Коммунисты - Луи Арагон
Жан-Блэз и его люди, обремененные тяжелой ношей (один ранец весит килограммов двадцать пять, да еще патронная сумка и карабин), в сумерках покинули деревню на берегу пруда, где после перехода, длившегося сутки, они отсыпались в амбарах. Можно быть заправским зуавом, но сон есть сон.
Им пришла в голову удачная мысль — выставить пулеметы для стрельбы по бомбардировщикам. Жан-Блэз расстегнул куртку и, не сняв башмаков, а только развязав обмотки, сразу же повалился в сено. Он велел ввести в амбар мула; того разморило не меньше, чем людей, он даже не стал есть и улегся на землю. И вдруг сразу же Жан-Блэз очутился за тысячи километров отсюда. Перед ним был Франсуа Лебек, он улыбался Жан-Блэзу и требовал, чтобы тот вылепил бюст Мартины в образе Марианны… Да ты шутишь! — отнекивался Жан-Блэз. — Она же мне все глаза выцарапает! А как тебе удалось выбраться из тюрьмы? Что ты делаешь тут в Бельгии? Объясни же мне: а теперь это все еще несправедливая война? Они вторглись в Бельгию, и к нам тоже, Франсуа, и к нам тоже… Франсуа бледный-бледный, но улыбается. Почему ты улыбаешься, Франсуа?.. Причем тут справедливость? Оттого что они опередили нас на три или четыре часа? Мама, он первый начал… так, что ли?.. У меня 25-миллиметровка, знаешь: «25-миллиметровая пушка, — написано в уставе, — предназначается исключительно для борьбы с танками». Говорят, Франсуа, у нас нехватает пушек, которые могут остановить танки… но у меня есть одна такая пушечка. А ты наших снарядов еще не видел? Наподобие обычного винтовочного патрона, корпус сплошной, стальной, со свинцовым покрытием, а сверху еще слой мельхиора…
Почему ты качаешь головой, Франсуа? Мельхиор — это такой сплав, ничего общего с волхвами и рождеством христовым не имеет.
Когда пуля, вернее, снаряд, попадает в танк, она как бы присасывается к броне, вот так: сначала расплющивается, потом пробивает, и от брони, дорогой мой…
Да, насчет брони… Неужели это выстрелил Франсуа? Или просто голова раскалывается? Или небо треснуло? Франсуа! Жан-Блэз крикнул: «Франсуа» — и снова очутился в амбаре, во мраке, грохоте, среди клубов удушливой пыли; где-то в темноте брыкается и кричит мул, весь амбар дрожит, раздаются четыре-пять чудовищных ударов, от которых голова невольно втягивается в плечи, и сразу же перестук посыпавшейся черепицы. В соседний дом угодила бомба. Пулеметчики строчат по самолетам, которые кружат над деревней и пикируют на не успевших укрыться, сбившихся в кучу людей, бьют по крышам. И в свете пламени, охватившего домик, видно, как яркокрасные осколки черепицы летят с крыш в толпу. Сколько же здесь самолетов? Больше десятка… Какое там — больше тридцати! Снова бомбят. Люди, прижимаясь всем телом к земле, время от времени украдкой приподнимают головы и глядят на небо; солдаты, а рядом матери с детьми… Наконец батальон выступил: все-таки облегчение для жителей! А наши-то пулеметчики строчат по самолетам, изводят, чудаки, ленту за лентой, словно могут что-нибудь сделать.
Какая досада, что перед уходом из деревни не удалось помыться. Очень уж спешили. Зуавы идут лесными дорогами, кажется, снова на север. Временами далекие вспышки взрывов и зарево пожаров выхватывают из мрака кусок пейзажа — завесу деревьев, темную чащу… Ранец оттягивает плечи. Стрелки идут вслед за мулом, который тащит 25-миллиметровую пушку. Сначала зарядный ящик на резиновом ходу, затем сама пушка дулом назад, а ствол приблизительно метр три четверти длиной. Жан-Блэз уперся ранцем в пушку и идет размеренным шагом в такт мулу. Так все-таки плечу полегче. Однако сержант знает, что он сильнее, скажем, того низенького стрелка, который идет впереди. В обычной жизни — сильнее. Но не здесь, где сопротивляемость человека обусловлена всей его жизнью, привычкой переносить всевозможные тяготы. Жан-Блэз спортсмен, другими словами, он способен на рассчитанное усилие. Но усилие не рассчитанное, так сказать, до истощения, гораздо лучше дается тем стрелкам, которые привыкли к нужде. — Видел самолеты? — спрашивает Жан-Блэза сосед. С минуту оба шагают молча. Ранец одним концом лежит на пушке. Жан-Блэзу легче, но мулу, тяжелее. Жан-Блэз замечтался. Что такое говорит Крике? Ах да, самолеты! А Крике добавляет, понизив голос до шопота: — Ну и скорость у них, аэродинамические… и все такое прочее. — Жан-Блэз начинает хохотать, но тут же замолкает. Лямка ранца чуть не задушила его, — мул споткнулся о камень.
Почему это командование вообразило, что от Североафриканской дивизии можно требовать более длинных переходов? Они уже и так не выдержали сроков, еле ноги волочат… Помнишь, Крике, как в той деревушке было славно? В какой деревушке? Крике уже забыл, в какой это деревушке было славно. — Бедные бельгийцы! — вздыхает он. — Жалко бельгийцев, сержант!.. — Очевидно, Крике имеет в виду тех беженцев, которые начали попадаться в первое же утро. На привалах они говорили зуавам: на нашу армию рассчитывать нельзя. Что было бы с нами без вас? Одна женщина прямо заявила: я хочу стать француженкой. Мы давали им еды, хотя у нас самих было в обрез. А помнишь, девушка меня поцеловала… А все потому, Крике, что тогда ты был победителем.
* * *
В эту ночь телефоны работали исправно — линии связи сильно укоротились.
Так, «Аристотель» находится уже во Фруа-Шапель, в пятнадцати километрах к северу от Шимэ. Генерал Мартен только что узнал, что генерал Брюно не начал контратаки и начнет ее не раньше рассвета. Он отдал Североафриканской дивизии ряд распоряжений об отходе вплоть до района Филиппвиля. 18-я дивизия отступает по всему фронту, так что трудно установить, где проходит передний край. Воинские части, оторвавшиеся от своих штабов, откатываются назад как попало, перемешиваются. 22-я дивизия разрезана на части. Сообщают, что отдельные ее подразделения появились уже в лесах под Филиппвилем. Здесь весь фронт, повидимому, обнажен, в направлении Шимэ образовалась огромная брешь. В Матрани перед Мариам-буром генерал Безье-Лафосс, который в отсутствие генерала Гасслера, находившегося в отпуску, командует 22-й дивизией, не выдержал: он пытается связаться по прямому проводу с генералом Мартеном, но того нет во Флоренне, так как «Аристотель» уже передвинулся во Фруа-Шапель; тогда он соединяется с Корапом и заявляет командующему армией, что отходит к Водесэ, к западу от Филиппвиля. Но Корап, находящийся в Вервене, грозит генералу военным судом. Ведь вы стояли впереди Живэ! Впереди Живэ! Впереди
