Симона Бовуар - Все люди смертны

Они подняли головы, и тот, что до сих пор молчал, произнес:

— Есть одно-единственное благо, это поступать согласно своим убеждениям.

Назавтра посреди площади в Брюсселе вздымалось пламя; жуткий запах горелого мяса поднимался к небу; собравшаяся вокруг костров толпа молча молилась за души мучеников. Облокотившись на подоконник, я смотрел на вихри черного пепла в воздухе. «Безумцы!» Они сгорали заживо; они сами избрали эту участь, как выбрал смерть безумный Антонио; как безумная Беатриче отказалась жить; как пророк Енох умер от голода в клетке на башне. Я смотрел на костры и спрашивал себя: действительно ли они безумны, или же в сердцах смертных есть тайна, которую мне не дано постичь? Пламя погасло; посредине площади осталась лишь бесформенная обугленная масса. Я хотел бы расспросить этот пепел, уносимый ветром.

Между тем Карл взял верх над Сулейманом; в Африке он выиграл войну с неверными; изгнал из Туниса пирата Барбароссу и возвел на трон Мулея Хасана, согласившегося признать главенство Испании. Теперь Карл отправился в Рим на Пасху. В церкви Святого Петра он восседал на троне рядом с папой; они вместе исполнили положенные обряды, вместе вышли из базилики. Империя впервые за многие века сравнялась в могуществе с папским престолом. Однако в самый момент этого триумфа мы узнали, что Франциск Первый внезапно отрекся от наследства герцога Миланского в пользу своего второго сына и что он послал армию на Турин.

— Нет, я больше не желаю войны, — сказал Карл. — Бесконечные войны. Они обессиливают империю, да и к чему это?

Он, обычно владевший своими чувствами, мерил шагами залу, нервно теребя бороду.

— Вот что я сделаю, — решительно произнес он. — Я вызову Франциска на поединок, поставив на кон Милан против Бургундии, а тот, кто проиграет, выступит под началом победителя в войне против неверных.

— Франциск не примет этот вызов, — тихо заметил я.

Теперь я понимал: мы никогда не покончим с этим; наши руки никогда не будут свободны. Покончив с французами, мы пойдем против турок, а победа над ними вновь обратит нас против французов; едва нам удается подавить мятеж в Испании, тотчас в Германии вспыхивает новый; едва нам удается ослабить протестантских князей, как приходится сражаться с высокомерием правителей-католиков. Мы понапрасну изнуряем себя в схватках, цели которых уже не понимаем. Объединение Германии и правление Новым Светом не дают ни малейшей возможности задуматься о великих проектах. Карлу пришлось выступить в Прованс, и мы проследовали к Марселю, не сумев захватить его. Мы должны были вернуться в Геную и оттуда отправиться в Испанию, отдав при подписании мирного договора в Ницце Савойю и две трети Пьемонта.

Зиму Карл провел в Испании возле Изабеллы, чье здоровье внушало серьезные опасения. Первого мая после преждевременных родов у нее началась сильная лихорадка и через несколько часов она умерла. Император на несколько недель затворился в монастыре в окрестностях Толедо; вышел он оттуда постаревшим на десять лет: спина его ссутулилась, лицо стало свинцово-серым, а глаза потускнели.

— Я уж думал, что вы никогда не выйдете из этого монастыря, — сказал я.

— Мне бы хотелось остаться там.

Неподвижно сидя в кресле, Карл смотрел в окно на безжалостное синее небо.

— Разве вы не владыка? — сказал я.

Он взглянул на меня:

— Не вы ли как-то сказали мне: ваше здоровье, ваше счастье ничего не значат?

— А-а-а, — откликнулся я. — Вы еще помните эти слова?

— Самое время их вспомнить.

Он провел рукой по лбу — это был новый жест, жест старика.

— Я должен передать империю Филиппу в целости, — вымолвил он.

Я молча кивнул, и обжигающая бездонная тишина кастильского лета сомкнулась вокруг нас. Как я посмел подсказывать ему, что он должен делать? Как я посмел однажды, слушая журчание фонтана в Гранаде, сказать себе: я дал этому человеку жизнь и счастье? Сегодня я вынужден был признаться: это я дал ему эти поблекшие глаза, эту горькую складку губ и судорожно сжимающееся сердце; его несчастье сотворено мною. Казалось, в его душе царил холод; я так явственно ощущал этот холод, будто дотронулся до руки мертвеца.

На протяжении нескольких недель мы были погружены в какое-то бесчувственное состояние; мы вышли из него благодаря призыву Марии, сестры Карла, правившей Нидерландами от его имени. В Генте начались волнения. Уже довольно давно процветание Антверпена омрачало жизнь старого города: тамошние торговцы наблюдали, как оттуда утекает большая часть заказов, а работники, оставшись без дела, впадают в нищету. Когда регентша решила обложить все города национальным налогом, Гент отказался его платить. Мятежники разорвали городскую конституцию, дарованную жителям Гента в 1515 году; они гордо нацепили на одежду как условный знак обрывки пергамента; убив бургомистра, они приступили к разграблению города. От короля Франциска Первого мы получили право на свободный проход, и 14 февраля Карл Пятый вошел в Гент. Его сопровождали Мария, папский легат, послы, князья и правители Германии и Испании; за ними следовала имперская кавалерия и двадцать тысяч ландскнехтов; проход кортежа вместе с обозами растянулся на пять часов. Карл расположился в замке, где появился на свет сорок лет назад, а войска рассредоточились по городским кварталам, и там воцарился страх; на третий день главари мятежников отказались от борьбы. Третьего марта начался суд; генеральный прокурор Малина описал суверенам вину города; делегация жителей Гента прибыла, чтобы умолять регентшу о милости; их она выслушала с гневом и потребовала самого сурового наказания.

— Вы не устали карать? — спросил я Карла.

Он удивленно посмотрел на меня и ответил вопросом на вопрос:

— Какое значение имеют мои чувства?

Он вновь выглядел безмятежным, много ел и пил, с неизменным тщанием занимался своим туалетом; ничто в его поведении не говорило о пустоте, поселившейся в его сердце.

— Вы в самом деле думаете, что эти люди преступники?

Брови его удивленно поднялись.

— А разве американские индейцы были преступниками? Не вы ли говорили мне, что невозможно править, не причиняя зла.

— При условии, что зло идет на пользу, — быстро парировал я.

— Приведите пример.

— Восхищен вами, — сказал я, разведя руками.

— Я не имею права подвергать опасности наследство Филиппа, — сказал Карл, отвернувшись.

Назавтра начались казни; шестнадцати вожакам отрубили голову, а тем временем испанские наемники грабили дома горожан, насиловали их жен и дочерей. Император повелел разрушить квартал со всеми его церквями и возвести на развалинах крепость. Городская казна была конфискована; у жителей Гента отобрали оружие, пушки, боеприпасы, а также большой колокол, который называли Роландом; все их привилегии были отменены, а горожанам назначен внушительный штраф.

— Зачем? — бормотал я. — Зачем?..

Мария, восседавшая рядом с братом, улыбалась. Тридцать нотаблей, в черном, босиком и с непокрытой головой, стояли на коленях у ног суверенов; за ними, в рубищах и с веревками на шее, стояли шестеро представителей от каждой гильдии, пятьдесят ткачей и полсотни членов народной партии. Все стояли склонив головы, стиснув зубы. Они хотели быть свободными, и, чтобы наказать их за это преступление, мы поставили их на колени. По всей Германии тысячи людей были колесованы, четвертованы, сожжены; тысячи представителей знати и горожан в Испании были обезглавлены; в голландских городах еретики корчились в пламени костров. Зачем?

Вечером я заявил Карлу:

— Я хотел бы отправиться в Америку.

— Теперь?

— Да.

Это была моя последняя надежда, единственное желание. Годом ранее мы узнали, что Писарро захватил блиставшего золотом и бриллиантами правителя Перу на глазах его войска и подчинил себе его владения. Первый галеон из этого нового королевства приплыл в Севилью, на его борту было сорок две тысячи четыреста девяносто шесть золотых песо и тысяча семьсот пятьдесят марок серебра. Там, в Америке, не тратили силы на ведение бесполезных войн и жестокую борьбу для поддержания шаткого прошлого; там заново изобретали будущее, строили, творили.

Карл подошел к окну; он смотрел на серые воды канала, зажатого меж каменных набережных; вдали темнела громада колокольни, лишенной колоколов — предмета гордости горожан.

— Мне никогда не увидеть Америк!

— Вы увидите их моими глазами. Вы знаете, что можете доверять мне!

— Пусть это случится позже, — сказал он.

Это был не приказ, это была просьба; какая же великая скорбь владела им, если с его губ сорвались эти умоляющие интонации. Он твердо сказал:

— Вы нужны мне здесь.

Я склонил голову. Мне хотелось увидеть Америки сейчас; кто знает, надолго ли сохранится это желание? Ехать следовало без промедления.