Польские евреи. Рассказы, очерки, картины - Лео Герцберг-Френкель
Курилов отступает назад и удивленными глазами смотрит на отца, который желает, чтобы сын его был арестован.
— Я вас прошу об этом, — продолжал старик, — из искреннейшей любви к моему единственному сыну, из боязни за его счастье. Если он будет свободен, то будет идти по избранной им кривой дороге, которая неминуемо приведет его к гибели. Если он не погибнет на войне, то должен будет искупить свою вину в тюрьме, в Камчатке, может быть даже на плахе; в лучшем случае, он как преступник должен будет бежать из своей родины. Если я хочу спасти его от этой печальной участи, то должен насильно остановить его, чтобы помешать его дальнейшим действиям. В крепости Карл будет находиться вне всякой опасности, и кратким тяжелым лишением в настоящем, он освободится от долгого горького будущего.
— В конце концов, вы все-таки правы, — сказал Курилов, после недолгого размышления. — Этим путем можно избежать больших несчастий. Хорошо, я арестую вашего сына по поводу найденных у него книг и фотографических карточек инсургентов, и он останется в крепости пока вы не найдете нужным освободить его.
— Душевно вас благодарю!
— Итак, прощайте!
И с этими словами Курилов оставил старика, чтоб отыскать молодого Гольдгейма. Карл, бледный и молчаливый, стоял на дворе возле сестры своей.
— Вы потрудитесь следовать за мной, — обратился к нему Курилов.
Крик ужаса вырывается из груди Эрмины. Карл сжимает губы и с мрачным взглядом смотрит на человека, который хочет увести его в не очень веселое место.
— Куда, если позволено спросить?
— Сперва в часть.
— Могу ли я узнать причину моего ареста, сударь?
Курилов протянул руку и, указывая на груду еще тлеющихся углей, произнес:
— Я знаю, что там схоронено; не спрашивайте, не разыскивайте и следуйте за мной.
Эрмина судорожно обвивает обеими руками шею брата и, напрягая все свои силы, призывает отца на помощь, как будто он поможет её горю:
— Помогите, отец, помогите!
Старик, в сопровождении нескольких людей, появляется на дворе.
— Батюшка, Карла хотят арестовать, — кричит Эрмина, заливаясь слезами, — его уводят от нас!
— Успокойся, дитя мое, — отвечает старик; — невинность Карла скоро откроется, и ему возвратят свободу.
Но спокойствие отца остается без влияния на Эрмину; она знает тайну, которая отцу не известна, она знает, что если что-нибудь откроется, то уже во всяком случае не невинность Карла.
Эрмина, насильно удерживая рыдания, спешит к Гедвиге. они знают друг друга; Гедвига знает, какое деятельное участие молодая девушка принимала в работе брата и как она интересуется делом революции. У Гедвиги Эрмина надеется найти помощь для своего брата.
Лакей останавливает ее.
— Барыни дома нет, — говорит он.
Эрмина по лицу его узнает, что он врет.
— Барыня дома, — говорит она настойчиво, — она должна быть дома, потому что пригласила меня к себе. Передай ей эту карточку, я здесь подожду.
И написав на карточке слова tres pressant[26], она передает ее смешавшемуся лакею, который медленно удаляется, как человек не знающий как поступить в данном случае.
Собрание, созванное графом Кроновским для суда над Карлом, еще не разошлось, когда Гедвиге было доложено о посещении Эрмины.
— Сестра его здесь! — восклицает она, передавая карточку, которая переходит из рук в руки.
— Tres pressant — что это может значить?
— Может быть сестра честнее брата, и пришла уведомить об угрожающей опасности?
— Ее непременно нужно выслушать!
Даже граф Кроновский советует Гедвиге принять ее.
Прошло несколько минут, — собрание теряется в догадках о причине, приведшей сестру изменника в этот дом, в котором она прежде никогда еще не была. Что означают слова tres pressant, написанные дрожащей рукой?
Быстрый приход Гедвиги прерывает эти предположения. За нею следует Эрмина. Присутствующие с изумлением смотрят на это допущение в место, где предводители революции совещаются о государственных делах, сестры человека, который, совершил такое страшное преступление против революции.
— Карл Гольдгейм, — воскликнула Гедвига, — арестован. Он уничтожил станок, прежде чем полиция успела овладеть им, и агенты графа Кроновского медного гроша не стоят!
Взоры всех обратились на графа.
— Мои агенты, — возражает граф, — видели Гольдгейма в замке, и, кроме того, видели как он дружески разговаривал с полицейским чиновником. За верность этого известия я ручаюсь. Я думаю, что этого достаточно. Всякое противоречие — ложь.
— Был ваш брат в замке? — спрашивает барон Маринский Эрмину, как адвокат, который желает обратить внимание суда на обстоятельство, благоприятное для его клиента.
— Нет, сударь, — отвечает Эрмина, не имея никакого предчувствия о том, что здесь недавно еще происходило. — В замке был отец: наместник его потребовал к себе.
Присутствующие многозначительно переглянулись между собой. Изумление и недоверчивость выражаются на их лицах.
— А брат не был в замке? — повторяет свой вопрос Маринский.
— Нет, брат не был там, — повторяет Эрмина. — Отец уехал в замок, а Карл поспешил с этим известием сюда. Он здесь был два раза, но двери были заперты. Между тем отец вернулся; он был что-то сильно взволнован и рассеян. Почти одновременно у нас в доме вспыхнул пожар и едва он был потушен, как явилась полиция, перешарила все углы в доме, от погреба до крыши, и за тем увела с собою брата. С отцом я не имела времени говорить, и не знаю, зачем призывал его наместник.
— Судебное убийство! — воскликнул барон, бросая ненавистный взгляд на своего политического противника.
— Мы едва не совершили судебного убийства!
Эти так называемые судебные убийства часты во времена революционных движений. Во Франции, во время террора, людей предавали смерти по одному доносу, поданному на кого-либо из злобы или чувства мести, не давая осужденному возможности ни оправдываться, ни защищаться. За все назначалась смертная казнь: за отказ в отправлении повинности, как за государственную измену. Так как революционные трибуналы не имели средств назначать слабые наказания, то они назначали самые сильные. Они
