Смерть в душе. Странная дружба - Жан-Поль Сартр
Филипп подавил зевок; Даниель затряс его за плечи.
— Нужно любить немцев, — твердил он ему с напряженным лицом. — Это будет твое первое духовное упражнение.
У мальчика был не слишком взволнованный вид; Даниель отпустил его, раскинул руки и сказал лукаво и торжественно:
— Пришло время убийц!
Филипп снова зевнул, и Даниель увидел его заостренный язык.
— Я хочу спать, — с извиняющимся видом сказал Филипп. — Уже две ночи я не смыкаю глаз.
Даниель подумал было рассердиться, но он тоже устал, как уставал после каждой новой встречи. Он так долго желал Филиппа, что теперь чувствовал тяжесть в паху. И он заспешил остаться один.
— Очень хорошо, — сказал он, — я тебя оставляю. Пижама лежит в ящике комода.
— Не стоит труда, — вяло сказал мальчик, — мне нужно возвращаться.
Даниель, улыбаясь, посмотрел на него:
— Поступай, как хочешь; но ты рискуешь наскочить на патруль, и кто знает, что они с тобой сделают: ты красив и привлекателен, а немцы все любят мальчиков. И потом, даже если предположить, что ты попадешь домой, ты там найдешь то, от чего хочешь бежать. На стенах фотографии твоего отчима, а комната твоей матери пропитана ее духами.
Филипп, казалось, не слышал его. Он попытался встать, но снова упал на диван.
— А-а-а-х! — протяжно зевнул он.
Он посмотрел на Даниеля и с растерянным видом ему улыбнулся:
— Наверное, мне лучше остаться.
— Тогда доброй ночи.
— Доброй ночи, — зевая, сказал Филипп.
Даниель пересек комнату, проходя мимо камина, он нажал на лепное украшение, и полка книжного шкафа повернулась вокруг своей оси, открыв ряд книг в желтых переплетах{13}.
— Это — ад, — сказал он. — Позже ты все прочтешь: там говорится о тебе.
— Обо мне? — не понимая, переспросил Филипп.
— Да. О тебе и твоей истории.
Он толкнул полку и открыл дверь. Ключ остался снаружи. Даниель взял его и бросил Филиппу.
— Если боишься воров или привидений, можешь запереться, — насмешливо сказал он.
Он закрыл за собой дверь, дошел в темноте до своей спальни, зажег лампу у изголовья и сел на кровать. Наконец-то один! Шесть часов ходьбы и еще четыре часа эта изматывающая роль злого принца: «Я смертельно устал». Он вздохнул от удовольствия побыть одному; радуясь, что его никто не слышит, он уютно застонал: «Как же ломит яйца!» Пользуясь тем, что его наконец не видят, он сделал плаксивую гримасу. Потом улыбнулся и откинулся назад, как в хорошей ванной: он привык к этим долгим отвлеченным желаниям, к этим бесплодным и скрытым эрекциям; он по опыту знал, что будет меньше страдать, если ляжет. Лампа образовала круг света на потолке, подушки были прохладными. Даниель, расслабленный, полумертвый, улыбающийся, отдыхал. «Спокойно, спокойно: я закрыл входную дверь на ключ, и он у меня в кармане; впрочем, он рухнет от усталости, он будет спать до полудня.
Пацифист: подумать только! В целом, все прошло не слишком блестяще. Определенно существовали ниточки, за которые следовало потянуть, но я не смог их найти». Натаниели{14}, Рембо — тут Даниель был мастак; но новое поколение приводило его в замешательство: «Какая странная смесь: нарциссизм и социальные идеи, это же бессмысленно». Тем не менее, в общих чертах все обернулось не так уж плохо: мальчик был здесь, под замком. Если он будет сомневаться, основательно разыграем карту последовательного распутства. Это всегда немного захватывало, это льстило: «Ты будешь моим, — подумал Даниель, — я уничтожу твои принципы, мой ангелочек. Социальные идеи! Посмотрим, во что они превратятся!» Эта остывшая горячность давила ему на желудок, и чтобы избавиться от нее, он прибег к цинизму. «Будет превосходно, если я смогу сохранить его надолго; я должен освободиться от узды, мне нужен кто-то под рукой постоянно. Поиск юношей на ярмарках, в заведениях и кафе типа «Графф и Тото», «Голубой дружок», «Мариус», «Особое чувство»: с этим покончено. Покончено с выжиданиями на подходах к Восточному вокзалу, с тошнотворной вульгарностью солдат-отпускников с грязными ногами: я остепеняюсь». (Кончен Ужас!) Он сел на кровати и стал раздеваться. «Это будет серьезная связь», — решил он. Ему хотелось спать, он был спокоен, он встал, чтобы взять постельное белье, и убедился, что спокоен, он подумал: «Любопытно, что я не испытываю тревоги». В этот миг кто-то стал за его спиной, он обернулся, никого не увидел, и ужас парализовал его. «Еще раз! Еще один раз!» Все начиналось сызнова, он знал все наперечет, он мог все предвидеть, мог по минутам рассказать обо всех несчастьях, которые его постигнут, о долгих, долгих обыденных годинах, скучных и безнадежных, которые его ждут, о позорном и мучительном конце: все это он знал. Он посмотрел на закрытую дверь, он терзался, он думал: «На сей раз я от этого околею», и во рту у него была желчь предстоящих страданий.
— Хорошо горит! — сказал старик.
Все были на дороге — солдаты, старики, девушки. Учитель тыкал тростью в сторону горизонта; на конце трости вращалось рукотворное солнце, огненный шар, скрывающий бледную зарю. Это горел Робервилль.
— Хорошо горит!
— Да! Да!
Старики топтались на месте, заложив руки за спину, и говорили: «Да! Да!» низкими, спокойными голосами. Шарло выпустил руку Матье и сказал:
— Какая беда! Один старик ответил:
— Такая уж доля крестьянина. Когда нет войны, жди беды, от града или мороза; для крестьян нет мира на земле.
Солдаты щупали в темноте девушек, понуждая их смеяться; за спиной Матье слышал крики мальчишек, которые играли на опустевших улицах деревни. Подошла женщина, на руках у нее был ребенок.
— Это французы подожгли? — спросила она.
— Вы что, мамаша, тронутая? — сказал Люберон. — Это немцы.
Какой-то старик недоверчиво покачал головой:
— Немцы?
— Да да, немцы, фрицы!
Старик, казалось, не слишком этому верил.
— В ту войну немцы уже приходили. И ничего особенного не натворили: это были неплохие парни.
— С чего бы нам поджигать? — возмущенно спросил Люберон. — Мы же не дикари.
— А зачем им поджигать? Где им тогда на постой становиться?
Бородатый солдат поднял руку:
— Это, наверное, нашим идиотам вздумалось пострелять. Если у фрицев есть хоть один убитый, они сжигают всю деревню.
Женщина обеспокоенно повернулась к нему.
— А вы? — спросила она.
— Что мы?
— Вы-то не собираетесь наделать глупостей? Солдаты расхохотались.
— Мы — другое дело! — убежденно сказал один из них. — С нами можете считать себя в полной безопасности. Мы знаем, что к чему.
Они заговорщицки переглянулись:
— Мы знаем, что к чему, мы знаем песню.
— Вы думаете, мы станем искать ссоры с фрицами накануне мира?
Женщина гладила головку ребенка: она
