Агата Кристи - Пропавшая весной
И как ей такое могло взбрести в голову? Откуда могли взяться у нее все эти неприятные мысли и переживания?
Была ли в них хоть капелька правды? Или все это сплошная фантазия? Как бы то ни было, ей не хотелось, чтобы все это оказалось правдой.
Ей непременно надо решить… Ей непременно надо решить…
Что ей надо решить?
Солнце, вспомнила Джоанна, солнце так безжалостно жгло ее. Это все были галлюцинации, вызванные солнцем…
Она бежала в пустыне… Она упала на песок ниц и молилась…
Неужели все это происходило на самом деле?
Или нет?
Нет, с нею просто-напросто случилось временное умопомешательство. Как приятно теперь сидеть у себя в комнате, в своем доме, в милой Англии и думать, что все это ей лишь приснилось и никогда больше не повторится.
Здесь все оставалось так, как было, и таким будет всегда.
Но в голове у нее все еще крутился калейдоскоп, мелькали цветные образы, обрывки мыслей, воспоминания о чувствах… На мгновение у нее в голове возникло ощущение совершаемой ошибки.
«Родни, прости меня, я не знала…» – со слезами на глазах.
«Это я, Родни! Я вернулась домой!» – с самодовольной улыбкой.
Какой образ, какая картина возникнет в остановившемся калейдоскопе? Она должна сделать выбор.
Неожиданно Джоанна услышала, как хлопнула внизу дверь. Этот звук хлопающей двери так был ей знаком!
Родни вернулся домой, Так что же ей сказать? Что выбрать? Быстрее!
Дверь отворилась, вошел Родни. Остановившись, он удивленно посмотрел на Джоанну.
Джоанна стремительно шагнула вперед. Она старалась не смотреть ему в глаза. «Дай ему хотя бы минуту, – думала она, – хотя бы секунду…»
Подойдя к нему, Джоанна, лучась беззаботной улыбкой, самодовольно воскликнула:
– Это я, Родни! Я вернулась домой!
Эпилог
Родни Скудамор сидел, откинувшись в глубоком уютном кресле, в то время как его жена разливала по чашкам чай, позванивая чайными ложечками о тонкий фарфор, и беспрестанно болтала о том, как чудесно вновь оказаться дома и как приятно убедиться, что здесь ничего не изменилось и все вещи лежат на своих местах. Родни даже не представляет, тараторила она, как прекрасно снова оказаться в Англии, в Крайминстере, в своем собственном доме.
По оконному стеклу, нудно жужжа, ползала туда-сюда большая зеленая муха, разбуженная от осенней спячки необычно теплым для ноября днем.
Д-з-з-з, д-з-з-з, д-з-з-з, звенела муха.
Дзинь-дзинь-дзинь, – звенел голос Джоанны Скудамор.
Родни сидел в кресле, прикрыв глаза, улыбаясь и кивая.
Шум, шум, шум, думал он, кругом один шум.
Для одних он значит очень много, а для других не означает ничего. Он ошибся. Он решил, увидев лицо Джоанны в первою минуту встречи, когда она шагнула к нему, что с нею произошло нечто важное. Нет, с Джоанной все было в порядке. Она была такой, как всегда. И все вокруг было таким, как всегда.
Напившись чаю, Джоанна поднялась наверх разбирать свои вещи, а Родни отправился в свой кабинет, где намеревался немного посидеть с документами, которые принес с собой из офиса. Но прежде, чем сесть за работу, он открыл маленький верхний ящик своего письменного стола и вынул оттуда письмо Барбары. Письмо пришло авиапочтой и на несколько дней опередило Джоанну.
Это было длинное письмо, написанное мелким плотным почерком, но Родни запомнил его почти наизусть. И все-таки он принялся читать его снова, задержавшись подольше на последней странице.
«Дорогой папочка, я хочу все тебе рассказать. Думаю, что ты и сам уже обо всем догадался. Не беспокойся, пожалуйста, обо мне. Я прекрасно понимаю, какой мерзкой и злой, маленькой, глупой тварью я была. Но помни, мама ничего не знает. Мне было нелегко сохранить все в тайне от нее, но доктор Мак-Квин очень помог мне, а Уильям вел себя просто чудесно. Я даже не знаю, что мне для него теперь сделать и как его отблагодарить. Он всегда был рядом, он всегда был готов отвлечь маму, если разговор принимал не то направление. Я так перепугалась, когда получила телеграмму о том, что она едет к нам в гости. Я знаю, ты всеми силами пытался задержать ее, дорогой папочка, но ты же знаешь, какая она упрямая! Впрочем, это очень любезно с ее стороны – навестить больную дочь. Но только она не знает меры. И старается все переделать на свой лад, как всю жизнь старалась устроить нашу жизнь по своему представлению. Я себя так плохо чувствовала, когда она была у нас, я так болела и потому совсем не готовилась к встрече с нею. Я чувствовала лишь одно, что моя Мопси снова со мной! Она такая милая! Мне так хочется, чтобы ты увидел ее. Папочка, ты любил нас, когда мы были маленькими? Или полюбил нас потом, когда мы выросли? Дорогой папочка, я ужасно рада, что именно ты – мой отец. Не беспокойся обо мне. Со мной теперь все в порядке.
