Анна Зегерс - Транзит
И мне представилось привидение, шествующее ночной порой по земле, где вживе никогда не ступала нога Вайделя. И где бы оно ни появлялось, с полей, с деревенских дорог, с мостовых никогда не виденных им улиц, навстречу ему поднимались тени. Его приход тревожил плохо захороненных мертвецов, потому что он хоть что-то для них сделал. Сделал мало, написал лишь несколько строк, внезапно почувствовав острую необходимость вмешаться. Вроде меня. Ведь я тоже только ударил по морде этого болвана-штурмовика. В том отношении между Вайделем и мною было нечто общее: живешь себе, как живется, и вдруг тебя словно прорывает. Испанский чиновник с недоумением глядел, на меня своими вылупленными глазами. Я радостно поблагодарил его, словно он мне выдал транзитную визу.
IV
Я зашел в «Мон Верту», чтобы все как следует обдумать. Я еще ничего не ел, и у меня не было денег, чтобы купить еды. Я немного выпил. Итак, нам троим – покойнику Вайделю, мне и врачу – путь через Испанию закрыт. Нам придется воспользоваться другим пароходом, должно быть, той дребезжащей посудиной, которую контора «Транспор маритим» ежемесячно отправляет на Мартинику. Врач уже видел однажды эту развалину из ворот порта. Что он успел мне рассказать о своем несостоявшемся отъезде? Он уверял меня, что Мари теперь готова уехать. Он, наверно, думает, что тем самым он выиграл игру. Но разве Мари не была полна решимости уехать и тогда, когда он гнал свою малолитражку через Луару по полуразрушенному бомбежкой мосту? А я, которого он в то время не мог принимать в расчет, поскольку меня тогда еще для них не существовало, и все же настиг Мари, появившись словно из-под земли.
Кафе «Мон Верту» начало постепенно заполняться людьми. Мягкий, нежный свет вечернего солнца падал на мои руки. Я пытался мысленно разобраться в земном наследстве покойника. Ведь наш общий с ним капитал лежал в португальском банке. Корсиканец из Бюро путешествий должен будет мне помочь вызволить эти деньги. Нам надо будет оплатить дорогу, налоговый сбор, который требуют французские власти в виде гарантии, что мы не застрянем, как они выражаются, на восточном полушарии нашей планеты. «Полушарие планеты» – возвышенные слова, которые Польше подходят покойнику, нежели мне – живому человеку из плоти и крови, с короткими пальцами и широкими ногтями.
Я подозвал кельнера и попросил принести мне атлас. Он принес мне истрепанный путеводитель с подклеенной и конце картой. Я принялся искать Мартинику, до сих пор мне было лень этим заниматься. Я нашел ее – крохотную точку, затерянную между двумя материками, которые были не вымыслом префектуры или консульств, а чем-то подлинным, извечно существующим.
Не знаю, сколько я успел выпить, как вдруг кто-то тронул меня за плечо. Я поднял глаза и увидел блестевшую орденами грудь моего соседа по номеру. Не знаю почему, но обычно встречал его, когда сильно выпивал. Этот маленький коренастый человек всегда являлся мне в сверкающем тумане орденов. Он попросил у меня разрешения сесть за мой столик. Я ответил ему, что буду рад обществу.
– Как поживает Надин? – спросил я.
– Надин? Ее словно заколдовали. Я все глаза проглядел, разыскивая ее. По ночам брожу по улицам, таскаюсь по кафе…
– Зачем? Достаточно подойти в шесть часов к служебному входу магазина «Дам де Пари».
– Чтобы я… ни за что! На это я не способен. Я должен встретить ее случайно; где-нибудь, когда-нибудь… Но что с ними? Я вижу, у вас тоже что-то не ладится.
Я сделал то, что делал всегда, когда мне задавали ненужные вопросы: я ответил вопросом.
– Да! За вами обещанный рассказ. Как вам удалось нахватать все этих побрякушек, что у вас на груди?
– Я не дал сдохнуть десятку парней, которые, были примерно в таком же состоянии, что и вы теперь.
Я засмеялся и спросил, не по привычке ли он сел сейчас за мой столик.
– Возможно, – ответил он серьезно.
Но потом он сам начал свой рассказ, потому что ему надо было выговориться.
– Когда началась война, я преспокойно жил в маленькой деревушке в Варе. Там хорошо относились к иностранцам. Быть может, я и посейчас мог бы там находиться. Но мой отец обосновался в департаменте Гаронны, где арестовывали всех иностранцев моложе шестидесяти лет. Отца выпустили бы на свободу только в том случае, если бы я, его сын, добровольно вступил в армию. Я подумал и решил, что мой долг – пойти в солдаты. К тому же в ту пору я, как и большинство, верил, что предстоит настоящая война с Гитлером. Я прошел комиссию и узнал, что годен по всем статьям. Впрочем, это я знал и прежде, но теперь выяснилось, что мое здоровье найдет себе применение, поскольку я отвечаю всем высоким требованиям Иностранного легиона Итак, я оказался в учебном лагере. Меня удивило все, что я там увидел, но я решил – война есть война. Тем временем отца освободили… Что с вами?
