Скиталец - Кандалы
Кацап был почти на голову выше старосты, весь из мускульных ремней и крепких сухожилий, с длинными, как у гориллы, руками, но староста был шире и плотнее.
Наступила жуткая тишина.
Кацап стоял с помертвевшим, бледным лицом, ожидая удара.
Староста смотрел исподлобья, как бизон, и вдруг, развернувшись, крикнул:
— Держися!
Раздался страшный удар. Казалось, хрустнули ребра гиганта.
Он охнул и зашатался. Артель затаила дыхание.
Кацап устоял.
Левой рукой он зажал то место под сердцем, в которое получил удар, а правой, как молотом, ударил старосту в голову.
Коренастая фигура, как тяжелый, сброшенный мешок, грохнулась наземь.
Из виска широкой струей хлынула кровь.
Упал и Кацап.
Артель сгрудилась к месту побоища, заслонив собой тела упавших.
Тотчас же подъехала ломовая телега. Их, безмолвных и бесчувственных, положили в телегу, накрыли дерюгой и увезли.
Артель принялась грузить, гужом, как муравьи, бегая по мосткам с тяжелыми тюками за спиной.
Потрясенный виденным, Ванюшка хотел было убежать, сам не зная куда, но в это время к мосткам подошли три человека, самой своей наружностью привлекших его внимание.
Один — высокий, в клетчатой куртке, в коротких шароварах, в голенищах из толстой желтой кожи, вплотную обтягивавших его икры и прилаженных к желтым же ботинкам, с плоской каскеткой на коротко остриженной голове, с нерусским бритым лицом. Рядом с ним шла нарядная молодая девушка, очень красивая, с маленькой белой шапочкой на густых темных волосах и в яркого цвета коротеньком платье. Третья фигура — такая, каких Ваня еще никогда не видал, — в модной шляпе котелком, в хорошо сшитом пиджачном костюме шел человек среднего роста, с богатырских размеров могучей грудью и необычайно широкими плечами. Рукава его просторного коричневого пиджака сидели в обтяжку на скрытых в них бицепсах. Свежее, крепкое украинское лицо украшалось светлыми, длинными, пушистыми усами.
Артельный писарь весь просиял от подобострастной улыбки, едва завидев гостей. Низко кланяясь, он подбежал к ним. Никто не подал ему руки, да он и не осмелился ее протянуть.
Сопровождая их, писарь говорил:
— Молодых не имеется, все больше среднего возраста. Двое самых сильных заболели сегодня, и вот, видите ли, некому донести тюк в двадцать два пуда! Прямо не знаю, что делать! Сам я по этой части хотя и знаток, но не любитель! Хе-хе! Не пришлете ли кого-нибудь на время из вашей школы?
— Гм! — неопределенно промычал усач, а бритый стал объяснять на ломаном русском языке:
— Наш скул не присылайт… наш скул учи молёдой атлет!..
Они остановились как раз у мостков, где, прислонясь к столбу, стоял Ваня. Девушка, не слушая разговор, взглянула на него и сказала бритому:
— Look at that fellow, what a fine boy, a real joung Adonis! (Посмотрите на этого молодца, какой прекрасный юноша, настоящий молодой Адонис![18])
— Jes, really! (Да, действительно!) — ответил бритый, посмотрев на юношу.
Девушка опять что-то сказала иностранцу. Тот ответил и засмеялся. Усач оглянулся.
Тогда Ваня шагнул к писарю и, приподняв картуз, тряхнул кудрями.
— А ведь я… если хотите… — смущенно сказал он, улыбаясь, — пронесу вам на пароход двадцать-то два пуда!
— Да не может быть! Полно врать, парень!
— Ей-богу, пронесу! — уже смелее, с удальством тряхнув волосами, воскликнул Ваня.
— Да ты грузил, что ли, когда? — спросил писарь.
— Грузил! — соврал Ваня. — Разрешите попробовать, но знаю, что пронесу!
— Эй! — крикнул писарь, махнув рукой крючникам.
Через несколько минут Ваня надел лямку крючника, и два грузчика осторожно опустили ему на спину груз, обшитый рогожей.
Ваня легко понес его по мосткам. Два грузчика сопровождали его.
Представители школы с интересом посмотрели ему вслед.
Усач опять произнес многозначительно: «гм!»
Девушка обратилась к нему по-русски:
— Да вы посмотрите на его фигуру — ведь это — Адонис! Античная статуя! Даже в неуклюжих сапогах и рубахе заметно изящество сложения!
— Редки экземпляр среди груби русски народ! — заметил иностранец.
— Гм! — подтвердил усач.
Ваня вернулся своей легкой походкой, улыбаясь и потряхивая ржаными волосами.
Девушка, раскрасневшись и сверкая красивыми глазами, захлопала в ладошки. Ваня весело взглянул на нее.
— Ей-богу, пронес! — сказал он, тряхнув волосами.
— Да видим, что пронес! — иронически сказал писарь. — Я не любитель, но знаток: из вас выйдет толк, молодой человек! Назначаю вас старостой промзинской артели.
— Ни! — вдруг сказал усач и, обернувшись к иностранцу, разрешился длинной речью:
— Треба подывиться на мускулатуру!
Человек в желтых гетрах протянул Ване руку и, крепко пожав его руку, отрекомендовался: — Мистер Строк! — Потом сказал, показывая на усача: — Директор наша атлетишен скул, знаменишен артист, непобедим чемпион мира…
Знаменитый атлет подал руку Ване, пробурчав:
— Карагач!
Мистер Строк, засучив рукава Ваниной рубахи, долго и внимательно исследовал мускулы, потом шепнул директору:
— Кость крупни! мускул намотать можно грандиоз!
— Добре! — заключил директор и, сделав знак рукой в сторону Вани, повернулся обратно.
Артельный писарь долго смотрел им вслед. Впереди вперевалку двигалась могучая фигура чемпиона мира, а позади шли мистер Строк и девушка рядом с Ваней. Набережная кипела трудовым народом. Вскоре красная рубаха парня исчезла из глаз, то и дело заслоняемая разноцветной толпой.
IIПосле звонка, когда все воспитанники первого класса смирно уселись за двухместными партами, дверь тихо отворилась и в комнату медленной поступью, как бы боясь оступиться, и ни на кого не глядя, вошел бывший кандалинский «тятенька» — магистр богословия, протоиерей Василий Архангельский. На нем была скромная коричневая ряса. Длинные седые волосы и окладистая толстоволосая борода аккуратно расчесаны.
Магистр подошел к кафедре, собственноручно стащил с возвышения дубовое кресло, поставил его среди комнаты, ближе к слушателям, уселся и, откинувшись к низкой полукруглой спинке, некоторое время молчал в задумчивой позе.
Молчание заставило всех насторожиться. Наступила необычайная тишина. Богослов сидел спиной к свету, суровое лицо его покрывала тень, и вся темная фигура в длинном библейском одеянии рельефно вырезалась на светлом солнечном фоне.
— Вначале — было — слово!.. — заговорил он глухим торжественным голосом.
Голос доходил как будто издалека. Глаза смотрели тускло, и, говоря, он в то же время прислушивался к собственным мыслям.
Загадочно-сказочная, но грандиозная картина, полная слишком очевидных противоречий, чисто библейского простодушия и вместе с тем величественной глубины, была известна слушателям с детства. Молодые люди были заранее предубеждены против несообразностей библейской сказочности и даже не собирались серьезно слушать преподавателя.
С неожиданной яркостью очертив громадную картину короткими, сильными фразами, как бы бросая их в воздух скупыми, сдержанными жестами, магистр тотчас же перешел к разбору противоречий знаменитой книги, тысячелетия владычествовавшей над умами людей. Оратор сразу захватил внимание слушателей, преобразился: голос окреп, зазвучал более властно и убедительно.
Никто из них не ожидал, что можно так заинтересовать критическим разбором священного писания, критиковать которое в продолжение веков строго воспрещали, а инакомыслящих сжигали на кострах. Теперь протоиерей сам вскрывал перед изумленною молодежью архаизмы и противоречия великой книги. Он ребром ставил коварные вопросы, сам как бы наводя молодую аудиторию на атеистические сомнения. Он заставил их думать об этом сейчас же, при нем, искушая простодушных слушателей и силой логики пробуждая в них дух отрицания и разрушительной работы мысли.
— Как? — звучал глухой, но внятный голос, — всего только в одну неделю была создана вселенная? Еще не было ни солнца, ни луны, ни звезд, ни нашей планеты, а уже были дни и ночи, измеряемые вращением ее. Не было солнца, а уже отделился свет от тьмы? Чтобы добить ничтожных врагов, маленький вождь маленькой армии маленького народа сказал солнцу «стой», и оно послушно остановилось! Теперь, после Коперника[19], мы знаем, что этого не могло быть! Как же понимать непреложные истины библии?
Оратор замолчал и, подняв голову, спросил:
— Нет ли желающих задать вопросы или высказать свое мнение?
Вукол и Клим сидели рядом на передней парте и с волнением слушали. Щеки первого покрылись красными пятнами, второй весь позеленел, не сводя глаз с проповедника атеизма.
Завозившись на месте, Вукол шепнул товарищу:
