Сильвия Эштон-Уорнер - Времена года

– В схематическом рисунке можно обнаружить такие же глубокие чувства, как в картинах Рембрандта. В схематическом сочинении можно обнаружить такую же глубокую драму, как в...

– Пойдемте выпьем чаю, – предлагает старший инспектор, прикасаясь к моему плечу; ему неловко, но он сам виноват, что оказался в таком положении.

– Вы все-таки заставили меня говорить, – упрекаю я мистера Аберкромби, когда мы идем по новой бетонированной дорожке к большой школе.

Если приглашает мистер Аберкромби, я пью чай вместе со всеми.

– И не жалею об этом.

Сколько людей в учительской! Времена меняются.

– Так или иначе, – говорю я, наполняя чашки, – ваше умение привлекать к нам внимание людей с положением заслуживает всяческих похвал. – Не понимаю, почему сейчас, в учительской, я чувствую себя так свободно. – Вы, конечно, человек с положением, – говорю я, оборачиваясь к обворожительному господину.

Я не сказала еще двух слов с двумя новыми учителями – Перси Герлгрейсом и Ранги.

– Я? – серьезно, с достоинством возражает обворожительный. – Ну что вы, безусловно, нет.

– Все равно. Так или иначе, – продолжаю я, обращаясь к старшему инспектору, который спокойно сидит, положив ногу на ногу, – знай я, что сюда собираются прибыть люди с положением, меня бы здесь наверняка не оказалось.

– В вас что-то есть, мисс Воронтозов, – роняет обворожительный. – Мне чрезвычайно приятно, что в вас что-то есть.

Все это, наверное, имеет какое-то отношение к событию, которое происходит в мире позади моих глаз, пока я вместе с Раремоаной провожаю гостей до ворот. Каким-то образом утренняя речь в классе, которую меня вынудил произнести мистер Аберкромби, помогла мне восстановить цепочку мыслей, разрушенную звонком в прошлом учебном году, и я вновь вижу башню, высокое, хрупкое, ажурное здание мысли, погибшее, казалось, безвозвратно. А над башней то, что с весны не дает мне покоя, то, к чему я столько времени тщетно пытаюсь дотянуться, – над башней ключ. Туман рассеялся, я отчетливо вижу его очертания. Все так просто, будто передо мной мои малыши. Я вижу внутренним зрением всю систему построения словаря для маленьких, словно ее освещает луч прожектора. Старший инспектор рассуждает о распределении детей по классам в разных школах, я иду рядом, но едва слушаю его, потому что моя голова занята другим: я постигаю значение подписей под картинами, возникающими в сознании ребенка. Подписи – это и есть тот словарь, который я пытаюсь составить. И пока двое мужчин с облегчением усаживаются на мягкое сиденье и машина трогается, я нарекаю этот словарь ключевым.

Цветы, цветы... цветы. Красные георгины, герань, гладиолусы, лилии – будто языки пламени пляшут над высокой травой возле дома и в тени кружевного дерева. Синеве колокольчиков, васильков, горечавки, лобелии вторит страстоцвет, вьющийся по садовой ограде, куда он перекинулся со стены дома. Желтые георгины, маргаритки, ноготки, канны пылают среди деревьев по всему саду от веранды до ворот. У живой изгороди цветут гортензии, по углам сада и у стен дома – алтей. Душистый горошек подбирается к окну Селаха, у его ног красуются флоксы. А рядом с дверью, около цистерны с водой, – царство настурций.

Я не узнаю свои цветы, когда в сумерках брожу одна по саду. Будто это другой сад. Я до сих пор не знаю всех своих цветов. Я останавливаюсь и нюхаю новичков, тех, что расцвели втайне от меня, и цветы-тени, к которым я приближаюсь, будто сбрасывают груз скорби, даже дельфиниумы, самые угрюмые обитатели сада, всегда окруженные свитой гудящих жуков. Ну конечно, вот тут на кончиках стебельков уже появились первые голубые бутоны, и скоро они снова зацветут.

Я знаю, знаю. Старший инспектор и директор сговорились никого ко мне не пускать. Не могу понять почему, не могу уличить их, только ощущаю это кожей.

Ощущаю в этом, быть может, без всяких оснований, стремление как-то защитить #меня и начинаю смутно догадываться, что значит выйти замуж за доброго человека, который о тебе заботится. У меня даже мелькает мысль, не перенеслась ли я каким-то чудом под стены райской обители. «Куда речи гневливые не долетают. Где лилии вечно цветут».

