Виктор Финк - Евреи в тайге
— Ай-ай-ай! Что было бы, если бы это делали евреи?
— А хоть бы и яврей, так что? — недоуменно спросил хозяин.
Он не понимал своего жильца.
— Вы не знаете — что? — переспросил гот. — Так я вам скажу! Еврей — это такой человек, что ему нельзя то, что можно другому. Ось, к примеру, эти столоверы, так они обманували гольдов. Так что? Так ничего. Обманували, так обманували. Так вы за их вспоминаете, когда бог послал рюмку водки и пришло до слова. А у нас в Расеи так когда-то ходили люди и говорили, что надо только сделать еврейский погром. Что такое? Ничего! Еврейский лавочник обманул мужика: он взял с него три копейки за селедку и не додал ему сдачи полкопейки…
Хмель снова стал трясти его, и он распалился:
— Евреи — это особый народ! — кричал он.
Он бросился ко мне.
— Послушайте, вы! — сказал он, хватая меня за плечи, — Вы! Писатель! Вы напишете, что Биробиджан — хорошая страна, так найдутся такие, что скажут: «Ка-а-ак? — они скажут. — Хороший кусок земли, так отдали евреям? Расея, — они скажут, — стала жидовской страной!..» И так само обратно— вы напишете, что Биробиджан плохая страна, так опять найдутся такие, что будто бы они наши друзья, чтоб они удавились, и они скажут: «Во-о-от! Плохой кусок земли, так отдали евреям на погибель…» Бо до нас никто холоднокровно не относится…
Вся эта реплика пропала для казаков. Они никогда не видели евреев, не знают их, не имеют о них никаких суждений. Но я понимал беднягу очень хорошо. Верно, что трудно и писать об евреях. Хотя Хаим-Мордко Пинтель и говорит, что евреев уже нет, но все же национальное чувство еще очень воспалено в еврейской массе. Больной зуб еще только-только удален, и десна еще ноет.
Однако больной зуб удален. Как бы ни было удручающе тяжело материальное положение еврейства, продолжающего томиться в местечке, советское законодательство, разрушившее исключительные законы, положило начало моральному перерождению забитой, бесправной, деморализованной, лишенной гражданского чувства еврейской массы.
2. «Солдатушки-ребятушки»
Есть у меня в Москве один знакомый пожилой еврей. Это обыкновенный еврейский папаша: сутулый, близорукий и говорит глухим баском. Всю жизнь он трудился — служил счетоводом у богатых евреев. Там у него притупилось зрение, заглох голос, сделалась круглой спина.
У него сын в Красной армии, и парня занесло на Дальний Восток, на маньчжурскую границу. Было это как раз во время китайского конфликта. И вот папаша ходил по знакомым и показывал всем, какое письмо ему прислал его Исак, который прислал ему письмо. Исак участвовал в стычке с китайцами и пишет об этом, захлебываясь от радости.
— Что вы на него скажете, на этого вояку? Мой Исак, так он вовсе герой, ей-богу!
Папаша читал письмо вслух, лежа носом на бумаге, — иначе он ничего не видит, — но поминутно отрываясь от чтения, чтобы выпрямить вдавленную грудь: он был горд.
Не всегда так было. В царской России евреи не были образцовыми гражданами. Нельзя сказать, чтобы цари могли хвастать, что вот, мол, из всех народов верноподданный, усердный народ у них евреи. Напротив, евреев вполне заслуженно обвиняли, например, в дезертирстве из армии, в уклонении от воинского призыва. В еврейских городах и местечках существовала даже сложная индустрия членовредительства и взяточничества вокруг воинских присутствий.
В Чечельнике жил костоправ, виртуоз по грыжам. Он умел сделать свежему человеку грыжу за самое скромное вознаграждение и в короткий срок, так что другие завидовали. Он был очень популярен среди призывников. В Головановске был ушной мастер. Он прокалывал призывникам барабанные перепонки. Это освобождало от барабанного боя. В Бершади проживал «окулист», который умел, как никто на свете, прокалывать глазное яблоко и оставлять человека кривым. Но зато такой человек не видел солдатчины. Были доморощенные терапевты, которые знали, чем и как надо поить призывника за два месяца до призыва, чтобы в воинское присутствие его внесли на носилках.
— Когда я не хочу петь «Солдатушки-ребятушки, где же ваши жены?» — сказал мне один такой призывной полутруп, которого я спросил, как он решился поставить на каргу свое здоровье, а то и жизнь, лишь бы не итти в солдаты.
