Джон Голсуорси - Через реку
— Практически — все. Кто за тот или иной уголок страны, кто просто за улицы, автобусы и запах жареной рыбы. Я лично дрался за Шрусбери и Оксфорд. Кстати, меня зовут Юстейс.
— Запомню. А теперь, пожалуй, пойдём, а то опоздаем к чаю.
Всю дорогу домой их разговор сводился к певчим птицам и названиям растений.
— Благодарю за прогулку, — сказал Дорнфорд.
— Я тоже прошлась с удовольствием.
Эта прогулка как-то очень успокоительно подействовала на Динни.
Выходит, с ним можно говорить и не касаясь любовной темы.
В понедельник на пасху ветер дул с юго-запада. Дорнфорд целый час мирно репетировал с Клер её роль на суде, а затем, невзирая на дождь, отправился с ней кататься верхом. Динни потратила утро, подготовляя дом к весенней уборке и чистке мебели на то время, когда семья будет в городе. Её родители собирались остановиться на Маунт-стрит, она сама с Клер — у Флёр. После завтрака она совершила с генералом обход нового свинарника, постройка которого затягивалась, так как местный подрядчик не торопил своих рабочих, стремясь занять их здесь как можно дольше. Только после чая Динни осталась наедине с Дорнфордом.
— Ну, — объявил он, — думаю, что ваша сестра справится, если, конечно, сумеет сохранить самообладание.
— Клер бывает подчас очень резкой.
— Плохо. Адвокаты не любят, когда их срезает непосвящённый, да ещё в присутствии их же коллег. Судьи тоже не любят.
— Да, но её не заставишь плясать под чужую дудку.
— Восставать против освящённых веками институтов — неразумно: они слишком хорошо защищены.
— Да, — со вздохом согласилась Динни. — Все в руках богов.
— А они у них чертовски скользкие. Не подарите ли мне вашу фотографию? Лучше такую, где вы сняты девочкой.
— Надо посмотреть, что у нас сохранилось. Боюсь, одни любительские снимки. Впрочем, кажется, есть один, на котором мой нос не слишком вздёрнут.
Она подошла к комоду, вытащила один из ящиков и поставила его на бильярдный стол:
— Семейная фототека. Выбирайте!
Он встал рядом с ней, и они начали пересматривать снимки.
— Я лазила сюда много раз, поэтому моих карточек осталось мало.
— Это ваш брат?
— Да. А вот это он снялся, когда уходил на фронт. Это Клер за неделю до свадьбы. А вот я — видите, с распущенными волосами. Меня снял отец в первую послевоенную весну, когда вернулся домой.
— Вам тогда было тринадцать?
— Почти четырнадцать. Предполагается, что я здесь похожа на Жанну дʼАрк, внимающую неземным голосам.
— Очаровательная фотография! Я отдам её увеличить.
Дорнфорд поднёс карточку к свету. Динни была снята на ней в три четверти, с лицом, повёрнутым к ветвям цветущего фруктового дерева. Снимок дышал жизнью: солнечный свет заливал цветы и волосы Динни, распущенные и доходящие ей до талии.
— Посмотрите, какой у меня восхищённый вид, — сказала девушка. — На дереве, наверно, сидела кошка.
Дорнфорд положил карточку в карман и опять нагнулся над столом.
— А эту? — осведомился он. — Можно мне взять обе?
На втором снимке Динни была уже постарше, но все ещё с косами и круглым личиком; руки её были сложены, голова чуть-чуть опущена, а глаза подняты кверху.
— К сожалению, нельзя. Я не знала, что она здесь.
Это была точно такая же карточка, какую она в своё время послала Уилфриду.
Дорнфорд кивнул, и девушка почувствовала, что он интуитивно догадался о причине отказа. Она смутилась и сказала:
— Впрочем, почему бы нет? Берите. Теперь это не имеет значения.
И вложила карточку ему в руку.
Когда во вторник утром Дорнфорд и Клер уехали, Динни посидела над картой, вывела автомобиль и отправилась в Беблок-хайт. Водить машину она не любила, но её тревожила мысль о Тони Круме, которому в прошлую субботу не удалось, как обычно, взглянуть на Клер. На двадцать пять миль у неё ушло больше часа. Она оставила машину у гостиницы, где ей сообщили, что мистер Крум, видимо, у себя в коттедже, и пошла пешком. Тони, в одной рубашке, красил деревянные стены своей низкой гостиной. Ещё с порога Динни заметила, как заходила у него в зубах трубка.
— Что-нибудь с Клер? — выпалил он.
— Ничего. Просто мне захотелось взглянуть, как вы устроились.
— Очень мило с вашей стороны! А я все тружусь.
— Вижу.
— Клер любит зеленоватый цвет, как у утиных яиц. Эта окраска — самая близкая к нему, какую я смог достать.
