Марк Твен - Том 11. Рассказы. Очерки. Публицистика. 1894-1909
Наши путешественники в сопровождении конвоя вскарабкались наверх. За письменным столом сидел некто и составлял деловое письмо, царапая гвоздиком по оберточной бумаге. Он встал и сделал "поворот кругом"; кошка соскочила на пол и спряталась под стулом, наемная барышня протиснулась в угол за кувшин с водкой, чтобы освободить место; солдаты прижались к стене рядом с ней, держа ружья "на плечо"; Альфред сиял от счастья и ощущения безопасности.
Майор обменялся с чиновником сердечным рукопожатием, непринужденно и бойко отбарабанил ему обстоятельства дела и попросил выдать желаемый паспорт.
Чиновник усадил своих посетителей и сказал:
– Хм, видите ли, я всего–навсего секретарь миссии, и мне бы не хотелось выдавать паспорт, когда сам посланник находится в России. Это слишком большая ответственность.
– Чудесно, так пошлите за ним.
Секретарь улыбнулся и ответил:
– Легко сказать! Он сейчас в отпуске, где–то в лесах, на охоте.
– Ч–черт подери! – воскликнул майор.
Альфред застонал, румянец сбежал с его щек, и он начал медленно проваливаться во внутрь своего костюма. Секретарь с удивлением проговорил:
– Для чего же чертыхаться, майор? Князь дал вам двадцать четыре часа. Взгляните на часы. Вам незачем беспокоиться, в вашем распоряжении еще полчаса. Поезд вот–вот придет, ваш паспорт будет здесь вовремя.
– Вы не знаете новостей, дорогой мой! Поезд опаздывает на три часа. Жизнь и свобода этого мальчика убывают с каждой минутой, а их осталось всего тридцать. Через полчаса я не дам и ломаного гроша за его жизнь. Клянусь богом, нам необходимо получить паспорт!
– О, я умираю, я знаю это! – возопил несчастный и, закрыв лицо руками, уронил голову на стол.
С секретарем произошла мгновенная перемена. Его безмятежность исчезла без следа, глаза и все лицо его оживились, и он вскричал:
– Я понимаю весь ужас вашего положения, но, право же, я не в силах вам помочь. Вы можете что–нибудь предложить?
– Кой черт, дайте ему паспорт, и дело с концом!
– Невозможно! Абсолютно невозможно! Вы о нем ничего не знаете; три дня тому назад вы даже не подозревали о его существовании. Установить его личность нет ни малейшей возможности. Он погиб, погиб, погиб безвозвратно!
Юноша опять застонал и, рыдая, воскликнул:
– О боже, боже! Дни Альфреда Пэрриша сочтены.
Тут с секретарем произошла новая перемена.
Прилив самого горячего сострадания, досады, растерянности неожиданно сменился полным спокойствием, и он спросил тем безразличным тоном, каким заговаривают о погоде, когда говорить уже не о чем:
– Это ваше имя?
Обливаясь слезами, юноша выдавил из себя "да".
– А откуда вы?
– Из Бриджпорта.
Секретарь покачал головой, еще раз покачал головой и что–то пробормотал. Затем спустя минуту спросил:
– И родились там?
– Нет, в Нью–Хейвене.
– А! – секретарь взглянул на озадаченного майора, который с бессмысленным выражением лица напряженно прислушивался к разговору, и как бы вскользь заметил:
– Если солдаты хотят промочить горло, здесь есть водка.
Майор вскочил, налил солдатам по стакану, и те приняли их с благодарностью.
Допрос продолжался.
– Сколько вы прожили в Нью–Хейвене?
– До четырнадцати лет. А два года назад вернулся туда, чтобы поступить в Йельский университет.
– На какой улице вы жили?
– На Паркер–стрит.
Майор, в глазах которого забрезжила смутная догадка, вопросительно взглянул на секретаря. Секретарь кивнул, и майор опять налил солдатам водки.
– Номер дома?
– Номера не было.
Юноша выпрямился и устремил на секретаря жалобный взгляд, который, казалось, говорил: "К чему терзать меня всей этой ерундой? Я и так уже достаточно несчастен!"
Секретарь продолжал, как будто ничего не замечая:
– Опишите дом.
– Кирпичный... два этажа.
– Выходит прямо на тротуар?
– Нет, перед домом палисадник.
– Ограда железная?
– Деревянная.
Майор еще раз налил водки, на сей раз не дожидаясь указаний, налил до самых краев. Лицо его просветлело и оживилось.
– Что вы видите, когда входите в дом?
– Узенькую прихожую. В конце – дверь. Справа еще одна дверь.
– Что еще?
– Вешалка для шляп.
– Комната направо?
– Гостиная.
– Есть ковер?
– Да.
– Какой?
– Старинный уилтоновский.
– С рисунком?
