Франц Кафка - Процесс

К. ничего не отвечал и лишь пристально вглядывался в этого замороченного человека. Сколько перемен произошло с ним за один только последний час! Неужели это процесс так бросает его из стороны в сторону, не позволяя ему разглядеть, где друг, а где враг? Неужели он не видит, что адвокат унижает его намеренно, причем в этот раз — с единственной целью: похвалиться перед К. своей властью и тем самым, может быть, подчинить ей и К.? Но если Блок был не способен это понять или если он так сильно боялся адвоката, что это понимание не могло ему помочь, то как же у него хватало хитрости — или дерзости — в то же время обманывать адвоката и скрывать от него, что он нанял, кроме него, еще и других адвокатов? И как он осмеливался наскакивать на К., когда тот ведь мог тут же, не сходя с места, выдать его тайну? Но он осмелился и на большее, он подошел к кровати адвоката и начал теперь уже там жаловаться на К.:

— Господин адвокат, — говорил он, — вы слышали, как этот человек со мной разговаривает? Часы его процесса еще можно по пальцам пересчитать, а он уже берется поучать меня, человека, который пять лет находится в процессе. Еще и ругается на меня. Сам ничего не знает, а меня ругает, в то время как я, насколько хватило моих слабых сил, изучил в подробностях, чего требуют приличия, долг и судебные обычаи.

— Не слушай никого, — сказал адвокат, — и делай то, что считаешь правильным.

— Конечно, — сказал Блок, словно ободряя самого себя, и затем, бросив короткий взгляд в сторону, опустился на колени у самой кровати. — Я уже на коленях, мой адвокат, — сказал он.

Но адвокат молчал. Блок осторожно погладил одной рукой перину.[17] В воцарившейся тишине Лени, высвобождаясь из рук К., сказала:

— Ты делаешь мне больно. Пусти меня. Я пойду к Блоку.

Она подошла к нему и села на край кровати. Блок был чрезвычайно обрадован ее приходом и сразу же возбужденно, но молча, знаками, попросил ее вступиться за него перед адвокатом. Ему явно очень нужны были сведения адвоката, но, возможно, лишь для того, чтобы использовать их через других своих адвокатов. Лени, по-видимому, точно знала, как подступиться к адвокату, она указала на его руку и вытянула губы, изображая поцелуй. Блок немедленно поцеловал эту руку и затем, по указанию Лени, поцеловал еще раз. Но адвокат по-прежнему молчал. Тогда Лени, вытянувшись всем телом (при этом стало заметно, какая красивая у нее фигура), наклонилась над адвокатом и, низко нагнувшись к самому его лицу, провела рукой по его длинным седым волосам. И это заставило его наконец ответить:

— Я не знаю, надо ли ему это говорить, — сказал адвокат; было видно, как он слегка встряхивает головой, — возможно, для того, чтобы сильнее ощутить прикосновение Лениной руки.

Блок прислушивался, опустив голову, словно подслушивал, зная, что преступает запрет.

— Почему же ты не знаешь? — спросила Лени.

У К. было такое чувство, словно он слушает заученный диалог, который уже не раз повторялся в прошлом, и еще не раз повторится в будущем, и только для Блока никогда не потеряет своей новизны.

— Как он сегодня вел себя? — спросил вместо ответа адвокат.

Перед тем как высказать свое мнение на этот счет, Лени опустила взгляд вниз на Блока и некоторое время смотрела, как тот поднимает и простирает к ней руки, умоляюще потирая ладони. Наконец она важно кивнула, повернулась к адвокату и сказала:

— Он был тихим и прилежным.

Пожилой коммерсант, мужчина с длинной бородой вымаливал у молоденькой девушки благосклонный отзыв. Даже если у него и были при этом какие-то задние мысли, ничто не могло оправдать его в глазах другого человека. К. не понимал, как мог адвокат надеяться завоевать его доверие этим представлением; если бы К. не уволил его еще раньше, адвокат добился бы этого такой сценой. Она была почти оскорбительной для зрителя. Значит, методы адвоката оказывают такое воздействие — К., к счастью, подвергался ему недостаточно долго, — что клиент в конце концов забывает все на свете и только надеется, следуя этим ошибочным курсом, дотянуть до конца процесса. Это был уже не клиент, это была собака адвоката. И если бы адвокат ему приказал заползти под кровать, как в собачью конуру, и лаять оттуда, он бы с радостью это сделал. К. слушал все, что здесь говорилось, с высокомерным чувством экзаменатора, словно имел задание все точно запомнить и представить в некую высшую инстанцию донесение и отчет об услышанном.

— Что он делал весь этот день? — спросил адвокат.

— Я заперла его, — сказала Лени, — чтобы он не мешал мне работать, в комнате для прислуги, где он обычно и находится. Через окошко я время от времени смотрела, чем он там занимается. Он все время стоял на коленях на кровати и, разложив на подоконнике бумаги, которые ты ему дал, читал их. Это произвело на меня хорошее впечатление, потому что окно там выходит в вентиляционную шахту и почти не дает света. А Блок, несмотря на это, читал, вот я и увидела, как он послушен.

