Джон Голсуорси - Цветок в пустыне
Майкла, впервые увидевшего всех своих четырёх дядей одновременно, поразило сходство черт и цвета их лиц, сходство почти полное, за исключением глаз — серо-голубых у Хилери и Лайонела, карих у генерала и Эдриена. У всех были скупые жесты, неторопливые движения. В Хьюберте эти характерные приметы подчёркивались молодостью; его карие глаза по временам казались почти серыми.
— Не даёт ли закон возможности помешать ей, Лайонел? — услышал Майкл голос отца.
Эдриен нетерпеливо перебил:
— Оставьте Динни в покое. Пытаться решать за неё — нелепо. У неё горячее сердце, бескорыстная натура и достаточно здравого смысла.
Хьюберт возразил:
— Все мы знаем это, дядя, но дело кончится для неё большим горем, и мы должны сделать, что можем.
— А что мы можем?
«Вот именно!» — подумал Майкл и сказал:
— Она сейчас и сама не знает, что делать.
— Почему бы тебе не увезти её с собой в Судан, Хьюберт? — спросил судья.
— Я потерял всякий контакт с нею.
— Если бы кто-нибудь очень нуждался в ней… — начал и не кончил фразу генерал.
— Даже это реально лишь в том случае, если она будет совершенно уверена, что больше не нужна Дезерту, — отпарировал Эдриен.
Хилери вынул трубку изо рта:
— Кто-нибудь говорил с Дезертом?
— Я был у него один раз, — отозвался генерал.
— Я два, — подхватил Майкл.
— Теперь съезжу к нему я, — мрачно предложил Хьюберт.
— Нет, мой мальчик, если только ты не ручаешься, что сумеешь держать себя в руках, — вмешался сэр Лоренс.
— Я никогда в этом не поручусь.
— Поэтому не езди.
— Не сходишь ли ты сам, папа? — спросил Майкл.
— Я?
— Он всегда уважал тебя.
— Но ведь я даже не кровный родственник!
— Пожалуй, вам стоит попробовать, Лоренс, — поддержал Майкла Хилери.
— Почему?
— Потому что по тем или иным причинам ни одному из нас не стоит пробовать.
— Какие, собственно, соображения препятствуют браку Динни с Дезертом? — осведомился Эдриен.
Генерал круто повернулся к нему:
— На неё навсегда ляжет пятно.
— А что было с тем парнем, который продолжал держаться за жену и после того, как её осудили? Все только стали больше уважать его.
— Нет хуже ада, чем видеть, как все указывают пальцами на спутника твоей жизни, — сказал судья.
— Динни научится ничего не замечать.
— Простите, но все вы не понимаете, в чём суть, — вмешался Майкл. — А суть в переживаниях самого Уилфрида. Если он женится на ней, оставаясь в разладе с самим собой, вот тогда её действительно ждёт ад. И чем сильнее Динни будет любить Уилфрида, тем тяжелее ей придётся.
— Ты прав, Майкл, — неожиданно согласился сэр Лоренс. — Если я сумею втолковать ему это, мне стоит сходить.
Майкл вздохнул.
— Куда ни кинь, для Динни все равно ад.
— Утро вечера мудренее, — уронил Хилери сквозь облако табачного дыма.
— Вы верите в это, дядя Хилери?
— Не слишком.
— Динни двадцать шесть. Он — её первая любовь. Что она будет делать, если кончится плохо?
— Выйдет замуж.
— За другого?
Хилери кивнул.
— Весело!
— Жизнь вообще весёлая штука.
— Ну, Лоренс, пойдёте? — в упор спросил генерал.
Сэр Лоренс посмотрел на шурина и ответил:
— Пойду.
— Благодарю.
Никто не представлял себе, что получится из такого решения, но его, по крайней мере, можно было выполнить.
В тот же вечер на углу Корк-стрит сэр Лоренс встретил Уилфрида. Кровоподтёк на лице Дезерта уже почти рассосался, а подбородок освободился от пластыря. Баронет спросил:
— Не возражаете, если я пройдусь с вами?
— Нисколько, сэр.
— Вы никуда не, торопитесь? Уилфрид пожал плечами, и они пошли вместе. Наконец сэр Лоренс заговорил:
— Нет хуже, чем не знать, куда идёшь.
— Вы правы.
— Тогда зачем вообще идти, особенно если вы тащите с собой другого человека. Простите за прямолинейность, но я хочу спросить: расстроила бы вас эта история, не будь Динни? Что, кроме неё, привязывает вас к Англии?
— Ничто. Но я не склонен входить в обсуждение. Простите, мне лучше уйти.
Сэр Лоренс остановился:
— Ещё одну минуту, и потом уйду я. Понимаете ли вы, что человек, находящийся в разладе с самим собой, не годится для совместной жизни, пока не избавится от этого разлада? Вот всё, что я хотел сказать, но это не так уж мало. Поразмыслите над моими словами.
И, приподняв шляпу, сэр Лоренс удалился. Ей-богу, дёшево отделался! Какой трудный молодой человек! В конце концов ему сказано всё, что нужно.