– Да. Соколиная охота на лошадях.
Майор покосился на часы. Оставалось всего шесть минут! Он сделал "налево кругом", повернулся к кувшину с водкой и, наполняя стаканы, бросил вопросительный взгляд сперва на секретаря, потом на часы. Секретарь кивнул. Майор на мгновение загородил часы своим телом и перевел стрелки на полчаса назад. Затем снова поднес солдатам – двойную порцию.
– Комната за прихожей и вешалкой?
– Столовая.
– Есть печка?
– Камин.
– Дом принадлежал вашим родителям?
– Да.
– Принадлежит им и сейчас?
– Нет, продан накануне переезда в Бриджпорт.
Секретарь помолчал и затем спросил:
– У вас было какое–нибудь прозвище в детстве?
Бледные щеки юноши медленно окрасились румянцем, и он потупил взгляд. Минуты две он, казалось, боролся с собой, потом жалобно проговорил:
– Ребята дразнили меня "мисс Нэнси".
Секретарь задумался, потом изобрел следующий вопрос:
– В столовой были какие–нибудь украшения?
– Да... Э–э... Нет.
– Нет? Никаких украшений?
– Никаких.
– А, чтоб вас! Вам не кажется, что это странно? Подумайте!
Юноша добросовестно задумался; секретарь, волнуясь, ждал. Наконец бедняга поднял на него унылый взор и отрицательно покачал головой.
– Думайте!.. Думайте же! – вскричал майор в неописуемом волнении и вновь наполнил стаканы.
– Как же так, – сказал секретарь, – даже картины не было?
– О, разумеется! Но ведь вы сказали "украшение".
– Уф! А что говорил ваш отец об этой картине?
Вновь лицо юноши залил румянец. Он молчал.
– Говорите же, – сказал секретарь.
– Говорите! – вскричал майор и дрожащей рукой пролил больше водки на пол, чем налил в стаканы.
– Я... я не могу повторить его слова, – запинаясь, произнес юноша.
– Скорее! Скорее! – воскликнул секретарь. – Ну же... не теряйте времени! Родина и свобода – или Сибирь и смерть, вот что зависит от вашего ответа!
– О, сжальтесь! Ведь он священник, и...
– Пустое! Выкладывайте поскорей, не то...
– Он говорил, что такой распродьявольской мазни и в страшном сне не увидишь.
– Спасен! – вскричал секретарь, хватая свой гвоздик и паспортный бланк. – Я удостоверяю вашу личность. Я жил в этом доме и сам написал эту картину!
– Ты спасен, мой бедный мальчик! Приди же в мои объятия! – воскликнул майор. – И будем до конца своих дней благодарны богу за то, что он создал этого художника, если только это дело Его рук!
ПЧЕЛА
С пчелой меня познакомил Метерлинк; я хочу сказать: познакомил психологически и поэтически. На деловой почве я уже раньше был ей представлен. Я был тогда еще мальчишкой. Странно, что я запомнил подобную формальность на столь длительный срок: прошло ведь около шестидесяти лет.
Ученые, занимающиеся пчелами, всегда говорят о них в женском роде. Это потому, что все высокопоставленные пчелы женского пола. В улье имеется одна замужняя пчела, матка: у нее пятьдесят тысяч детей; из них около сотни сыновей, остальные — дочки. Некоторые из дочек — юные девы, некоторые — старые девы, все они девственницы, каковыми и остаются.
Каждую весну матка выходит из улья и улетает с кем–нибудь из своих сыновей, за которого она и выходит замуж. Медовый месяц длится всего лишь час– два. После этого матка разводится со своим супругом и возвращается домой, получив возможность снести два миллиона яиц. Этого хватает на год, но только в обрез, потому что сотни пчел ежедневно тонут, сотни других пожираются птицами, так что обязанность матки поддерживать численность населения на определенном уровне, — скажем, пятидесяти тысяч. Она всегда должна иметь такое количество детей наготове в самую горячую пору, то есть летом, иначе зима застанет их общину без достаточных запасов пищи. Матка кладет от двух до трех тысяч яиц в день, в зависимости от спроса, она дол лита действовать со строгим расчетом и класть не больше яиц, чем требуется при неурожае цветов, и не меньше, чем понадобится в урожайный год, ппаче ее свергнут с престола и изберут на ее место более разумную королеву.
В запасе всегда имеется несколько наследниц королевского рода, готовых занять ее место, — готовых и только и ждущих случая, хотя речь идет об их родной матери. Этих девиц держат отдельно и по–королевски кормят и холят с самого дня рождения. Ни одна пчела не получает такой хорошей пищи, как они, никто не ведет столь роскошного и пышного образа жизни. В результате они больше, длиннее и глаже своих трудящихся сестер. И жало у них изогнутое, по форме напоминающее ятаган, тогда как у других пчел жало прямое.