— Рад это слышать, — сказал адвокат. — Но он читал с пониманием?

Блок во время этого разговора беспрерывно шевелил губами, очевидно, проговаривая про себя ответы, которые надеялся услышать от Лени.

— На это я, естественно, не могу ответить с уверенностью, — сказала Лени. — Во всяком случае, я видела, что читает он основательно. Он весь день читал одну и ту же страницу и, читая, водил пальцем по строчкам. И всякий раз, когда я к нему заглядывала, он так вздыхал, словно читать это было ему очень тяжело. По-видимому, бумаги, которые ты ему дал, трудно понять.

— Да, — сказал адвокат, — это уж точно. Да я и не думаю, чтобы он в них что-нибудь понял. Они должны были только дать ему представление о том, как тяжела борьба, которую я веду, защищая его. И ради кого я веду эту тяжелую борьбу? Ради — смешно сказать, — ради Блока. Так он должен научиться понимать, что́ это значит. Он занимался без перерывов?

— Почти без перерывов, — ответила Лени, — только один раз попросил у меня воды попить, и я ему подала через окошко стакан. А потом в восемь часов выпустила и дала ему немного поесть.

Блок искоса взглянул на К. так, словно о нем сейчас рассказывали что-то похвальное, что должно было произвести впечатление и на К. У него, кажется, появились теперь неплохие надежды, движения его стали свободнее, он ерзал на коленях из стороны в сторону. Тем заметнее было, как он окаменел при следующих словах адвоката:

— Ты его хвалишь, — сказал адвокат. — Но именно поэтому мне и трудно говорить. Потому что судья высказался в неблагоприятном смысле и о самом Блоке, и о его процессе.

— В неблагоприятном? — переспросила Лени. — Как это может быть?

Блок смотрел на нее таким напряженным взглядом, словно верил в то, что смысл этих уже давно сказанных судейских слов она еще может сейчас изменить в его пользу.

— В неблагоприятном, — повторил адвокат. — Ему было неприятно даже то, что я вообще заговорил о Блоке. «Не говорите мне о Блоке», сказал он. «Он мой клиент», сказал я. «Вы позволяете ему использовать вас», сказал он. «Я не считаю его дело проигранным», сказал я. «Вы позволяете ему использовать вас», повторил он. «Я так не думаю», сказал я, — «Блок старателен в процессе и все время занимается своим делом. Он, можно сказать, живет со мной в моем доме, чтобы не прерывать процессуальной связи. Такое рвение не всегда встретишь. Конечно, лично он неприятен, у него отвратительные манеры и он нечистоплотен, но в отношении процесса — безупречен». Я сказал «безупречен», это было намеренное преувеличение. На это он ответил: «Блок просто хитрый. Он набрался опыта и знает, как затянуть процесс. Но его невежество все еще намного больше его хитрости. Интересно, что бы он сказал, если бы узнал, что его процесс вообще еще не начат, если бы ему сказали, что еще даже звонка к началу его процесса не было». Спокойно, Блок, — сказал адвокат, поскольку Блок в этот момент начал подниматься на дрожащие ноги, явно собираясь просить разъяснений.

И тут адвокат впервые обратил свой монолог непосредственно к нему, устремив усталый взгляд то ли в пространство, то ли вниз на Блока, который под этим взглядом снова медленно опустился на колени.

— Это высказывание судьи, — сказал адвокат, — не имеет для тебя вообще никакого значения. И нечего вздрагивать от каждого слова. Если это еще раз повторится, я вообще ничего больше не буду тебе передавать. Стоит только рот раскрыть, и ты уже смотришь так, как будто сейчас тебе будет объявлен окончательный приговор. Хоть бы здесь, перед моим клиентом постыдился! К тому же ты разрушаешь те надежды, которые он на меня возлагает. Что тебе вообще надо? Ты все еще жив и все еще находишься под моей защитой. Бессмысленный страх! Ты где-то вычитал, что в некоторых случаях окончательный приговор может быть оглашен неожиданно, любым человеком, в любой момент. Это — разумеется, со многими оговорками — справедливо, но точно так же справедливо и то, что твой страх мне отвратителен и что я в нем усматриваю отсутствие необходимого доверия. Что я, собственно, такого сказал? Я передал высказывание одного судьи. А тебе известно, что различных воззрений на судопроизводство нагромождено столько, что концов не найдешь. К примеру, этот судья принимает за начало производства другой момент, не тот, что я. Несовпадение мнений, только и всего. Есть старинный обычай, по которому на какой-то определенной стадии процесса дается звонок. Согласно воззрениям этого судьи, с этого момента и начинается процесс. Я не могу тебе сейчас рассказывать все, что противоречит этому воззрению, да ты бы этого и не понял, с тебя достаточно того, что многое этому противоречит.