Томас Вулф - Паутина и скала
Ошеломленный юнец совершенно лишился дара речи. Даже ради спасения собственной жизни он не смог бы членораздельно заговорить; а если б и смог, то не посмел бы обратиться к столь великолепному созданию, словно бы созданному по иным меркам для иной вселенной, более олимпийской, чем могло присниться любому юнцу. Но, к счастью, великолепный незнакомец взял дело в свои руки. Подойдя своей изящной поступью, легонько ударяя руками по воздуху с безупречной прирожденной грацией, он бросил на юнца быстрый, острый взгляд проницательных блестящих серых глаз, улыбнулся с весьма приветливым, ободряющим дружелюбием — в улыбке сквозили нежность и юмор, потом очень мягким, южным голосом, чуть хрипловатым, в котором, несмотря на всю его приятную, ласковую теплоту, слышалась громадная жизненная сила, сказал:
— Ищешь что-нибудь? Я, пожалуй, смогу помочь.
— Д-да, сэр, — выдавил не сразу юнец и, обнаружив, что язык не повинуется ему, протянул дрожащей рукой мятый листок бумаги.
Великолепный незнакомец взял его, быстро глянул блестящими серыми глазами и улыбнулся.
— А, ищешь Мак-Ивер. Новичок, значит?
— Д-да, сэр, — прошептал юнец.
Великолепный молодой человек еще несколько секунд, чуть склонив голову набок, оценивающе смотрел на собеседника, в его серых глазах и приятной улыбке сквозили нарастающие юмор и удивление. Наконец он откровенно рассмеялся, но так обезоруживающе, дружелюбно, что это не могло задеть даже оробевшего юнца.
— Провалиться мне на месте, ты сущее пугало! — сказал великолепный молодой человек и еще несколько секунд проницательно, но с юмором разглядывал собеседника, легко поставив сильные руки на бедра с бессознательной грациозностью, присущей всем его движениям.
— Ладно, — негромко произнес он. — Наставлю тебя на путь, новичок.
С этими словами он положил сильные руки на плечи юнца, развернул его и мягко спросил:
— Видишь эту дорожку?
— Д-да, сэр.
— А здание в ее конце — с белыми колоннами по фасаду?
— Да, сэр.
— Так вот, — спокойно, неторопливо сказал молодой олимпиец, — это и есть Мак-Ивер. То самое здание, которое ты ищешь. А теперь, — очень мягко продолжал он, — тебе нужно только взять свой чемодан, идти прямо по дорожке, подняться по вон тем ступеням и войти в первую дверь справа. Все остальное сделают другие. Там регистрация. — И, подождав немного, чтобы эти сведения усвоились, легонько встряхнул юнца за плечи и любезно спросил:
— Ну как, все понял? Сможешь сделать то, что я сказал?
— Д-да, сэр.
— Отлично! — С поразительными быстротой и грациозностью, присущими всем его движениям, олимпиец выпустил юнца, запрокинул красивую голову и заливисто, мягко, совершенно обезоруживающе засмеялся. — Отлично, новичок. Ступай. И смотри, не поддавайся на розыгрыши тех второкурсников.
Юнец, заикаясь, робко и вместе с тем признательно поблагодарил, торопливо поднял чемодан и отправился выполнять указания высокого олимпийца. Идя по дорожке, он вновь услышал негромкий, заливистый, обезоруживающий смех и понял, что олимпиец смотрит ему вслед проницательными серыми глазами, с прирожденной, бессознательной грацией поставя руки на бедра.
Джордж Уэббер никогда в жизни не забывал этой встречи. Память о ней ничуть не потускнела даже двадцать с лишним лет спустя. Потому что он был тем самым тощим юнцом, а олимпиец, хотя Джордж тогда не мог знать этого, был известен своим темным товарищам как Джим Рэндолф.
Спустя много лет Джордж будет по-прежнему утверждать, что Джеймс Хейуорд Рэндолф был самым красивым мужчиной, какого он только видел. Джим являлся созданием такой силы и грациозности, что воспоминания о нем впоследствии стали походить на легенду. Легендой, увы, он был даже тогда.
Джим был человеком, совершавшим блестящие, героические деяния, и обладал соответствующей внешностью. Казалось, он специально создан природой, дабы соответствовать самым взыскательным требованиям писателей-романтиков. Он являл собой героев книг Ричарда Хардинга Дэвиса, Роберта У. Чеймберса, Джефри Фарнола, в нем воплощались все бесстрашные молодые люди из кинофильмов, все футбольные герои с обложек журнала «Сатердей ивнинг пост», все молодые люди с рекламы одежды — он был всеми ими вместе взятыми и представлял собой нечто большее, чем все они вместе взятые. Красота его сочеталась с истинным мужеством, физическое совершенство — с природной несравненной грациозностью, правильность черт лица — с силой, умом, добротой и юмором, недостижимыми для всех героев романтической литературы.