Любящая тебя Барби»
Родни на минуту задумался, держа в руках письмо. Он хотел бы сохранить его навсегда. Это письмо для него очень много значило. В некотором смысле оно представляло собой письменное доказательство того, что его дочь верит в него и надеется на него. Именно этого он и добивался всю жизнь. Но его профессиональный опыт, его рассудок адвоката убедительно доказывали ему, что в этом письме заключается немалая опасность и хранить его безрассудно. Ему часто доводилось убеждаться на печальном опыте своих клиентов, что хранить такие письма не следует ни в коем случае. Потому что, в случае его смерти, Джоанна, перебирая его бумаги, могла наткнуться на письмо, и это принесло бы ей ненужную боль. Незачем ее расстраивать и разочаровывать, подумал Родни. Пусть она остается в счастливом неведении и живет в спокойном мире, чистом и незамутненном, свободном от недомолвок и иносказаний, – в мире, который она сама создала для себя.
Он решительно пересек кабинет, подошел к камину и бросил письмо Барбары в огонь. Ну вот, подумал он, теперь все в порядке. Так будет лучше. Больше всего он опасался за Барбару, потому что очень хорошо знал, какой у нее неуравновешенный характер. Слава Богу, кризис у нее миновал, она избежала беды, хотя и не без душевной травмы, но осталась жива. И теперь она понимает, что Мопси и Билли – самое дорогое, что у нее есть в жизни. А между прочим, он очень хороший человек, Билли Врэй. Родни всей душою хотел, чтобы Билли не пришлось много страдать.
Да, теперь с Барбарой все будет в порядке. И у Тони дела идут успешно на его апельсиновых плантациях в Родезии. Хотя он и далеко от них, своих родителей, тем не менее у него все хорошо. Главное, чтобы он был счастлив. Его молодая жена, судя по его словам, очень хороший человек. Нет, за Тони он не переживает. У Тони тоже славный, легкий, веселый характер.
И с Эверил все обстоит благополучно. Как всегда, когда он думал об Эверил, его охватило легкое чувство гордости. Ему нравилось, что у дочери такой же, как у него, строгий логический ум, а ее стремление во всем доходить до сути просто умиляло его. Да, у нее острый язычок и непреклонный, просто каменный характер!
Родни вспомнил последний спор с дочерью, и это воспоминание заставило его нахмуриться. Да, тогда он победил ее. Он победил ее исключительно тем оружием, которое она признавала сама и которым он, взрослый мужчина и опытный адвокат, обычно не позволял себе пользоваться в своей адвокатской практике. Холодный расчет, безжалостная, бесчеловечная логика, беспощадная ясность доводов, отметающая всякие движения сердца… Увы, ему пришлось опуститься до этого. Но что делать, на карту была поставлена личная судьба его дочери, ее счастье, а может быть, и сама ее жизнь. К сожалению, девочка признавала только такое оружие. Родни вздохнул.
Может быть, она уже простила его? Впрочем, вряд ли. Но это уже не имеет значения. Если в результате всего он и утратил ее любовь, то ее уважение он сохранил, а возможно, и упрочил. А это, в конце концов, подумал Родни, главное. Это тоже немало. Это очень даже много, если учесть ее характер.
Накануне свадьбы Эверил, в разговоре по телефону, соединившему их через огромные пространства, он сказал:
– Я надеюсь, ты будешь счастлива.
– Я буду стараться изо всех сил, папочка, чтобы не огорчать тебя, – приветливо сказала она.
Такова была Эверил, не признававшая показного героизма, не оглядывавшаяся назад, не жалевшая ни себя, ни других. Во всяком случае, Эверил оказалась более жизнеспособной, чем другие их дети. Она никогда не рассчитывала на чужую помощь, она всегда рассчитывала только на себя.
«Теперь они уже взрослые и живут своей жизнью… – с грустью подумал Родни. – Теперь они не нуждаются в родителях».
Родни взял бумаги со стола и сел в кресло у камина, с удовольствием ощущая живительное тепло огня. Из офиса он взял с собой договор об аренде Массингама, чтобы проштудировать его еще раз. Развернув лист плотной бумаги, он стал перечитывать хорошо знакомый текст.
«Арендодатель передает, а арендатор принимает во временное владение все жилые и хозяйственные строения на земле арендодателя и весь сопутствующий хозяйственный инвентарь… – читал он. – И обязуется не собирать более двух урожаев зерна с любой части пахотной земли без летней вспашки под пар. Арендатор также обязуется…»