Во всяком случае, я перестала думать о другой стране и о мыльной пене, которой можно любоваться целыми днями, и о своих безобразных руках, достойных лохани. Потому что страшная тень инспектора, витающая над стропилами, тень, которая постоянно вставала на моем пути и убивала в зародыше все мои начинания, спустилась на землю в образе человека, исполненного доброжелательности. Подобная метаморфоза заслуживает обильных слезоприношений. Но вечером, когда я выхожу в сад с чашкой кофе, оказывается, что слезы иссякли. Я храбро любуюсь переливами красок, и меньше всего мне хочется плакать. Что все это значит? Только Шуберт поможет мне ответить на этот вопрос.

За стенами школы я по-прежнему интересуюсь мужчинами, это правда; четырьмя или пятью мужчинами, если не гнаться за точностью; некоторые из них живы, другие умерли – замок на воротах моего дома ничего не означает. Но ни один мужчина, живой или мертвый, не сломает ни ветки в диком саду моей души, где плодоносит искусство, и, хотя мой сад сам себе хозяин и внутри ограды привольно растут буйные сорняки-пустоцветы, в нем есть одна укромная полянка, где царит порядок. Когда я переступаю порог сборного домика, на мою душу временно нисходит мир. И этого достаточно, чтобы семя искусства успело собраться с силами и прорасти. Чтобы корни, идущие от сердца, надежно укрепились в почве и начали собирать влагу. Чтобы ростки мысли, выглянувшие из-под земли, обрадовались свету и простору, чтобы ветви разума оделись листвой и вдохнули свежий воздух. Чтобы моя душа очнулась от зимней спячки и вновь расцвела. О защита и заботы мужчин!

Я цветок, я вырываюсь из цепких объятий травы и тяну голову к небу. Я малыш, я строю высокую башню на пороге класса. Я учитель, я прорубаю дорогу в дебрях методики. Я птица...

Я возрождаюсь.

Осень

Сладостный восторг, который мысль рождает...

Лето начало приедаться самому себе и, по-моему, уже готово передать бразды правления осени. Ему удалось сделать почти все, что полагается. И вполне успешно. Его заботами большая часть цветов благополучно прошла сквозь все испытания и сохранила нарядные лепестки. Ни одно дерево не потеряло ни листочка, и птицы еще не охрипли от разговоров. Лето имеет полное право уйти на покой, уйти во всем блеске красок, в радостных переливах звуков. А осени пора приниматься за дело. Осени пора всерьез подумать о плодоношении.

Пора и мне всерьез заняться ключевым словарем. Правда, у меня раздулась вена под коленом и побаливают ступни, но за умственную гимнастику, как известно, приходится платить телесными недугами. Не могу сказать, чтобы мне не терпелось расплатиться. Я весьма заинтересована в благоденствии своей особы, хотя бы относительном, но, когда меня увлекает невидимый поток энергии, неподвластный моей воле, я работаю в таком темпе, что перестаю существовать как обособленная личность. К тому же наш директор умеет использовать учителей, и у нас просто не остается времени лелеять свою обособленность. Клетка мозга заботится не только о собственных нуждах. И так, как я клетка мозга школы, я забочусь, о школе и работаю на школу. Хочу я или нет – безразлично. И если мозг школы захвачен творчеством, значит, захвачена и я. Для меня это так же естественно, как для Перси Герлгрейса открыть в па клуб для мальчиков, для Ранги думать только о футболе и предстоящем матче, для Рыжика вмешиваться во все дела разом.

Но сейчас настали тяжелые дни. И они все тяжелеют и тяжелеют, как ветви деревьев осенью. Мало того, что в классе целый день кто-нибудь шьет и кто-нибудь из более сильных учеников готовит особенно ответственные выступления наших пианистов, нам еще нужно составить четыре баскетбольные команды из девочек, вышить девиз на карманах и приготовить нарукавные повязки, необходимые нашим спортсменам при встречах с командами других школ, а кроме того, я стараюсь научить детей хорошим манерам, и мои ранние утра заняты работой над маорийскими хрестоматиями, а вечера отданы попыткам записать только что родившиеся мысли о методах обучения – видит бог, всего этого и так слишком много даже без подбора ключевых слов, которым я занимаюсь сверх повседневной работы в классе. Подбор требует всю меня целиком, но я порабощена, мне не вырваться из ярма, и все-таки я должна составить этот словарь.

Чтение не дает мне покоя. Все остальное может подождать. Но от чтения я не отступлюсь. День за днем я ищу самые важные слова, чтобы помочь малышам сделать первый шаг. От первого шага зависит так много. Например, любовь к чтению, быть может, на всю жизнь. День за днем идет жесточайший отбор, и в результате слова выстраиваются в неком порядке. С пугающей определенностью они группируются вокруг двух главных инстинктов. Я почти не расстаюсь с этой мыслью, она таится в глубине моего сознания, когда я занимаюсь другими делами, и всплывает на поверхность, как только я принимаюсь за свои многочисленные опыты. Опытам не будет конца, пока я не узнаю все, что необходимо, и все, что мне хочется знать о невеселом занятии, именуемом «обучение детей чтению».