Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины - Оноре де Бальзак
— Тержи, считай, — сказал барон, передавая Европе банковые билеты, как только они вошли в гостиную.
Европа с самым серьезным видом взяла тридцать билетов и вышла, заперев за собой дверь. Нусинген прошел прямо в спальню, где находилась прекрасная англичанка.
— Это ты, Люсьен? — спросила она.
— Нет, прекрасни крошка!.. — вскричал Нусинген и не окончил.
Он остолбенел, увидев женщину, являвшую собою полную противоположность Эстер: белокурую, а он томился по чернокудрой, хрупкую, а он боготворил сильную! Прохладную ночь Британии вместо палящего солнца Аравии.
— Послушайте-ка! Откуда вы взялись? Кто вы? Что вам надо? — крикнула англичанка, напрасно обрывая звонок, не издававший ни единого звука.
— Я замоталь звонок, но не бойтесь… я ушель… — сказал он. — Плакаль мои дрицать тисяча франк! Ви дейстфительно люпофниц каспатин Люсьен те Рюбампре?
— Слегка, мой племянничек, — сказала англичанка, отлично говорившая по-французски. — Но кто фи такая? — сказала она, подражая выговору Нусингена.
— Челофек, котори попался!.. — отвечал он жалобно.
— Разве полючать красифи женщин, это есть попалься? — спросила она, забавляясь.
— Позфольте мне посилать вам зафтра драгоценни украшений на память про барон Нюсеншан.
— Не знай! — сказала она, хохоча как сумасшедшая. — Но драгоценность будет любезно принята, мой толстяк, нарушитель семейного покоя.
— Ви меня будет помнить! До сфитань, сутаринь. Ви лакомый кусок, но я только бедни банкир, которому больше шестесят лет, и ви заставляль меня почувствовать, как сильна женщин, которую я люплю, потому ваш сферхчелофечни красота не мог затмевать ее…
— Слюшай, одшень миль, что фи это мне говоришь, — отвечала англичанка.
— Не так миль, как та, котори мне это внушаль…
— Вы говорили о дрицати тысячах франков… Кому вы их дали?
— Ваш мошенник горнична…
Англичанка позвонила. Европа не замедлила явиться.
— О! — вскричала Европа. — Чужой мужчина в комнате мадам!.. Какой ужас!
— Давал он вам тридцать тысяч франков, чтобы войти сюда?
— Нет, мадам. Мы обе вместе их не стоим.
И Европа принялась звать на помощь так решительно, что испуганный барон мигом очутился у двери. Европа спустила его с лестницы…
— Ах, злодей! — кричала она. — Вы донесли на меня госпоже! Держи вора! Держи вора!
Влюбленный барон, впавший в отчаяние, все же благополучно добрался до кареты, ожидавшей его на бульваре; но он уже не знал, на какого шпиона ему теперь положиться.
— Не собирается ли мадам отнять у меня мои доходы? — вскричала Европа, вбегая фурией в комнату.
— Я не знаю обычаев Франции, — сказала англичанка.
— А вот, достаточно мне сказать мсье одно слово, и мадам завтра же выставят за дверь, — дерзко отвечала Европа.
— Этот проклятый горнишна, — сказал барон Жоржу, который, конечно, спросил своего господина, доволен ли он, — стибриль мой дрицать тысяча франк… но это мой вина, мой большой вина!
— Стало быть, туалет вам не помог, мсье? Черт возьми! Не советую, мсье, принимать попусту эти аптечные лепешки.
— Шорш! Я умирай от горя… Чувствуй холод… Ледяной сердце… Нет больше Эздер, труг мой!
В трудных случаях Жорж всегда был верным другом своего господина.
Два дня спустя после этой сцены, о которой юная Европа рассказала испанцу, и гораздо забавнее, нежели мы в своем повествовании, потому что рассказ свой она оживила мимикой, Карлос завтракал наедине с Люсьеном.
— Надобно, мой милый, чтобы ни полиция, ни кто иной не совал носа в наши дела, — тихо сказал он, прикуривая сигару о сигару Люсьена. — Это вредно. Я нашел смелый, но верный способ успокоить нашего барона и его агентов. Ты пойдешь к госпоже де Серизи, будешь с ней очень мил. Скажешь, как бы невзначай, что ты, желая помочь Растиньяку, которому уже давно наскучила госпожа Нусинген, согласился служить ему ширмой и прячешь его любовницу. Господин Нусинген, без памяти влюбленный в женщину, которую прячет Растиньяк (это ее позабавит), вздумал обратиться к услугам полиции, чтобы шпионить за тобой, а это, пусть ты и неповинен в проделках твоего земляка, может отразиться на твоих отношениях с семьей Гранлье. Ты попросишь графиню обещать тебе поддержку министра, ее мужа, когда ты обратишься к префекту полиции. Попав на прием к господину префекту, изложи свою жалобу, но как политический деятель, которому скоро предстоит занять свое место в сложной государственной машине, чтобы стать одной из самых важных ее пружин. Как человек государственный, оправдывай полицию, восхищайся ею, начиная с самого префекта. Самые, мол, отменные механизмы оставляют масляные пятна или осыпают вас искрами. Досадуй, но не чрезмерно. Не ставь ничего в вину господину префекту, но посоветуй следить за подчиненными и вырази сочувствие по поводу его неприятной обязанности побранить своих людей. Чем мягче, чем обходительнее ты будешь, тем жестче поступит префект со своими агентами. Тогда мы заживем спокойно и наконец привезем домой Эстер, которая, верно, стенает, как лань, в своем лесу.
Должность префекта в ту пору занимал бывший судейский чиновник. Префекты полиции из бывших судейских всегда оказываются чересчур зелены. Будучи насквозь пропитаны Правом и воображая себя блюстителями Законности, они не дают воли Самовластию, зачастую неизбежному в критических обстоятельствах, когда действия префектуры должны сходствовать с действиями пожарного, обязанного тушить пожар. В присутствии вице-президента Государственного совета префект признал за полицией больше оплошностей, чем было, он сожалел о злоупотреблениях, припомнил посещение барона Нусингена и его просьбу дать сведения о Пераде. Префект, обещав укротить чересчур предприимчивых агентов, поблагодарил Люсьена за то, что он обратился лично к нему, и уверил в нерушимости тайны с таким видом, будто все для него было понятно в этой истории. Министр и префект обменялись пышными фразами о свободе личности и неприкосновенности жилища, причем господин де Серизи дал понять префекту, что если высшие интересы королевства и требуют иногда тайного нарушения законности, то применять это государственное средство в частных интересах — преступно. На другой день, когда Перад шел в свое излюбленное кафе «Давид», где он наслаждался созерцанием общества обывателей, как художник наслаждается созерцанием распускающихся цветов, его остановил на улице жандарм, одетый в штатское платье.
— Я шел к вам, — сказал он ему на ухо. — Мне приказано привести вас в префектуру.
Перад взял фиакр и без малейших возражений поехал вместе с жандармом.
Префект полиции, который расхаживал перед зданием префектуры по аллее садика, тянувшегося в те времена вдоль набережной Орфевр, накинулся на Перада, словно тот был каким-нибудь смотрителем каторжной тюрьмы.
— Не без причины, сударь, вы с тысяча восемьсот девятого года отставлены от административной должности… Разве вам неизвестно, какой опасности вы подвергаете нас и себя?..
Выговор завершился громовым ударом. Префект сурово объявил бедному Пераду, что он не только лишен ежегодного пособия, но к тому же будет находиться под особым
