Оливия Уэдсли - Честная игра
Когда он добрался до этого леса, он бросился на землю, сильно разгоряченный, но тем не менее довольный. Далеко внизу раскинулся Антиб с черепичными крышами вилл и с безобразными серыми и зелеными квадратами отелей, а среди них — сверкающее белизной и позолотой здание казино.
Под которой из этих крыш живет его белая и золотая девочка, Филиппа?.. Это имя он узнал из газет.
Ему это имя решительно не нравилось. И, наверное, некоторые называли ее Филь.
Он не будет ее так называть! Так он решил! Он придумает ей другое имя!
Он лег спиной на горячую землю, заложив руки под голову.
Он ей, должно быть, немножко нравится… это было заметно по тому, как она смеялась… О Боже! Как она была хороша — дух захватывало!
У нее была своеобразная манера широко открывать глаза, сначала слегка улыбаясь со сжатыми губами, потом быстро раскрывая их… Он был уверен, что она божественно танцует… и она обещала танцевать с ним сегодня вечером. Он не мог припомнить во всей своей жизни такого напряженного и исключительного возбуждения из-за кого-либо или чего-либо, даже во время полетов.
Какова же на самом деле история ее жизни?
Ведь она защищалась при разводе, боролась с ним, отрицала свою неверность.
Правда, ее муж привел довольно веские улики…
Арчи почувствовал внезапный взрыв гнева при мысли, что ее опрашивали, оскорбляли… Адвокаты такие негодяи… Начинают допрашивать, выводить различные заключения, приставать… Он знает, он как-то слышал их.
Его представление о Филиппе нисколько не соответствовало ни тому, что он узнал о ней, ни известным ему фактам, ни ее прежней жизни. Филиппа замужем… Она так не походила на замужнюю женщину… Филиппа влюблена… преступно влюблена…
Арчи повернулся на горячей низкой траве и прижался лицом к земле…
Ему было невыносимо тяжело думать, что она так любила, ему ненавистна была эта мысль не с точки зрения морали, а только потому, что она целовала какого-то другого мужчину, который обнимал ее, лежа в ее объятиях.
Он чувствовал, что задыхается; он поднялся, чтобы дать горячей волне крови отхлынуть от лица и горла.
— Тысячу проклятий! — произнес он грубо, вслух.
«Мне не хочется идти так рано домой, я буду обедать возможно позже», — решила Филиппа. Ей опять хотелось танцевать, так хотелось, что она уговаривала себя, что это только танцы привлекают ее, но отнюдь не человек, похожий на бога солнца, который к тому же вполне искренне просил у нее прощения! И надо же, в конце концов, бывать в обществе! И она довела себя до чрезмерно болезненной чувствительности за три последних ужасных месяца.
Доставая белые атласные туфли к своему белому шифоновому платью, отделанному серебром, она напевала песенку.
Помимо всего, здесь чудесное солнце и весело, а солнце всегда поднимает настроение.
Со временем жизнь наладится… В ней жила непобедимая надежда юности и твердая вера в чудо, которое должно совершиться, несмотря ни на что…
Когда она входила в ресторан, она мельком бросила взгляд на дальний столик, за которым обыкновенно обедали Арчи и Форд, но столик был свободен.
Она сильно опоздала и, пока ела, все время слышала звуки танго, фокстротов и уанстепов. Кто-то рядом почти неслышно произнес:
— Кажется, это леди Вильмот? Да, я уверен, что она. Вероятно, она приехала прямо сюда. Ведь после ее процесса прошел только месяц.
Филиппе показалось, что эти слова ударили ее. Неужели только один месяц прошел после суда? Иногда, когда ей удавалось забыть об этом, и она чувствовала себя счастливой, ей казалось, что это было давным-давно, а порой, в бессонные ночи, ей казалось, что это было так недавно — всего несколько часов тому назад.
Она крепко стиснула руки под столом… Может быть, это было действительно признаком ее невиновности, что она могла иногда забывать?
Она поднялась из-за стола, прошла в зал, и Арчи немедленно очутился возле нее.
— Как вы долго не приходили! — сказал он. — Вы не откажетесь танцевать со мной сейчас же?
Она очутилась в его объятиях. Они молча танцевали. Арчи был много выше ее, хотя Филиппа была тоже высокого роста. Ей пришлось поднять голову, чтобы посмотреть ему прямо в глаза, которые были устремлены на нее; и когда глаза их встретились, его взгляд выражал отчасти робость, отчасти — нечто другое.
Что же было это другое?
Филиппа прервала молчание:
— Как хорошо вы танцуете!
