Симфония убийства - Игорь Лысов
— Пойдемте покажу…
— Не надо, я вам верю. Я не знаю ничего про деньги в таком количестве, — опять правду сказала Лиза.
— Я выпью? — как-то осторожно спросил Игнатьев. Лиза кивнула; полковник опустил голову, как часто делают пьяные мужчины, показывая, как их не понимают. Но Сергей Иванович держался — ему хотелось говорить с Лизой, он завидовал Силову, он фантазировал, но всегда останавливался — Лиза была выше его по любому движению мысли, взгляда, чувства.
«Сейчас выпью рюмку и уйду», — решил для себя полковник. Медленно, но сосредоточенно он потянулся за бутылкой, налил себе в бокал совсем чуть-чуть; не было сил держать бутылку над бокалом, выпил и встал.
— Я завтра утром к вам заеду. — Сергей Иванович не мог поднять глаза, он смотрел в пол, чтобы как-то сконцентрировать внимание на одной профессиональной мысли. — Пожалуйста, найдите паспорт Виктора Викторовича…
— Паспорт я могу вам отдать сейчас. — Лиза не вставала и только смотрела снизу вверх на с трудом соображающего Игнатьева.
— Давайте, — полковник понял, что никогда больше он не увидит эту женщину-девочку, и даже обрадовался этому, — несите!
Лиза быстро вышла, а Игнатьев медленно, придерживаясь за стену, побрел к входной двери.
Девочка вышла к нему и подала в конверте что-то твердое, как тоненькая записная книжка.
— Это вы положили паспорт в конверт или он так хранился?
— Я…
Сергей Иванович это «я» уподобил взрыву, он откинул голову и посмотрел на предательски прекрасного человека, который где-то внизу стоял и протягивал обеими руками конверт.
«Дрянь», — Игнатьев назначил себе титул сегодняшнего вечера, взял пакет и, не попрощавшись, вышел…
Лиза, оставшись одна, вернулась в кухню, налила себе коньяка совсем на донышке и подошла к крану. Дав стечь воде, она подставила под струю бокал. Пригубив напиток, Лиза еще раз включила воду и долила до полного бокала. С размаху выплеснув в себя бледно-желтую жидкость, девочка поморщилась, налила полбокала воды и запила жестокий алкоголь. Закрыв дверь в кухне, Лиза сняла с себя все, включая кеды, и, вытащив из-под подушки рубашку, натянула ее на себя, не расстегивая пуговиц, залезла под одеяло. В квартире стихло окончательно…
В машине Игнатьев попросил водителя включить музыку. Стали искать — где есть музыка, но находились только новости и всякая болтовня.
— Нет, что ли, музыки? — полковник потянулся к приемнику.
— Есть, Сергей Иванович, почему нет, но сейчас в основном медляки или классика, — ответил водитель.
— Давай классику…
Парень даже притормозил от удивления:
— Классику?
— Классику, классику ищи.
Нашлась классика — какой-то Дебюсси. Игнатьев даже не слышал такой фамилии. Мягкий голос объявил, что сейчас все послушают какую-то прелюдию к отдыху фавна… Аккуратное, но нервное фортепиано везло полковника домой. Город исчез, дорога почернела, только фары да редкий встречный свет — все остальное в небытии. Через несколько минут на горизонте запрыгали огоньки — дорога перестала быть гладкой. Огоньки плясали и приближались к Игнатьеву, превращались в фонари, окна домов, рекламные вывески — маленькое поселение-городок, где жили любители рыбалки и свежего воздуха. Покрутившись на поворотах, машина остановилась.
— Посмотри завтра в магазине музыку, что ли… Только русскую — Чайковского, Глинку. Купи пару дисков. Утром не приезжай — я позвоню, когда надо.
Автомобиль развернулся, и стало темно. В маленьком двухэтажном доме горели два окна, еще фонарь над подъездом — они не давали света дальше стекол и навеса над входными дверями. Игнатьев сел на скамейку и закурил сигарету, которую он выпросил у маэстро. Знакомый запах окутал Игнатьева, голова закружилась. Полковник повторил в голове весь сегодняшний день от приезда в управление до заложника и беспечного врача-психиатра. Вечер существовал отдельно — Лиза поглотила Игнатьева своей молчаливостью, нежной стойкостью и аристократической недоступностью. Полковник не влюбился, нет. Он был ошпарен собственной простотой, может даже, пустотой рядом с Лизой. Несчастье Силова отодвинулось далеко назад — Лиза просачивалась сквозь тьму южной душной ночи и стояла перед глазами полковника, тонкая, красивая, со слезинкой, текущей по щеке. И с этими маленькими белыми полукедами, длинными пальцами, торчащими из льняной кофты-платья-мешка, кудрявой каштановой головой с одной сережкой в левом ухе…
Затоптав окурок, Игнатьев вошел в подъезд. Дверь, подчиняясь могучей пружине, со всего размаху врезалась в дом, заставив сразу несколько машин ответить сиренами на этот удар. Да, еще из какого-то окна высказали свое мнение, труднопереводимое на русский язык. Но по интонации смысл был понятен.
Глава третья
I
Только под утро Силов перестал соображать и заснул. Всю ночь он лежал навзничь на кровати, зачем-то привязанный по рукам и ногам чуть-чуть поддающимися жгутами. Больше трех-четырех сантиметров ни ноги, ни руки не могли двигаться. Спина затекала, Виктор даже придумал упражнение, чтобы кровь могла свободно двигаться в теле. Он сильно сжимал все мышцы, от пяток до макушки и через несколько секунд расслаблялся. Уже через минуту стало жарко, появилась испарина на лбу, но зато тело переставало затекать и можно было спокойно лежать, думать.
Первое, что его обрадовало, — то, что Игнатьев, кажется, сдержал слово, и троица во главе с Карлом Генрихом не появлялась. Правда, его смутил тот момент, что никто из присутствующих вчера утром в комнате, когда ему принесли кофе, не задержал этого безликого человека в грязно-белом пиджаке. «Неужели они заодно?» — несколько раз проносилось в голове Виктора. Но доверие Игнатьеву не давало ходу этим догадкам, Силов успокаивался.
Низкорослый толстячок, который привез его сюда, оказался очень приветливым человеком, он понимал Силова с полуслова и даже соглашался с его мнением о совершенно неправильно устроенном мире. Мало того, он сам много знал об этом несовершенстве и приводил примеры, которые сейчас уже не вспоминались — осталась только радость от общения с настоящим собеседником, который очень хорошо понимал важность разговора и даже опасность, которая грозит человечеству, — с его страхом и даже трусостью… Доброжелательный и умный, он разделял его, Силова, сарказм по поводу бессмысленной жажды человечества жить исключительно внутри пресловутого добра. Это Виктора настраивало на конструктивный лад, и он ждал, когда снова вернется к диалогу о самом главном в этой действительности. Еще Виктора заинтересовало, кто же этот прекрасный и мозговитый толстяк? Он точно не коллега Игнатьева — тот был полковником, а этого все называли совершенном другим, нестрашным словом: доктор. Доктор, в понимании Виктора, лечит. От разных болезней. Силов ничем таким болен не был и поэтому не понимал, как он мог оказаться рядом. Скорее всего, Игнатьев не понимал всей важности открытия маэстро