По улице прошла Мари. На ней было незнакомое серое пальто, которого я прежде никогда не видел. Мне показалось, что она исчезла в толпе, как вдруг она вошла в «Мон Верту».
На этот раз Мари не искала, как обычно. Она тихо села в углу и уставилась в одну точку. Было ясно, что она зашла сюда лишь затем, чтобы побыть одной. Я был рад, что она здесь, хотя теперь она меня уже не искала. Я был рад, что она жива, еще жива.
– Ничего, – ответил я. – Продолжайте, пожалуйста ваш рассказ.
– Нас отправили в Марсель. Вон туда наверх. – И он показал на форт св. Иоанна за Старой гаванью. – В казармах было холодно, воняло, все тонуло в грязи. На стенах висели плакаты с надписью: «Ни покоя, ни отдыха!» Это был девиз легиона. Каждое утро нас водили к морю, там за фортом есть небольшая бухта, заваленная здоровенными камнями. Нас заставляли вкатывать их наверх по крутой лесенке, вырубленной в скале. Как только мы добирались до верха, нам приказывали бросать эти глыбы назад в море. Это называлось специальной подготовкой. Таким способом нас хотели приучить к повиновению… Я вам еще но наскучил?
Я коснулся его руки, чтобы заверить, что мне нисколько не скучно. И пока он говорил, я глядел на лицо Мари, такое покойное в вечернем свете. Наверно, уже тысячи лет назад, и в критскую, и в финикийскую эпоху, сидела вот так у окна девушка, которая тщетно искала своего возлюбленного в городе, занятом войсками. Но эти тысячи лет пронеслись как один день. Солнце садилось.
– И вот пришел срок: нас отправили в Африку. Нас загнали в трюм корабля. Не знаю, сколько десятков лет, а может быть даже и сотню, возил он в Африку солдат. Грязь многих поколений легионеров! Мы снова попали в учебный лагерь. Режим там был еще более строгий. Речи начальник о в были полны таинственных намеков, угроз и заверений, что все это еще цветочки, а ягодки – впереди. Мы прибыли к Сиди-бель-Аббес. Все унтер-офицеры выслуживались из легионеров. Когда-то им пришлось бежать из своих стран, потому что они кого-то убили, или обокрали, или подожгли дом.
Я чувствовал, насколько ему необходимо рассказать мне все, с самого начала. А я мог тем временем обдумать, как попасть на пароход, на котором Мари скоро уедет. Случилось именно то, чего я так опасался: она перестала искать. На семнадцатом месяце с момента бегства из Парижа, на пятнадцатом месяце ее пребывания в Марселе. Я мог бы сообщить покойному Вайделю точные цифры. К тому же последнее время она искала и меня. Меня или нас обоих. И все же она прекратила поиски иначе, чем я ожидал. В этом не было ничего внезапного, ничего от отчаяния. Это было тихое решение отдаться на волю Случая. Но, казалось, сам Случай был удивлен тем, что она сидит здесь с поникшей головой и опущенными глазами. С такой покорностью, какой ему, Случаю, еще не доводилось наблюдать и которую можно было приписать только тому, что он чертовски походил на кого-то другого…
Вдруг до моего сознания снова дошел голос моего собеседника. Я так и не знаю, молчал он это время или рассказал свою историю дальше.
– Все офицеры были французы. Многие из них попали сюда как штрафники. Только нас привела сюда война. Мы приехали потому, что хотели одолеть Гитлера, но никто нам не верил, а если бы и поверили, то возненавидели бы еще лютей. Они в свое время прошли через те испытания, которые теперь предстояли нам, поэтому они хотели, чтобы все было, как прежде, чтобы все продолжалось до бесконечности, чтобы тем, что пришли им на смену, не стало бы вдруг легче.
Наступил день, когда мы перебрались в пустыню. Как раз перед отъездом я получил письмо от отца. Он писал, что собирается уехать в Бразилию, и просил меня как можно скорее отправиться туда же. Я проклял отца, о чем всегда буду жалеть…
Я сидел не шелохнувшись, боясь помешать его рассказу. Я безмолвно слушал его, чтобы его успокоить, не спуская при этом, глаз с Мари. Я знал, что только теперь, в эту минуту, за этим столиком он окончательно прощается со своей прошлой жизнью. Ведь покончено бывает только с тем, что рассказано. Чтобы навсегда распроститься с пустыней, он должен был рассказать, как шагал по ней.
