Итало Звево - Дряхлость
XIII
Эмилио провёл всю ту ночь у постели Амалии в непрерываемом сне. Не то чтобы он думал постоянно об Анджолине, но между ним и его окружением образовалась некая вуаль, которая мешала Эмилио видеть ясно. Из-за большой усталости он теперь не питал таких смелых надежд, как это случалось с ним днём, а всё больще предавался сильному отчаянию, находя отдушину в рыданиях.
Когда он вернулся домой, то ему показалось, что всё осталось по-прежнему. Только Балли покинул свой угол и присел у кровати, рядом с синьорой Еленой. Эмилио долго посмотрел на Амалию, изучая её состояние и пытаясь ощутить её боль, чтобы не оставлять её одну и страдать вместе с ней. Затем Эмилио отвёл взгляд, постыдившись; он понял, что лишь хочет взволноваться и ищет для этого соответствующие образы. Вдруг на Эмилио снова напало желание что-нибудь сделать, и он сказал Балли, что тот свободен, поблагодарив его за помощь.
Но Балли, который даже не думал спрашивать Эмилио о том, как прошло прощание с Анджолиной, отвёл друга в сторону и сказал ему, что не хочет уходить. Он казался смущённым и грустным. Балли хотел сказать ещё что-то, и это казалось ему таким деликатным, что он захотел сделать вступление. Они были друзьями много лет, и любую беду, что могла постичь Эмилио, Стефано ощущал как свою собственную. Затем, решившись, Балли сказал:
— Бедняжка называла меня так часто, я остаюсь.
Эмилио пожал ему руку, впрочем не испытывая большой признательности, так как теперь он уже был уверен в том, что Амалии присутствие Балли ничуть не помогало.
Эмилио рассказали, что несколько минут Амалия разговаривала только про свою болезнь. Может, это был признак того, что жар начал уменьшаться? Эмилио внимательно слушал эти слова, вполне уверенный в том, что синьора Елена и Балли обманываются. Но Амалия, на самом деле, сказала в бреду:
— Разве моя вина, что мне плохо? Вернитесь завтра, доктор, и мне станет лучше.
Совсем не было похоже, что Амалия страдает, у неё было маленькое, жалкое личико, которое теперь вполне соответствовало её телу. Каждый раз, глядя на неё, Эмилио думал:
— Она умрёт!
Он представлял её мёртвой, успокоившейся, уже не болеющей. От этой мысли Эмилио становилось плохо. Он отошёл немного от постели и присел за стол, за которым сидел и Балли.
Елена осталась у постели. При скудном свете свечи Эмилио увидел, что она плачет.
— Мне кажется, что я у постели моего сына, — сказала она, догадавшись, что её слёзы замечены.
Вдруг Амалия сказала, что чувствует себя значительно лучше, и попросила поесть. Время шло не совсем нормально у этой постели, вблизи с этим помешательством. Амалия постоянно проявляла разные состояния души и заставляла своих санитаров проживать вместе с собой периоды, которые в обычной жизни длятся дни и месяцы.
Синьора Елена, помня рекомендацию врача, приготовила и предложила Амалии кофе, которое та жадно выпила. Сразу же её внимание переключилось на Балли. Этот бред не имел никакой связи только для поверхностного наблюдателя. Её идеи смешивались, одна погружалась в другую, но когда доходило до результата, то становилось понятно, что её бросили. Амалия выдумала свою соперницу — Викторию, радушно встречала её, но потом, как рассказывал Балли, между двумя женщинами происходила перебранка, из которой Балли понял, что больная по большей части думает только о нём. Теперь Виктория возвращалась, Амалия видела, как та приближается, и это вселяло в неё ужас.
— Я ничего ей не сказала! Я просто молчала здесь, как будто её и нет. Я ничего не хочу, так оставь меня в покое.
Затем Амалия громко позвала Эмилио.
— Ты — её друг, так скажи ей, что она всё придумала. Я ей ничего не делала.
Балли попытался её успокоить:
— Послушай, Амалия! Я здесь, и не поверил бы ничему, если бы мне сказали что-нибудь плохое на её счёт.
Амалия стала слушать и внимательно рассматривать Балли:
— Ты — Стефано?
Но она его не узнала:
— Тогда скажи ей об этом!
Обессилев, Амалия опустила голову на подушку, и по опыту подобных случаев в прошлом все поняли, что эпизод исчерпан.
Синьора Елена во время этой передышки пододвинула свой стул к столу, за которым сидели двое мужчин, и попросила Эмилио, который очевидно тоже совсем лишился сил, пойти поспать. Эмилио отказался, но эти слова дали начало разговору между тремя санитарами, который отвлёк их.
Синьора Кьеричи, которой Балли со своим бестактным любопытством стал задавать вопросы, рассказала, что когда Эмилио встретил её, она собиралась пойти на мессу. Теперь ей кажется, что она была в церкви с самого утра, и испытывает такое облегчение совести, как если бы это действительно было так. Она сказала это совершенно свободно тоном верующей, которая не боится ничьих сомнений.