Баронет шёл по направлению к Маунт-стрит, размышляя, в каких тисках держат человека традиции. Если бы не они, разве стал бы Уилфрид обращать внимание на то, считают его трусом или нет? Разве написал бы Лайел свою проклятую поэму? Разве не согласился бы капрал Восточно-Кентского полка коснуться лицом земли? Был ли хоть один из Черрелов, присутствовавших на семейном совете, подлинно верующим христианином? Головой можно ручаться, — Хилери и тот не религиозен! И всё-таки ни один из них не в силах примириться с отступничеством Дезерта. Не религия, а отказ принять вызов вот в чём для них загвоздка! Обвинение в трусости или, по меньшей мере, в пренебрежении добрым именем страны? Что ж, ради него на войне погибло около миллиона британцев. Неужели все они умерли за пустой звук? Дезерт сам чуть не погиб ради спасения этого доброго имени, за что и получил «Военный крест», или орден «За боевые заслуги», или что-то в этом роде! Как все противоречиво! Тот, кто готов постоять за свою страну на людях, забывает о ней в пустыне, тот, кто умирал за неё во Франции, не хочет умирать в Дарфуре.
Сэр Лоренс услышал за спиной торопливые шаги, обернулся и увидел Дезерта. Его потрясло измождённое, потемневшее лицо Уилфрида с искривлённым ртом и глубокими страдальческими глазами.
— Вы были совершенно правы, — выдавил Дезерт. — Я решил, что лучше поставить вас в известность. Можете сказать её родным, я уезжаю.
Столь полный успех возложенной на него миссии поверг сэра Лоренса в уныние.
— Будьте осторожны, — предупредил он, — иначе вы нанесёте ей тяжёлую рану.
— Это неизбежно в любом случае. Благодарю за всё, что вы сказали. У меня открылись глаза. До свидания.
Дезерт повернулся и ушёл.
Его страдальческий вид так подействовал на сэра Лоренса, что тот долго смотрел ему вслед. Баронет вернулся домой, побаиваясь, как бы лекарство не оказалось страшней болезни. Пока он вешал шляпу и ставил в угол трость, по лестнице к нему спустилась леди Монт:
— Мне так грустно, Лоренс. Куда ты ходил?
— К молодому Дезерту и, кажется, внушил ему, что, пока он не научился жить в мире с самим собой, ему нельзя ни с кем жить.
— Это жестоко.
— Как!
— Он уедет. Я всегда знала, что он уедет. Ты сейчас же должен рассказать Динни о том, что наделал.
И леди Монт устремилась к телефону.
— Это вы, Флёр?.. О, Динни!.. Это тётя Эм… Да… Можешь ты приехать немедленно?.. Почему нет?.. Это не основание… Ты должна! Лоренсу нужно с тобой поговорить… Да, немедленно. Он сделал большую глупость… Что?.. Нет… Он тебе объяснит… Через десять минут?.. Хорошо…
«Боже правый!» — подумал сэр Лоренс. Ему внезапно открылась великая истина: чтобы утратить чутье в любом вопросе, нужно только посидеть на совещании, посвящённом ему. Когда правительство попадает в затруднительное положение, оно назначает комиссию. Когда человек совершает ложный шаг, он идёт совещаться со стряпчим или адвокатом. Разве он отправился бы к молодому Дезерту и совершил непоправимое, если бы не посидел предварительно на семейном совете? Заседание притупило его чутье. Он пошёл к Уилфриду, как присяжный выходит и оглашает вердикт после многодневного сидения на процессе. Теперь придётся оправдываться перед Динни, а как тут, чёрт возьми, оправдаешься! И сэр Лоренс удалился в кабинет, зная, что жена следует за ним по пятам.
— Лоренс, расскажи ей точно, что ты сказал и как он это принял. Иначе может оказаться слишком поздно. Я не уйду, пока ты не расскажешь.
— Эм, поскольку тебе неизвестно, ни что я сказал, ни что он ответил, ты, по-моему слишком усердствуешь.
— Нет, — отрезала леди Монт. — Нельзя переусердствовать, когда исправляешь ошибку.
— Меня заставили пойти и переговорить с ним твои же родственники.
— Тебе следовало быть умнее. Если с поэтом обращаются, как с трактирщиком, он взрывается.
— Напротив, он благодарил меня.
— Ещё хуже! Я распоряжусь, чтобы такси Динни не отпускали.
— Эм, предупреди меня, когда вздумаешь составлять завещание, — попросил сэр Лоренс.
— Зачем?
— Затем, чтобы я настроил тебя на последовательный лад прежде, чем ты начнёшь писать.
— Все, чем я владею, перейдёт под опеку Майкла для Кэтрин, — объявила леди Монт. — А если я умру, когда Кит уже поступит в Хэрроу, он получит «прощальный кубок» моего деда, тот, что стоит у меня в липпингхоллской гостиной. Но пусть он не берет его с собой в школу, потому что там его расплавят или будут варить в нём мятные лепёшки, и вообще. Ясно?
