Коммунисты - Луи Арагон
Стрелки залегли вдоль дороги за насыпью. Не надо идти дальше. Сейчас самое главное — можно не идти. Вот о чем говорят на своем языке погонщик мулов и какой-то стрелок. Плечам становится легко, ранец снят. Оружие. Каждый проверяет свой карабин. Наша 25-миллиметровка. Что делают в голубом небе эти бело-черные москиты? От их жужжания скоро барабанные перепонки лопнут. Что это такое? Пушки? Стреляют пулеметы, винтовки…
— К бою готовься!
Жан-Блэз наводит свою пушку. Есть! Раздается команда: «Открыть зарядный ящик!» Сколько можно продержаться с этим запасом? Часов двенадцать? Даже меньше, особенно если придется все время бить по танкам. На долго ли хватит снарядов? Сколько их тут в ящиках? От силы — две сотни.
Пехотинцы на дороге бегут, ложатся, снова бегут, снова ложатся. Как будто на экране кино. Откуда с таким свистом летят пули? Слева, справа, отовсюду… Свист пуль стоит в ушах. Да, немцы насчет такой музыки не скупятся.
Жан-Блэз со своей 25-миллиметровкой держит под обстрелом перекресток той дороги, по которой они пришли, и шоссе Филиппвиль–Динан. Танки… нет, пока их еще нет. Предупредили, что танки идут, но пока их нет. Жан-Блэз смотрит в ту сторону, откуда они должны появиться, как никогда еще ни на что не смотрел за всю свою жизнь. Самолеты в воздухе… Какое это имеет значение сейчас? Солдаты отходят. Видно, как они, пригнувшись, волочат ружья, торопятся, толкутся уже у самого откоса. Некоторые несут раненых. Вот один плюет кровью, он как будто переломился пополам, товарищи поддерживают его под руки… Перестрелка усиливается. Лейтенант останавливается возле Жан-Блэза. — Ну, как, все в порядке? — В нескольких шагах стоит погонщик со своим мулом. Сержант Меркадье чувствует себя у своей пушки спокойно, совершенно спокойно, как будто у него еще много-много времени впереди, вся жизнь. Он думает только о солнце. Какой день, какой чудесный день!
Танки. Но идут они с противоположной стороны. Наши! Как же это может быть? Однако это действительно французы. — А я уж чуть было не открыл огонь… — Вся дорога забита мотоциклистами какой-то бронетанковой части. На них синие комбинезоны вроде спецовок, а кожаные шлемы застегнуты ремешком под подбородком. Говорят, что впереди уже никого нет. Это говорят офицеры-танкисты. Перестрелка удаляется, самолеты тоже. Остается только солнце. В поле жарко. От земли подымается пар. Кажется, что люди попали в свой родной Руссильон. По их лицам скользят солнечные лучи, глаза невольно щурятся. Слышен приглушенный смех. — Папиросочки нет, сержант? — спрашивает Крике. — Если бы у меня хоть одна папироска была…
Время идет. Мотоциклисты неподвижно стоят на обочине дороги. Почему не продвигаемся, если впереди никого нет? Они дышат всей грудью, как победители. За ранеными пришла санитарная машина. Смотри-ка, оказывается, дело организовано неплохо… Тяжелый танк с 75-миллиметровой пушкой и пулеметами останавливается немного позади их 25-миллиметровки. Сержант вылез из танка и заговорил с Жан-Блэзом. Да, они пришли оттуда, с Мааса, там уже пятый день идут бои. Их послали туда в качестве подкрепления. Всю прошлую ночь и целый день они бились с противником то на одном участке, то на другом. Сейчас потеряли связь с дивизией.
— У вас что, 25-миллиметровка?
Сержант-танкист осмотрел ее с видом знатока. Ах, если бы там, у пехоты, которая обороняет Маас, были такие вот игрушки!
* * *
Ла-Орнь. В три часа дня спаги были почти полностью окружены. Дома горели, и полковник Жофруа приказал лейтенанту Мак-Карти попытаться перейти в контратаку на фланг наступающих в направлении к северу и далее обойти с тыла те части, которые идут из Сингли к их деревушке. В это время Виктора Пезе вместе с другими ранеными отвели в лощину, в нескольких сотнях метров от кладбища, где все-таки было потише. Виктор видел, как лейтенант собрал своих солдат в долине, где стояли кони. Эскадрон марокканцев вскочил на коней. Они едут к дороге с МакКарти во главе. Все товарищи Пезе. Если бы не рана, и он был бы с ними.
Эскадрон лейтенанта Мак-Карти проезжает мимо кладбища. Лошади разом взяли в галоп. И знаменитый гортанный крик! Они идут в атаку, опрокидывают немецких солдат, скачут в лес. Их встречают вспышки огня. Больше их никто не увидит. Никто не узнает, как спаги из Марракеша были брошены в качестве искупительной жертвы прямо на танки. Ни один из них не вернулся.
Необычен бой в деревне, объятой пламенем. Крыши проваливаются, стрелы пламени взлетают к небесам, трещат балки. Между позициями алжирцев, которые окружены своими мертвецами, но все еще держатся, преграждая путь в Ла-Орнь из Сингли, и верхней частью деревни, где находятся полковники, на которых жмут с фланга, с Омонской дороги, — тут сущее пекло, а по другую сторону, где наседает противник, которому пока не удается проникнуть на кладбище, тут уж… — Пять танков! — ликует сержант, стоя рядом с Устриком у 25-миллиметровки: он подбил из своего орудия пять танков, и там, где дорога выходит из леса, лежат их опрокинувшиеся громады, два танка еще дымятся и пылают, преграждая путь идущим сзади машинам. Пулеметчик по ту сторону заграждения склонился на свой пулемет. Здесь это уже третий убитый. Все чаще и чаще позади них падают зажигательные снаряды.
Никто не придет им на помощь. Во время следующего штурма немецкая пехота снова отброшена, но 25-миллиметровка замолчала. Вместе со своим орудием погиб орудийный расчет — сержант и алжирский испанец, который недавно просил у Устрика табачку. Позади заграждения зияет воронка…
Теперь танки идут прямо на людей. В дыму и пламени можно незаметно укрыться в ближайших домах. Но противотанкового орудия уже нет. И не слышно других защитников в верхнем конце деревни. Все смешалось, перепуталось. Танки поворачивают свои пушки направо, налево, продвигаясь к церкви. Оставшиеся в живых алжирцы образовали группы сопротивления, между которыми просачивается немецкая пехота, поддерживаемая танками; здесь уже схватываются врукопашную. Устрик получил приказ вынести пулемет и направиться в верхнюю часть деревни к полковнику Марку. Солдат, который шел вместе с ним и нес пулеметные ленты, упал,