Затем Елена рассказала свою собственную историю, оказавшуюся весьма странной. До сорока лет она жила без внимания и любви родителей, так как потеряла их в очень раннем возрасте. Синьоре Елене приходилось проводить свои дни в одиночестве. В этом возрасте она встретилась с вдовцом, который взял её в жёны, чтобы дать мать сыну и дочери — детям от первого брака. С самого начала дети стали относиться к Елене с прохладцей, но она так полюбила их, что была уверена в том, что однажды добьётся их любви. Она заблуждалась. Они ненавидели её как мачеху. Просто родители первой жены вмешивались между детьми и их новой матерью и заставляли ненавидеть её с помощью лжи, внушали им, что любовь настоящей матери будет омрачена новой любовью.
— Я же, наоборот, была так расположена к детям, что полюбила и соперницу, которую мне навязывали. Может быть, — добавила синьора Елена, как объективный наблюдатель, — презрение, что я читала в их румяных личиках, заставляло меня любить их ещё больше.
Вскоре после смерти отца девочку у неё забрали родители её матери, которые упорствовали в своём убеждении, что Елена плохо к ней относится.
Мальчик же остался у неё, но даже когда никто больше не внушал ему ненависть, он с поразительным для своего возраста упрямством продолжал питать к синьоре Елене всю ту же гневную недоброжелательность, которая проявлялась в злобе и грубости. Однажды он сильно заболел скарлатиной, но, даже находясь в жару, оказывал Елене сопротивление до тех пор, пока истощённый, за несколько часов до смерти не протянул ей руку, назвал мамой и попросил спасти. Затем синьора Елена долго описывала этого мальчика, который заставил её так много страдать. Он был смелым, подвижным, умным; всё понимал, кроме любви, что была ему предложена. Теперь жизнь синьоры Елены сосредоточилась между своим домом, церковью, где она молилась за того, кто полюбил её лишь на одно мгновение, и могилой, где всегда было чем заняться. Ах, да! Завтра непременно она должна пойти туда, чтобы узнать, удалась ли попытка подпереть деревцо, которое не росло прямо.
— Тогда я уйду, если здесь Виктория, — прокричала Амалия и попыталась сесть.
Испуганный Эмилио поднял свечу, чтобы лучше видеть. Лицо Амалии было мертвенно-бледным, этот цвет напоминал цвет подушки, на который проецировался свет. Балли посмотрел на неё с очевидным изумлением. Жёлтый свет свечи очень ярко отражался от влажного лица Амалии. Её обнажённая часть тела буквально светилась и кричала от страданий. Казалось, это само пластическое воплощение отчаянного вопля от боли. Личико Амалии, на котором на мгновение запечатлелась твёрдая решимость, властно угрожало. Это была вспышка: она сразу же снова упала и успокоилась невнятными словами. Затем Амалия вновь стала бормотать, сопровождая словами головокружительное течение своих снов.
Балли сказал:
— Кажется доброй нежной фурией. Никогда ничего подобного не видел.
Он сидел и смотрел в воздух взглядом мечтателя, ищущего идеи. Эмилио испытал удовлетворение от очевидного: Амалия умирала, любимая наиболее благородной любовью, которую только мог предложить Балли.
Синьора Елена возобновила разговор в том месте, где прервалась. Возможно, успокаивая Амалию, она ни на секунду не отвлекалась от своей самой дорогой мысли. Даже обида на родителей мужа была лишь частью её жизни. Елена рассказала, что они её презирали за то, что она была дочерью коммерсанта.
— В любом случае, — добавила синьора Елена, — фамилия Делуиджи всегда была в почёте.
Эмилио удивился превратности судьбы, которая свела его в этом доме с членом той семьи, что так часто упоминалась Анджолиной. Он сразу спросил синьору Елену, имеет ли она других родственников. Она ответила отрицательно и сказала также, что в городе не может быть другой семьи с такой фамилией. Отрицание Елены было настолько убедительным, что Эмилио был вынужден ей поверить.
Поэтому даже в эту ночь его внимание было приковано к Анджолине. Как в эпоху, которая казалась ему такой далёкой, когда здоровая Амалия была для него обременительной, человеком, соседство с которым следовало избегать, Эмилио снова охватило жгучее желание побежать к Анджолине, чтобы упрекнуть её в этом предательстве, ставшем наибольшим из всех ею совершённых. Эти Делуиджи появились с самого начала их отношений, и все члены этой семьи были созданы Анджолиной по необходимости. Сначала это была старая синьора Делуиджи, которая по-матерински любила Анджолину, затем появилась дочь, которая относилась к ней, как к подруге, и, наконец, возник старик, который однажды попытался её напоить. Эта постоянная ложь, открывшаяся Эмилио, лишала теперь всякой привлекательности воспоминания об Анджолине. И даже те редкие порывы любви, которые она умела симулировать, сейчас предстали перед глазами Эмилио как обыкновенная ложь. Но всё же, это раскрывшееся предательство Эмилио расценил как новую связь с Анджолиной. Напрасно Амалия тяжело ворочалась в своей постели от боли, долгое время её брат не замечал этого. Когда же Эмилио немного успокоился, то ему стало больно от мысли, что когда исчезнет болезнь Амалии, или сама Амалия, он побежит к Анджолине снова. Продолжительно, для того, чтобы ощутить на себе это давление, Эмилио ожесточился, сидя на своём месте, и решил не попадать больше в эту западню:
