Скиталец - Кандалы
Он встал и, оглядев созданные им машины, чуть тронул ближайшую к нему деревянную лапу. Большое колесо ожило, двинулось вокруг своей оси, лапа медленно поплыла, задев мимоходом другую, тоже пришедшую в движение, и вот, передавая друг другу чуть заметное прикосновение, все колеса и колесики, наполнявшие сарай, плавно и стройно закрутились.
Изобретатель смотрел на их почти беззвучное движение с чрезвычайным вниманием. Потом вздохнул, протянул руку и повернул рычаг: колеса остановились.
Дверь за спиной Челяка отворилась, он вздрогнул и оглянулся: на пороге стоял его сын.
Встретились взглядами, хмурые, похожие друг на друга, отец и сын, хотя сын почти на голову был выше отца, красив и строен.
Челяк тревожно и вопросительно взглянул на сына. Ванюшка сел на обрубок дерева, снял пропотевший картуз и тяжело вздохнул.
— Что скоро? — сухо спросил отец. — Зачем воротился?
Ванюшка вдруг расхохотался.
Челяк недоуменно выпучил глаза.
— Знаешь, тятя, что там случилось во время приемки-то? ась? вот смешно было! Ученик один… здоровенный парень… из казаков уральских… подошел к директору, да и говорит: «Вот вам моя благодарность!» Да как даст ему в рыло! Повалил вместе с креслом! Учитель подвернулся, он и ему тумака! Тот по всему классу кубарем пролетел! Умора!.. «Караул» начали кричать! Скандал! Вот бестия! а?
— За что это он их? — погладив бороду, пытливо спросил Челяк.
— Надо полагать — за дело! При всех ведь!
— И никто за них не заступился?
— Куда тут! старшие-то ученика жалели не их, а товарища: в Сибирь, мол, пойдет за это удовольствие! Ты сам посуди — что за воспитатели такие, ежели воспитанник им по морде надавал? А они, как ни в чем не бывало, сели за стол и начали экзамен!.. Ехиды! Спросили меня: «Докажите, что двойка больше единицы!» Что за вопрос глупый? Это — чтобы с толку сбить?
— И что же?
Иван помолчал, потом раздраженно брякнул:
— Ну, двойку и поставили! Да и не жалко! Ну их к черту! Какое это ученье? Доведут до того, что в морду дашь которому-нибудь и отправят куда Макар телят гоняет!
— А Вукол как?
Ванюшка опять помолчал и тихо, солидно ответил:
— Вукол сдал на стипендию! Ну, да у него голова-то не моей чета? Ему ученье легко дается, а все-таки — помяни мое слово: хоть приняли, а вылетит и он в трубу: не за плохое учение, а за поведение — обязательно! Потому мы, кандалинцы, да вот еще казаки эти — народ вольный, мы так не можем!
Опять помолчал и убежденно добавил:
— Вылетит!
Челяк задумался, забрав в горсть длинную пыльную бороду.
Ванюшка кивнул на шестерни и колеса, на торчащие рычаги и «лапы»:
— Все трудишься, все строишь, а не выходит дело! Готовило-мотовило? Ась?
Отец взглянул на сына грозно.
— Не понимаешь меня: земля наша бездорожная. Чем в грязи увязать, лучше на крыльях летать.
— Правильно! Тятя, не сердись, это я так, к слову, а сам давно гляжу на тебя и думаю: какой сильный ты человек, на ярмарках, бывало, силу свою показывал, а кроме того — голова упрямая, летучую машину строишь, век свой бьешься! Може, не ты, так я ее до дела доведу, ежели в город пойду не по книгам учиться у побитых дураков, а прямо на механический завод? Ну — учеником поступлю? Може, не ты, так я на настоящем-то самолете полечу? а? Как знать? Може, и по ярмаркам пойду, как ты ходил, силу нашу кандалинскую показать? Може, в балагане гири поднимать стану али просто в кузнице с молотобойца начну. При нужде в грузчики могу на время поступить — что за беда? Попробовать себя хочу, счастья на земле поискать! Ты, тятя, пожалуй, и не знаешь, каких я здоровых бородатых мужиков под себя подминал, даром, что мне шестнадцать лет, а никто и не верит, двадцать дают!
С каждым словом сына борода Челяка раздвигалась все шире от веселой улыбки, и, наконец, он, запрокинув бороду, рассыпчато засмеялся.
— Неужто бородачей подминал? ну, какая, чай, в тебе еще силешка-то, ребячья! ручонку-то — как большой — норовишь небось кверху замахивать? Где уж, чай? Что уж врать-то!
Потом вдруг схватил сына за руку и потянул за собой к двери:
— Айда наружу!..
В нем проснулся прежний азарт кулачного бойца: по-новому посмотрел на сына, выглядевшего взрослым парнем в шестнадцать лет, с крепкой грудью и широкими плечами. Челяк, как все кандалинцы, выше всего ценил силу и здоровье.
Когда вышли на свет из полутемной мастерской, он еще раз окинул взглядом фигуру сына, обещавшего в будущем превратиться в силача.