Разорение здоровья сопровождалось разорением имущественным. Местечковые «профессора» получали, правда, гроши. Но благородное российское офицерство и чиновничество, оплот могущества русского царя, — все эти исправники, капитаны, генералы, военные врачи, — все члены воинских присутствий знали, что среди евреев-калек, подходящих к столу присутствия, есть и немало членовредителей. По тем временам это грозило серьезными арестантскими ротами. Но еврейские папаши платили взятки, и все обходилось благополучно. Собственно, освобождались евреи от солдатчины за посильную взятку, а глаз или ухо прокалывали себе только так, для соблюдения формальностей, чтобы не подводить начальство.
Вокруг всей этой системы позора и несчастья жужжали антисемиты. Даже те, кто на еврейские взятки кутили, держали лошадей, выдавали дочек замуж и строили каменные дома, даже те жужжали, что евреи — трусы, что они боятся ружья, что им страшны трудности казарменной жизни и что все это только потому, что они евреи, а евреи — другая раса, внутренне несхожая с расой арийской, и т. д. и т. д.
Существовала тысяча теорий антисемитизма. Одного только понимать не хотели все эти теоретики: что царская Россия, державшая евреев в бесправии, впихнувшая их в нищенскую «черту оседлости», не могла и не имела права ожидать, чтобы они лезли с верноподданничеством и усердием и рвались в солдаты, в казарму, к унтер-офицерам и, особенно, на войну. Все говорили, что это дезертирство характеризует евреев, в то время как оно характеризовало только тогдашнее государство.
Сейчас удельный вес евреев в Красной армии больше удельного веса мужского еврейского населения в Союзе. Отношение такое: 2,1 % к 1,7 %. Процент евреев в царской армии равнялся 1, т. е. он был вдвое меньше процента евреев в Красной армии.
Сейчас если и случается неприятный переплет у еврея на почве военной службы, то совсем другого порядка: иной раз читаешь в газетах, что вот, мол, сын нэпмана Рабиновича, как и сын кулака Иванова, скрыв свое социальное происхождение, пытались проникнуть на строевую службу в Красную армию, но им накостыляли затылки и выкинули. Раздаются очередные возгласы негодования по поводу происков классового врага, а папаша Рабинович, поглаживая накостыленную шею сына, находит, что свет безусловно перевернулся кверху ногами: когда он, Рабинович, такой бывший «Рабинович и Цукерман», такой почтенный человек, отдает «им» своего сына в солдаты, так «они» еще не хотят!..
3. Утвержденные стандарты
В литературном обиходе довольно давно утвердилось несколько стандартных типов еврея.
Старый еврей. Старый еврей стар. Он носит длинную седую бороду, длинный сюртук, и в глазу у него увеличительное стекло: он часовой мастер.
У него есть дочь — молодая девушка по имени Рахиль. У Рахили черные глаза. Глаза Рахили полны грусти.
У Рахили есть поклонник Соломон с курчавой бородкой. Соломон носит курчавую бородку, и у него два дела в жизни. Во-первых, он занимается идеализмом, он верит, что погромщикам когда-нибудь станет ужасно стыдно. Во-вторых, он поклоняется Рахили с черными глазами и ждет взаимности.
Эти персонажи живут в своем замкнутом мире испокон веку. Как ни странно — работает один лишь старик; он починяет часы, а молодые ничего не делают: их профессия — носить скорбь и питать надежду.
И вот врывается бессовестная вьюга: за девушкой начинает волочиться офицер. Девушка довольно легко позволяет себя обольстить или даже изнасиловать. Когда офицер бросает ее, она ходит с черными глазами, в которых лежит скорбь. Старика убивают погромщики.
Молодой Соломон с курчавой бородкой находит, что все это неправильно от начала до конца. Неправильно, что убили старика, неправильно, что офицер стал волочиться за Рахилью; неправильно, что Рахиль так неосторожно и так легко сделала такую ошибку.
Авторы пользуются этими персонажами с целью возбуждения симпатий к еврейскому народу, к «избранному» народу, к «народу библии», к народу и тому подобное.
Это, конечно, очень мило, но… часовые мастера евреи стали брить бороды еще лет сорок тому назад и патриаршеством не занимаются, как и прочие евреи-ремесленники и труженики. Я на этом очень настаиваю, на этой бороде.
Из многих бородатых евреев, которых я видел и знавал, особенно живо сохранился у меня в памяти один старик, рэб Аврум. Вот у кого была белая борода! Вот у кого был длинный сюртук!
Вот на чьем лице лежала печать благочестия!.. Он был ростовщик. У него был сынишка, младший сынишка, утеха старости. По вечерам рэб Аврум откупал у него ужин за две копейки наличными. Мальчик клал себе под подушку две копейки и засыпал голодный. Во сне он видел себя взрослым ростовщиком. Ночью отец выкрадывал у него из-под подушки две копейки. Утром мальчик подымал плач и крик. Тогда отец, тряся патриархальной бородой, подавал ему к завтраку вчерашний ужин.