Джим являл собой классический тип рослого молодого американца. Он был чуточку ниже шести футов трех дюймов и весил сто девяносто два фунта. Двигался с несравненными грациозностью и мощью. При виде того, как Джим идет по улице, создавалось ошеломляющее впечатление, что он ведет мяч и вот-вот помчится с ним к воротам. Двигался он в каком-то четком ритме, больше всего наводящем на мысль о скаковой лошади, направляющейся от загона к линии старта. Ступал легко, изящно, словно кошка, казалось, его сильные руки легонько ударяют по воздуху, жест этот был не подчеркнутым, но очевидным, и подобно его походке, осанке и всему прочему наводил на мысль о громадных кошачьих быстроте и силе — сдерживаемых, дрожащих, готовых высвободиться, словно пантера в прыжке.
Все в нем обладало изящной, сдержанной, выразительной грациозностью породистого животного. Главными особенностями были поджарость, легкость и быстрота. Голова его была небольшой, изящной формы. Черные волосы были коротко острижены. Уши, тоже изящной формы, плотно прилегали к голове. Над серыми, очень глубоко сидящими глазами нависали густые брови. В минуты гнева или любого сильного чувства глаза темнели и становились почти черными. Обычно они излучали громадную скрытую жизненную силу кошки. Эта изящная голова гордо восседала на сильной, худощавой шее и широких, могучих плечах. Руки были длинными, мускулистыми; кисти рук — большими и сильными. Все тело его формой напоминало клин: торс от широких плеч постепенно скашивался к тонкой талии, потом фигура несколько расширялась к узким бедрам, потом завершалась изящными длинными ногами. Речь и голос Джима тоже создавали впечатление кошачьей силы. Голос был мягким, негромким, очень южным, чуть хрипловатым, исполненным скрытых страсти, доброты и юмора, и свидетельствующим, насколько это возможно для голоса, о громадной, словно у пантеры, жизненной силе этого человека.
Происходил Джим из хорошей южнокаролинской семьи, однако его ветвь обеднела. Бремя самообеспечения легло на его плечи еще в школьные годы, и в результате он набрался такого опыта, какого мало кто набирается за целую жизнь. Казалось, он занимался всем и бывал повсюду. Когда Джордж познакомился с ним в колледже, Джим был уже двадцатидвухлетним, на несколько лет старше большинства студентов, а по жизненному опыту взрослее лет на двадцать. Чего он только не повидал за свою недолгую жизнь. Около двух лет преподавал в сельской школе. Отправился в годичное плавание на грузовом судне из Норфолка, побывал в Рио и Буэнос-Айресе, обошел весь Берег Слоновой Кости в Африке, заходил в средиземноморские порты, «имел» женщин (он любил этим хвастаться) «на четырех континентах и в сорока семи штатах». Торговал летом книгами в процветающих сельскохозяйственных штатах Среднего Запада. Некоторое время работал коммивояжером и в этом качестве «побывал во всех штатах, кроме одного». Орегона. Женщин в этом штате он, разумеется, не «имел», это упущение, судя по всему, немало его беспокоило, и он клялся, что исправит его, если только Бог даст ему еще несколько лет жизни.
В дополнение ко всему этому он два сезона играл в профессиональный — или «полупрофессиональный» — бейсбол в одном из текстильных городов Юга. Его описание этого эпизода было красочным. Играл он под вымышленной фамилией, чтобы сохранить положение любителя и свое будущее студента-спортсмена. Работодателем его был владелец хлопкопрядильной фабрики. Жалованье составляло сто пятьдесят долларов в месяц плюс дорожные расходы. За эти деньги он должен был раз в неделю являться в контору фабрики и вытряхивать мусорные корзины. В дополнение к этому руководитель команды каждые две недели пел его в бильярдную, клал шар в двух дюймах перед лузой и заключал со своим юным первым бейсменом пари, что тот не сможет загнать его.
Когда Джордж познакомился с ним в колледже, Джим уже стал по крайней мере для молодых людей двух штатов почти легендарной личностью. Событие, которое запечатлело его в их сердцах, обеспечило ему бессмертие среди всех, кто учился когда-либо в Пайн-Рокском колледже, представляло собой вот что:
Двадцать лет назад одним из самых значительных событий на Юге являлся ежегодный футбольный матч между Пайн-Роком и старым виргинским колледжем Монро-Мэдисона. Оба колледжа были маленькими, но одними из старейших на Юге, и эта встреча в День Благодарения была освящена почти всеми элементами традиции и давности, придававшими ей колорит. То был отнюдь не просто футбольный матч, отнюдь не просто соперничество между двумя сильными командами, претендующими на звание чемпиона, потому что даже в то время на Юге существовали лучшие футбольные команды, и проходили матчи, гораздо более значительные с точки зрения спортивного мастерства. Однако встреча Монро-Мэдисона с Пайн-Роком напоминала гребные состязания между Оксфордом и Кембриджем на Темзе, или матч между армией и флотом, или ежегодное соперничество между Йелем и Гарвардом — была своего рода церемонией, историческим событием, уже тогда имевшим почти двадцатилетние корни в связи двух старых колледжей, история которых неразрывно переплеталась с историей штатов. Поэтому не только для сотен студентов и тысяч выпускников, но и для сотен тысяч людей в обоих штатах этот матч в День Благодарения был интереснее и значительнее всех прочих.
