с профессорского кресла, — я поговорю, послежу сегодня за больным, а завтра мы вернемся к этому разговору. Идет? А вам я дам сейчас волшебный напиток, вы его выпьете уже в постели и утром будете как огурчик зеленый… Только есть условие —
