Алан Милн - Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр (сборник)
«Если что-то пойдет не так…» «Если что-то случится…» Немыслимо произнести «если он умрет».
Что-то уже «пошло не так», что-то стало принимать «весьма серьезный оборот»… «О нет-нет, ни в коем случае, у него отменное здоровье, есть все основания надеяться… если больше ничего дурного не случится… если все остальное пойдет как надо. Возможно, мисс Сильвер лучше быть под рукой… Это было бы прекрасно… Да, я записала ваш телефон».
Повернув голову, он мог видеть через правое плечо Сильви, с закрытыми глазами лежавшую на его софе. Было половина двенадцатого, и, начиная с семи, она выстукивала свои страхи на пишущей машинке – с одним коротким перерывом на ужин.
– Не могу есть, мистер Раш, правда не могу, меня тошнить будет.
– Устрицы когда-нибудь пробовали?
– Сомневаюсь, что сумею хоть что-то проглотить.
– Это не еда, а лекарство. Перевариваются в два счета, и даже жевать не надо. Просто открываете рот, а они сами проскальзывают. Все преимущества обеда, и никаких усилий. Выжимаете на каждую лимон, насаживаете на вилку, глотаете – и так двенадцать раз. Черный хлеб с маслом по вкусу. Жидкое лекарство прямо на месте. Очень полезно.
– О, мистер Раш! Неужели это шампанское? Кажется, я никогда…
– Игристая микстура от кашля. Попробуйте.
А после – снова выстукивание. И Сильви думала, что все будет хорошо, если следующее слово начнется на букву из первой половины алфавита, и Сильви думала: «Ну конечно, все будет хорошо, потому что это Гумби», и Сильви молилась: «О Боже, пусть все будет хорошо!»
Барнаби смотрел на склонившуюся над работой напряженную спину. В любой момент может зазвонить телефон… О Боже, пусть все будет хорошо. Не так много на свете счастья, чтобы можно было вот так его убивать. Не так много на свете людей, которых любят так, как Гумби, чтобы можно было сказать: «Эта любовь тратится попусту, зачем она нам?» «Будь это Барнаби Раш, тогда понятно, никто бы и не заметил», – сказали бы все, а Хлоя воскликнула бы: «О!» – и за ужином в тот вечер была бы чуточку менее веселой, заказала бы красивые цветы и написала бы на карточке «Со всей любовью, дорогой». Но «Моего Гумби» нельзя убивать. Это все равно что убить двух человек разом – и к тому же очень и очень подло.
Если бы он умер, как бы отнеслась к этому Хлоя? А как бы он отнесся, если бы Хлоя умерла? Как твердил Теннисон, воспоминания об ушедшем – венец печалей, но много ли истинного счастья, когда ты влюблен, а тебя не любят? Из их дружбы, если это можно назвать дружбой, она извлекла счастья больше, чем он. Она брала из их отношений что хотела. «Я так больше не могу, – думал он. – Если она не выйдет за меня, надо расстаться. Какое-то время будет сущий ад, а потом боль пройдет, я увижу новый мир, возможно, мир интересный, захватывающий… О чем я буду думать, если не стану больше думать о Хлое? О чем я думал раньше?»
Зазвонил телефон.
Разом проснувшись, Сильви перепуганно вскочила.
– Все в порядке, дорогая, – сказал Барнаби, снимая трубку. – Все будет в порядке.
– Привет, золото.
– О, привет! – Он повернулся, покачал головой и замахал на Сильви. – Как дела, дорогая?
– Ты с кем разговариваешь, голубчик?
– То есть?
– С красавицей блондинкой, которая раскинулась на софе, или с дурнушкой средних лет в полумиле от тебя?
– Что случилось? Ты научилась видеть на расстоянии?
– Дорогой, кажется, ты мне изменяешь. Только не говори, что это жена завредакцией, я этого не вынесу.
– Ты городишь вздор и сама это понимаешь. – Прозвучало далеко не в шутку, но он просто ничего не мог с собой поделать.
Он чувствовал, что Сильви у него за спиной хочется закричать: «Да хватит, Бога ради! Могут позвонить из больницы, чтобы сказать, что все хорошо, что… О Боже, сказать, что я нужна там!» Если бы Сильви тут не было, он мог бы объяснить, но не мог же он при ней сказать: «Поговорим потом, человек умирает».
– Ладно, дорогой. Если это вздор, то можешь повести меня ужинать. Умираю с голоду. Все подробности при встрече.
Он знал, что не может, он ни секунды в этом не сомневался. Но странно было обнаружить, что он об этом нисколько не жалеет. Сожаления, наверное, придут потом. Сейчас все его мысли были о Сильви.
Но как заставить Хлою понять?
– Мне очень жаль, дорогая. Моему другу делают операцию, и мы ждем новостей. Если можно, я позвоню завтра. Сейчас надо положить трубку, в любой момент могут позвонить из больницы.
– О… Понимаю. Извини. Надеюсь, все будет хорошо. Доброй ночи, дорогой.
Голос у нее был подавленный. И с прохладцей – самую малость. Но кто не испытал бы раздражения, раздражения на себя саму, что так весело объявился посреди трагедии? Возможно, если бы он объяснил поделикатнее, если бы… Да какое это имеет значение? У Хлои есть все. В одно ужасное мгновение Сильви может все потерять.
– Простите, Сильви.
– Все в порядке, мистер Раш, я нечаянно подслушала. Надеюсь, вы не в большой обиде? Я, конечно, ужасно мешаю.
– Чушь. Это просто одна моя приятельница.
– Как мы с Гумби? Ничего, что спрашиваю?