— Она как раз в тон потолочинам.
Крум, глядя мимо неё, сказал:
— Не верю, что Клер когда-нибудь поселится здесь со мной, но не могу не мечтать об этом, иначе жизнь теряет и цель, и смысл.
Динни дотронулась до его рукава:
— От места вам не откажут. Я говорила с Джеком Масхемом.
— Уже? Да вы прямо волшебница. Я сейчас. Вымоюсь, оденусь и все вам покажу.
Динни подождала его у порога, на который ложилась полоса солнечного света. Дом Крума представлял собой не один, а два соединённых вместе коттеджа, сохранивших свои глицинии, вьющиеся розы и соломенные крыши. Со временем здесь будет очень хорошо.
— Сейчас, — рассказывал Крум, — стойла уже готовы, в загоны подведена вода. Остановка лишь за лошадьми, но их привезут только в мае. Масхем не хочет рисковать. Меня это тоже устраивает, — пусть процесс закончится до их прибытия. Вы прямо из Кондафорда?
— Да. Клер сегодня утром вернулась в город. Она, конечно, велела бы передать вам привет, но я не сказала ей, что поеду.
— А почему вы приехали? — в упор спросил Крум.
— Из товарищеских чувств.
Он стиснул ей руку.
— Ах да, простите… Вам не кажется, — неожиданно спросил он, — что когда думаешь о страданиях ближнего, то самому становится легче?
— Не слишком.
— Конечно, вы правы. Сильное желание — всё равно что зубная боль или нарыв в ухе. От этого никуда не уйдёшь.
Динни кивнула.
— А тут ещё весна! — усмехнулся Крум. — Словом, между «нравился» и «люблю» — большая разница. Я в отчаянии, Динни. Я не верю, что чувства Клер ко мне могут измениться. Если бы уж ей было суждено полюбить меня, то она полюбила бы именно теперь. А раз она меня не любит, я здесь не останусь. Лучше уеду в Кению или ещё куда-нибудь.
Она посмотрела в его доверчивые глаза, устремлённые на неё в ожидании ответа, и ощутила волнение. Клер — её сестра, но разве она знает что-нибудь о ней, о глубинах её души?
— Не стоит загадывать наперёд. На вашем месте я не отчаивалась бы.
Крум сжал ей локоть:
— Простите, что без конца болтаю о своей навязчивой идее. Но когда день и ночь…
— Знаю.
— Мне придётся купить двух козлов. Лошади ослов не любят, да и козлов обычно не жалуют, но я хочу, чтобы у загона был домашний, обжитой вид. Я раздобыл для конюшни двух кошек. Как вы думаете, это полезно?
— Я разбираюсь только в собаках и — теоретически — в свиньях.
— Пойдёмте завтракать. В гостинице недурная ветчина.
Больше Тони речь о Клер не заводил. Угостив Динни «недурною ветчиной», он усадил девушку в её машину и проехал миль пять в сторону Кондарфорда, объявив, что обратно пройдётся пешком.
— Бесконечно признателен вам за ваш приезд, — поблагодарил он, безжалостно стиснув ей руку. — Это очень по-товарищески с вашей стороны. Привет Клер.
Он повернул и пошёл назад тропинкой через поле, на прощанье помахав Динни рукой.
Остальную часть обратного пути Динни думала о своём. Хотя югозападный ветер все ещё не улёгся, солнце то выглядывало, то скрывалось, и тогда начинала сыпаться колючая, как град, крупа. Загнав машину на место, девушка позвала спаниеля Фоша и направилась к новому свинарнику. Её отец уже был там и осматривал постройку, как настоящий генерал-лейтенант подтянутый, зоркий и немного чудаковатый. Отнюдь не уверенная, что здание когда-нибудь в самом деле наполнится свиньями, Динни взяла отца под руку:
— Как идёт сражение за «свинград»?
— Вчера заболел один из каменщиков, а плотник повредил себе большой палец. Я говорил со стариком Беллоузом, но ведь нельзя же, чёрт возьми, накидываться на него за то, что он хочет занять своих людей подольше. Я симпатизирую тем, кто держится за своих рабочих, а не путается с разными там союзами. Он заверяет, что к концу следующего месяца всё будет готово, но едва ли справится.
— Конечно, нет, — поддержала отца Динни. — Он уже дважды давал обещание.
— Где ты была?
— Ездила навестить Тони Крума.
— Что-нибудь новое?
— Нет. Я только сообщила ему, что видела мистера Масхема и что тот не откажет ему от места.
— Рад за него. Он парень с характером. Досадно, что он не военный.
— Мне очень жаль его, папа: он любит по-настоящему.
— На это все жалуются, — сухо отозвался генерал. — Ты видала, как ловко сбалансирован новый бюджет? Мы живём в эпоху сплошной истерии: каждое утро к завтраку тебе подают очередной европейский кризис.
