Коммунисты - Луи Арагон
У зуава была позавчерашняя парижская газета. Просто не верилось! В ней шла речь только об успехах наших войск, о яростном натиске наших стрелков на Маасе, о повсеместном отступлении немцев. Ну и шутники! Вот, кстати… и на вокзал градом посыпались бомбы. Ко всему можно привыкнуть, им теперь даже смешно было смотреть, как по перрону мечутся люди. Наконец поезд тронулся. Он был набит бельгийскими солдатами, пьяными вдрызг. Они пели, орали. Оба зуава пытались найти общих знакомых по полку, но нашли только одного — командира… В Авене, на вокзале, офицеры, допрашивавшие их, приняли довольно наглый тон: вы дезертировали, попросту говоря! Жан-Блэз не подозревал у себя такого богатого словаря, но гнев изобретателен. Ладно. Их погнали на мебельную фабрику возле Берлемона. Около пятнадцати километров пешим ходом. Второй зуав под конец не выдержал. Увидев леса за Берлемоном, он сказал: — Плевать я хотел, смоюсь и все… — Что поделать, на сборный пункт Жан-Блэз явился один. И застал он на этом сборном пункте кучку стрелков и одного лейтенанта.
Сперва лейтенант нимало не обеспокоился. Но рассказ Жан-Блэза явно смутил его, он заерзал, стал внимательно приглядываться к грязному небритому сержанту, увидел, какое изможденное лицо у этого плечистого малого, и совсем разнервничался. — Подождите минутку, сержант… — Не прошло и полминуты, как стрелки-марокканцы окружили Жан-Блэза, приставив штыки ему к груди. — Эй вы, руки прочь! Ладно, берите мой карабин. По-вашему, я парашютист, что ли?
Как бы то ни было, поесть ему не дали. О том, что немецкие танки прошли в десяти километрах к югу, по шоссе Авен–Ландреси, здесь даже и понятия не имели до самого утра, до тех пор, пока сюда не добрались другие зуавы, которые провели ночь в придорожных канавах и видели немецкую колонну. Трое из них знали Жан-Блэза — ему сразу же вернули оружие, и зуавы, не считаясь с марокканцами, решили идти за сержантом. Теперь их было шестеро — на худой конец, это уже подразделение. Надо отыскать более или менее сохранившуюся часть и влиться в нее. Все зуавы, как и Жан-Блэз, хотели снова воевать. Это уж тебе не маневры — немцы идут по Франции, понимаешь, по Франции! Только хорошо бы оказаться в такой части, где поесть дадут, а то с этими стрелками сдохнуть можно. Куда же идти? Они решили обогнуть дорогу на Авен и углубились в лес. Часам к семи утра они выбрались из Мормальского леса и очутились в такой деревне, где еще не все хозяева ушли с ферм. Им дали хлеба и молока.
В Кенуа они попали в самую гущу войск, которые спешили куда-то на переформирование. С утра вся местность была охвачена паникой — рейд немецких танков на Ландреси породил не поддающиеся проверке слухи, сбивавшие с толку даже командование. Немыслимо добиться мало-мальски вразумительных указаний, кроме одного, которое бросил на ходу какой-то лейтенант: сматывайтесь, пока не поздно! Войска шли на юг, на Солем. Жан-Блэз и его товарищи, передохнув в кафе, где гостеприимный хозяин бесплатно угостил их ромом, решили идти за остальными. До Солема они добрались незадолго до полудня и там увидели ту же картину.
* * *
В это время дивсанотряд Давэна де Сессак, теперь уж вместе с Жаном де Монсэ, Раулем и Морльером, размещался в небольшом поселке возле Перонна, по соседству с больницей, и доктор Фенестр устраивал временный медицинский пункт в одном из ее корпусов. Войска, прибывающие с запада, грузовики, туристские легковые машины стекались сюда с трех сторон, так что сами врачи надумали регулировать движение, чтобы отклонить поток машин от деревни… На перекрестке поставили санитара, и он так здорово размахивал руками, будто всю жизнь стоял полицейским на Площади Оперы!
Дивсанотряд 15 мая, вслед за 1-й армией, проехал на своих машинах обратно через Бельгию. Он остановился в том самом местечке возле Ле-Като, откуда тронулся в путь 10 мая на рассвете. Партюрье снова очутился в той комнате, где писал тогда своей невесте, и старуха-хозяйка встретила его словами: — Я очень рада, что вы вернулись, доктор… У меня как раз спину разломило… прострел, что ли? — А взвод Морльера и Монсэ водворился в прежнем домишке, и хозяйка, как добрая бабушка, сразу же взялась штопать Жану носки. И тут-то неожиданным образом пришла почта. Это было самое главное. Жан де Монсэ почти не заметил того, что произошло 17-го утром: в дом напротив попала бомба, их мигом собрали, погрузили на машины и умчали на сорок километров к юго-западу. Он держал в руках письмо, читал его, перечитывал, снова читал, и это было важнее, чем жизнь, чем война, чем все совершившиеся события, в которых, кстати, никто ничего не понимал.
Письмо от Сесиль. Ему. От Сесиль.
Какое ему было дело до того, о чем толковали остальные, зачем доставали иод? Впрочем, раненых и не было. Письмо от Сесиль.
— Да слышишь ты, что я говорю? — кричал Морльер. — Пойми ты, генерал, французский генерал…
Ну и что французский генерал? Какой несносный этот Алэн, не даст человеку письмо прочесть!
Так этот французский генерал… ну, понятно французский, а не японский, наш санитар, ну тот, что размахивает руками на перекрестке, сам видел, да, да, видел, как французский генерал удирает от неприятеля. А как санитар узнал, что генерал удирает? Ну, ты совсем одурел… во-первых, он сам сказал… Кто, генерал? Ты смеешься… Какой там смех, тут впору заплакать. Генерал спросил его: в какой стороне тыл? Понимаешь? Так и спросил: где тыл! Французский генерал!.. Как тут не заплакать!
— Независимо от этого, — подхватил Гроппар, — брось свое письмо и выйди на улицу: стоит посмотреть.
Жан рассердился — ни на что не стоило смотреть. Ну и сиди себе, воркуй на здоровье! Остальные пошли к перекрестку: прямо сказать — переселение народов. Сплошной поток. Но все на колесах. И правда — все удирают. Рауль, столкнувшись с Морльером, заметил: — Любопытно, а? Улепетывают во все лопатки!