– Ну… как одна сторона, – ответил он со слабой улыбкой. – Знаете, я всегда считал Гумби самым счастливым человеком на свете.
– Вы хотите сказать, она вас не любит, мистер Раш? – спросила Сильви, пораженная, что любовь может быть растрачена впустую.
– А с чего бы?
– Вы хотите сказать, она любит кого-то другого?
Он покачал головой:
– Не думаю. Наверное, она мне сказала бы. Наверное, я бы знал.
– О… Вы давно в нее влюблены?
– Три года. – И со смешком добавил: – Безнадежно выглядит, верно?
Сильви посмотрела на него горестно.
– Жаль, что ничего не могу для вас сделать, как это бывает в романах. Ну, чтобы получился счастливый конец. Подумать только, все эти годы я рассказывала вам про моего Гумби… Наверное, вам это казалось ужасно эгоистичным… как если бы я взяла верх над вами.
– Вы такая душка, Сильви. – Он поцеловал ей руку. – Мне было приятно думать, что вы счастливы.
– О! – Она отняла руку.
Настоящее вдруг навалилось на нее огромным грузом. «Счастлива», – горько подумал Барнаби. Ну надо же было выбрать это слово!
Он вернулся к письменному столу.
– Позвоним в больницу? Они уже должны что-то знать.
Он набрал номер. Сильви слышала, как он разговаривает. «Я буду считать, – думала Сильви. – Когда досчитаю до пятидесяти, уже буду знать. Один, два, три, четыре, пять, о Боже, помоги мне, шесть, семь, восемь, сейчас медсестра сходит узнать, не буду об этом думать, буду просто считать, девять, десять… Закрою глаза и буду считать, мистер Раш мне скажет, когда сам узнает, тридцать один, тридцать два, я услышу, как он вешает трубку… О Боже, так нельзя, я не могу… Сорок пять, сорок шесть, сорок семь… Щелчок!
Лицо мистера Раша, когда он обернулся! О Боже! О, Гумби, мой милый! Спасибо тебе, Господи!»
– Я сейчас заплачу. – У Сильви перехватило горло. – Мне плевать, мне все равно, я сейчас заплачу. – Она глупо хихикнула. – Что вам сказали?
– Врачи очень довольны. Теперь все будет довольно просто. Что еще? Совсем как… Теперь ничего экстраординарного. Как постричься сходить. О, Сильви!
Сильви расплакалась, а потому Барнаби сделался сама деловитость.
– Думаю, нам не помешает выпить, как по-вашему? А потом умоетесь, припудрите носик и напишете ему коротенькое письмо, а после я посажу вас в такси, так будет гораздо удобнее. А утром вы ко мне зайдете, и по пути в редакцию мы вместе заглянем в больницу. После чего, – он улыбнулся, – я снова препоручу вас Гумби и мистеру Стейнеру. Вот держите. – Он протянул ей бокал. – За Гумби!
– За Гумби! – Она выпила, посмотрела на него и подняла бокал снова. – За вас!
3
Огонь в камине еще не успел погаснуть совсем. Смешав себе коктейль, Барнаби рухнул в кресло. Он чувствовал себя усталым, в мире с самим собой и счастливым.
Был час ночи. Хлоя танцевала. Интересно, с кем? Он всех их знал по именам: Иврард, Клод, Перси, Томми, Джулиан (этот новенький), Колин, Артур и десяток других. Когда-то у них были фамилии, но он большинство забыл. Старые имена выпадали, на их место появлялись новые, тут и там всплывали «постоянные», неизменные величины в жизни Хлои. Сам он – из постоянных, таких было всего трое-четверо. Они нравились ей больше других – или они любили ее больше других? Или это одно и то же: постоянство само по себе обеспечивало привязанность Хлои?
«Мне бы следовало быть счастливым, – думал он, – потому что Сильви снова счастлива, но суть не в этом, а в том, что я остро сознаю, что совершил доброе дело. Даже какое-то самоудовлетворение испытываю. И тот факт, что сейчас я доволен собой, еще не значит, что я совершил доброе дело, лишь бы испытывать самодовольство. Но если я доволен собой из-за обычного проявления доброты, выходит, я не так часто ее проявляю. Возможно, мне не предоставляется шанс…
Я мог бы повести Сильви ужинать, а ей было бы все равно, или она вернулась бы домой не на такси, а на поезде, но была бы слишком счастлива, чтобы заметить разницу. Почему я не повел ужинать Хлою? Просто не хотел. Настроения не было. Хлоя нереальна, вот в чем все дело, она просто нереальная. Она – что-то из книжки с картинками. Она двухмерная. У нее есть сердце? У нее вообще сердце-то есть? А если нет, то что с ним случилось? Кто его уничтожил? Когда? Когда она была ребенком? Ее первая любовь? Кто-то его разбил или заледенил, или еще что? Что, если бы я сказал, что у меня на руках двое детей, оставшихся без родителей, и мне надо о них заботиться («Нет, дорогая, дети не мои»), а если я откажусь, они попадут в какой-нибудь кошмарный приют, а это означает, что я буду ужасно стеснен в средствах, и… мне страшно жаль, дорогая, но мы не сможем больше пойти в «Савой», или в «Ритц», или в «Беркли». Что случится тогда? Мы будем так же часто встречаться? Она поймет, посочувствует и одобрит? Вот в чем дело, дамы и господа. Я попросту не знаю. Потому что тогда мы столкнемся с реальной жизнью, а Хлоя не принадлежит реальной жизни. Вот почему – в сравнении с Сильви – она сегодня утратила важность».