— В самом деле? — отозвался Арчи, страстно желая сказать: «Вы прекрасны, я обожаю вас… Может быть, это безумие, но я вас обожаю… это так. Неужели вы этого не чувствуете? Неужели не чувствуете, как бьется мое сердце и рвется к вам?»
Он крепко сжал губы и, глубоко вздохнув, почувствовал запах духов, которыми была надушена Филиппа. Острое ощущение этого аромата овладело всем его существом. Он еще глубже вдохнул этот вскруживший ему голову запах, напоминавший запах фиалок, хранившихся в ящике сандалового дерева.
Он не мог смотреть, как поднималась и опускалась ее грудь; вид этой нежной белизны приводил его в трепет.
Он сам был поражен неожиданно вырвавшимися у него словами:
— Вы, конечно, знаете, что я здесь «жиголо» — платный танцор-профессионал? Я ужасно беден, но у меня есть кое-какие сбережения, и, как только буду в состоянии, я уеду в Мексику. У меня есть возможность получить там работу, хотя бы и с небольшими деньгами. До вот этого занятия я был летчиком. Только у меня не было ни гроша, когда война окончилась, и я очутился здесь. Это все, что вам необходимо знать обо мне.
Филиппа встретилась опять с его молодым и ясным взглядом, который уже не выражал робости; теперь это был пристальный и сверкающий взгляд, и его смуглое лицо слегка побледнело.
— Ах, вы были летчиком? — сказала она. — В Беркшире, совсем близко от нашего дома, была большая авиационная школа.
— Неттлбед, — сказал он, обрадовавшись. — Я там и обучался.
— Вот как? А наше имение называлось Марч.
— Марч! — воскликнул Арчи, радостно рассмеявшись. — Как же, я бывал там; мы занимались там спортом, купались и пили чай. Но где же вы тогда были — я никогда не забыл бы вас, если бы хоть раз увидел.
— Наверное, я тогда была еще в пансионе, — сказала Филиппа.
— Какая вы молоденькая! Ну, конечно, вы еще совсем маленькая. — Он крепче сжал ее в своих объятиях. — Пойдемте на террасу — там прохладней.
Они вышли на террасу, сели на белую полукруглую скамью и закурили папиросы.
— Встреча с вами так необычайна, — начал Арчи не совсем твердым голосом. — Ведь я бывал в доме ваших родителей.
Филиппа, пристально смотревшая на море, повернулась к нему и кивнула головой:
— Как тесен мир! Это звучит банально, но все же это так! Ужасно тесен… особенно… особенно, если вам… если…
— Если что? — спросил Арчи.
У нее не было намерения это сказать, но она быстро продолжала:
— Если все идет не так, как нужно. Если не хочешь встречаться с людьми, потому что они скверно относятся к вам… Но никогда нельзя избежать встречи с некоторыми из них…
Какая-то внутренняя преграда, которая сдерживала Арчи, вдруг прорвалась в нем. Ничего не было так далеко от его мыслей минуту или две секунды тому назад, как то, что он сделал…
Он сидел, наклонившись вперед, не сводя глаз с Филиппы; неожиданно он схватил ее в объятия, быстрым движением приблизил ее лицо к своему и поцеловал ее в губы со страстью, которая ее оскорбила. Так же внезапно он отпустил ее; они смотрели друг на друга, бледные оба, оба с горящими глазами, оба безмолвные, тяжело переводя дыхание.
Филиппа поднялась, и ее движение точно толкнуло его на последнее отчаянное усилие приблизиться к ней и умолять ее. Арчи упал на колени и, задыхаясь, страстно прижался к ней. При ясном свете луны его высоко поднятое лицо даже в этот момент напомнило Филиппе ее прежнее сравнение его с богом солнца, и даже в эту минуту бушующего гнева что-то в повороте его головы, изгибе губ и изогнутости бровей тронуло ее.
Совершенно забыв об условностях, о своей любви, о себе, забыв обо всем на свете, он поднялся с земли, усеянной лепестками, взывая к ней…
— Вы не понимаете, вы не чувствуете, — прерывающимся голосом говорил он, и вдруг его голова очутилась на ее груди, и она почувствовала сквозь шифон своего платья его горячие губы и жар пылающего лица, прижимавшегося к ее груди. У нее на мгновение явилось странное и сильное желание приласкать его.
«Я, должно быть, с ума сошла!» — подумала она, решительно и злобно оттолкнув его.
— Это безумие… Вы не можете чувствовать… то, что вы говорили… Уходите, вы…
Он моментально вскочил, преграждая ей дорогу, с почти угрожающим видом.
— Да, это безумие, — воскликнул он горячо, — но, во всяком случае, это истинное безумие любви. Люди так любят — это бывает. Я вас так люблю. Я обожаю вас, слышите? Не уходите… выслушайте… Это не может оскорбить вас…