— Род наш, — начал он нравоучительно, — в самом деле сильный, исконный крестьянский род! Раскольники мы, правильно жили, оттого и сила из рода в род переходила. Я вот приземистый, на взгляд маленький, а в кулачном бою один всю стену гнал. Да это что — силой-то я только с сильными же мерялся и оттого теперь, под старость, весь изломан и разбит, ты это поимей в виду. Отец мой — твой дед, которого ты не застал в живых, был великан вершков тринадцати росту и силу имел непомерную. Ростом-то ты в деда пошел, это правда, хотя, конечно, никогда тебе с дедом сравняться не придется, а помер он от излишней натуги, как многие силачи помирают, и я тебе завещаю — лучше не меряйся силой ни с кем, потому — всегда найдется кто-нибудь сильнее тебя, а вот насчет обучения рукомеслу — пожалуй! Это — да! Это одобряю! Сила твоя там тебе же на пользу пойдет.
Тут он сбросил пропитанную мукой поддевку и, засучив рукава на могучих руках, неожиданно добавил:
— А ну-ка, посмотрю я, что у тебя там за сила, давай потягаемся!
— Да ведь ты только что сказал, чтобы силой не меряться?
— Ничего, для испытания — можно!
Сын побледнел, но тоже сбросил поддевку и засучил рукава на нежных, белых, как у девушки, руках с глянцевитой атласной кожей.
— Бей, Ванюшка, изо всей твоей силы, не бойся и не жалей меня! доразу!
Ванюшка опасался, как бы отец, не соразмерив силищи своей, не ударил его слишком сильно, и, кроме того, не поднималась рука ударить отца во всю силу. Он знал, что по обычаю всех кулачных бойцов нужно сначала искусственно раздражать друг друга насмешкой или руганью, но язык не повернулся у юнца из патриархальной семьи обругать отца.
Он крикнул только:
— Ну, держись, батя!
Развернулся и, подпрыгнув, нанес ему сильный удар в плечо.
Челяк даже не покачнулся, удар показался ему слабым, и он покраснел от гнева.
— Только-то? Эдакая у тебя сила? Щенок! Мыльный пузырь! На тебя дунуть — разлетишься!
Подошел, легонько, почти ласково ударил его наотмашь костяшками левой ладони в левый сосок.
Кубарем покатился Ванюшка.
— Вятютя! валяный сапог! осиновое дерево! — И, топнув ногой, закипел: — Вон с моих глаз! Убирайся куда хошь! И покудова не услышу, что из тебя что-то вышло, не являйся на мои глаза! Екзамента не сдал ни у кого! Шарлатан! Дармоед! Олух!
Тут Челяк схватил сына за пояс, поднял на воздух одной рукой, потряс и, опустив на землю, небрежно ткнул в спину.
Иван по инерции пробежал несколько шагов, упал, потом быстро, с необыкновенной ловкостью вскочил, обернулся и, грозя отцу кулаком, прокричал:
— И не приду! И знать тебя больше не хочу! Не ворочусь никогда!
Как был — в порванной рубахе, без картуза — зашагал по степной дороге. Теперь он жалел, что не изо всей силы ударил отца: но ведь и страшно было ударить. Тогда отец еще больше рассвирепел бы и так хватил бы кулачищем, что и костей не собрать.
Мать бегом догнала его, сунула в руки узелок с хлебом, картуз и поддевку.
— На-кось, Ванюшка, далеко не ходи, ступай в Займище, у Листратовых побудь денек-другой, а я уговорю отца-то! Горячий он… Несусветный! И пошто расходился эдак?
Сын принял хлеб, картуз надел, поддевку бросил обратно.
— Не надо мне ничего вашего! Проживу и так, не маленький! В город пойду, скоро не ждите!
И зашагал по большой дороге.
Шел долго, не оглядываясь, а когда оглянулся — на горизонте около мельницы, махавшей крыльями, виднелась чуть маячившая фигура матери.
Целый день шел степью и, наконец, увидал становище степное. Рабочая артель на молотьбе собралась у палаток — было воскресенье, все были при деньгах — недельный заработок получили, в орлянку играли, много сошлось народу, и медяки на кругу стопками лежали. Поел хлеба, подошел к ним — никто и внимания не обратил, много в артели было таких ребят в кумачовых рубахах с белесыми волосами в кружало. Долго глядел на игру, захотелось и самому метнуть, да пятака не было. Подошел к телеге, подошву сапога будто невзначай густой колесной мазью намазал и потихоньку на завалящий пятак наступил. Монета прилипла, и поставил Ванюша свой пятак на́ кон. Сразу повезло — выиграл целую стопку меди. Стал и сам метать — дивное счастье повалило: как ни метнет мальчишка — так орел, ни разу решка не легла.
Отняли у него метательный пятак, дали другой, но другим пятаком Ванюшка метал так же ловко, как первым. Загреб все ставки — груда медяков получилась, завязал их в материн платок из-под хлеба, узел получился большой, тяжелый. А тут уже и вечер наступил, игра кончилась, зажглись кругом костры, в котелках кашицу с картошкой начали на ужин варить. Позвали к котлу и счастливого игрока, расспросили — откуда и куда идет, смеялись:
