Жозе Эса де Кейрош - Новеллы
И другие занятия Евы его тоже нередко выводят из себя, и порой с бесчеловечностью, которая, увы, уже вполне человеческая, наш праотец, схватив свою подругу за волосы, опрокидывает ее на землю и топчет своими мозолистыми ногами. Так однажды он пришел в ярость, увидев на коленях у сидевшей возле огня Евы пушистого хромого щенка, которого она ласково и терпеливо приучала обсасывать кусочек сырого мяса. Она нашла брошенного и визжавшего щенка около ручья и взяла его в пещеру, согревая и кормя его с непонятным, но сладостным чувством, от которого ее толстые губы, не привыкшие улыбаться, растягивались в материнской улыбке. Наш достопочтенный праотец, сверкая глазами, тут же вознамерился сожрать щенка, посмевшего расположиться в его пещере. Но Ева защищает звериного детеныша, дрожащего и лижущего свою покровительницу. Чувство Милосердия рождается на земле, словно первый цветок, распустившийся среди крови и Жестокости. Хриплыми и отрывистыми восклицаниями — такова была речь наших прародителей — Ева, по всей вероятности, пытается убедить Адама, что будет хорошо, если у них в пещере станет жить прирученное ими животное… Адам выпячивает свою хоботообразную губу. Потом молча бережно проводит рукой по мягкому загривку приемыша. И этот миг — важнейший в Истории! Человек приручает Животное! Из этого подобранного в раю щенка произойдет впоследствии домашняя собака, с ее помощью будет приручена лошадь, а потом — овца. Стадо будет разрастаться, пастух будет его пасти, а верный пес — охранять. Так Ева, сидя у огня, пролагает путь будущим кочевым племенам скотоводов.
А в те долгие утра, когда отважный Адам охотится, Ева, бродя по долинам и холмам, собирает ракушки, птичьи яйца, всякие корешки и семена, обуреваемая желанием приумножить свои припасы, которые она прячет в расщелинах скалы. Как-то раз горсть семян, собранных ею на берегу ручья, просыпалась на черную, влажную землю. И вдруг проклюнулся зеленый росток, потом вытянулся стебель, потом созрел колос. Его зерна показались ей вкусными. Ева, подумав, закопала в землю другие семена в надежде, что возле их пещеры, на клочке земли, вырастут эти колосья со сладкими, мягкими зернами… Так был получен первый урожай! Так наша праматерь в те далекие райские времена подготовила почву будущим оседлым племенам земледельцев.
Между тем прошло время — и родился Авель, и жизнь в раю текла день за днем, становясь понемногу не столь опасной и тяжкой. Так, вулканы мало-помалу потухали и горы уже не обрушивались с грохотом на ни в чем не повинные плодородные долины. И так невозмутимо струились воды, что в их зеркальной глади четко и выпукло отражались облака и прибрежные вязы. Лишь изредка возмущал чистоту неба, затмевая его своими отвратительными крыльями и клювом, птеродактиль; солнечные дни сменялись туманными, и не было ни сильных засух, ни проливных дождей. В этом наступившем умиротворении чувствовалась сознательная покорность: Мир наконец признал превосходство Человека. Лес теперь воздерживается от легкомысленных пожаров, зная, что вскоре человеку понадобятся от него сваи, бревна, весла, мачты. Ветер в горных ущельях понемногу укрощает свои порывы и приучается дуть как надо для того, чтобы заставить работать мельничные жернова. Море утопило всех своих чудовищ и с готовностью подставляет спину под киль судна. Земля раскинулась плодородной нивой и бродит соками, ожидая сохи и семян. И все металлы залегли рудными жилами, весело готовясь к пламени горна, где они обретут форму и красоту.
Каждый день Адам возвращается домой с обильной добычей. Очаг пылает, освещая лицо нашего праотца, преображенное осмысленной жизнью: губы его утончились, лоб облагородился неторопливым раздумьем, взгляд более спокоен и сосредоточен. Ягненок, насаженный на вертел, жарится на раскаленных угольях, брызгая жиром. На земле стоят сосуды из скорлупы кокосовых орехов, наполненные свежей родниковой водой. Медвежья шкура мягко покрывает папоротниковое ложе. Другая шкура висит, закрывая отверстие пещеры. В одном из углов — мастерская, и там груды кремня и молот; в другом углу — оружейный склад, где лежат копья и дубины. Ева сучит нитки из козьей шерсти. Возле огня, в тепле, на охапке листьев спит Авель, толстенький, голенький, с редкой шерстью на более светлой, чем у родителей, коже. Деля с ним тепло очага и ложе из листьев, его охраняет пес, выросший из подобранного Евой щенка: он косится на всех добрым глазом, уткнувшись мордой в лапы. И Адам (о, сколь странное занятие!), очень серьезный, обломком камня старательно вырезает на широкой костяной пластинке рога, спину и вытянутые ноги бегущего оленя!.. Трещат дрова. Небо усыпано звездами, и всевышний задумчиво взирает на прогресс Человечества.
И теперь, когда в звездной райской ночи, с помощью отменно сухих ветвей Древа Познания, я возжег сей истинный очаг, позвольте мне оставить вас, достопочтенные прародители!
Я уже не опасаюсь, что вас поглотит неустойчивая земля, что вас пожрут чудовищные звери или что Сила Разума, выведшая вас из леса, погаснет наподобие свечи на ветру и вы вновь возвратитесь на свое Дерево. Вы уже непоправимо очеловечены и с каждым рассветом станете продвигаться все дальше в совершенствовании вашего тела и в просветлении вашего разума с такой резвостью, что вскоре, через какие-нибудь сотни тысяч кратких лет, Ева превратится в прекрасную Елену, а Адам — в мудрейшего Аристотеля.
Но я не знаю, поздравлять ли мне вас с этим, достопочтенные прародители! Ибо те ваши родичи, что навсегда остались в лесной чащобе, — счастливы…
Каждое утро орангутан просыпается на своем зеленом ложе среди скал, на пышной перине из мха, которую он сверху заботливо устлал душистыми ветками. Лениво, беззаботно потягивается он на мягкой постели, слушая звонкое пение птиц, наслаждаясь первыми солнечными лучами, уловленными сетью листвы, и слизывая со своих обросших густыми волосами рук капли сладкой росы. Хорошенько почесавшись и почистившись, орангутан неторопливо влезает на вершину своего любимого дерева, избранного им среди всех прочих за его зеленую молодость и убаюкивающую упругость ветвей. Затем, освеженный душистым легким ветерком, орангутан ловкими прыжками обследует лесные кладовые, всегда доступные и полные припасов, и завтракает бананами, плодами манго и гуайявы, столь же питательными, сколь и целебными. Обстоятельно обшаривает он все лесные тропы и переулки и по пути резвится с такими же ловкими, как он, собратьями, соперничая с ними в силе и проворстве, или ухаживает за красивыми орангутанихами, которые, являя ему свое расположение, выискивают у него насекомых или, ухватившись с ним вместе за одну цветущую лиану, раскачиваются, болтая; а то целым веселым стадом орангутаны спускаются к прозрачной реке или, сидя на краю ветки, слушают какого-нибудь старого, многоречивого шимпанзе, рассказывающего забавные охотничьи, путевые и любовные истории или анекдоты о неповоротливых животных, которые топчут траву, а на дерево влезть не в силах. Затем орангутан возвращается на свое любимое дерево и, растянувшись в зеленом гамаке, погружается в сонное блаженство, однако сны его, будучи сходны с нашими сновидениями, в отличие от них, не обнаруживают скрытых метафизических состояний души, а воспроизводят лишь картины реальной жизни. Наконец лес мало-помалу затихает, ночная тьма взбирается по стволам деревьев, и счастливый орангутан возвращается на свое ложе среди мшистых скал и почивает, осыпанный божьими милостями, ибо, хотя орангутан никогда не обременял себя ни рассуждениями о боге, ни даже сомнениями в его существовании, многотерпеливый господь продолжает осыпать его милостями.
Так проводит свои дни Орангутан на Дереве. А как проводит их в Городах Человек, двоюродный брат Орангутана? В страданиях — и лишь потому, что владеет высшими дарами, коих нет у орангутана! В страданиях — и лишь потому, что неизбавимо влачит повсюду за собой безысходное зло, коим является для него его собственная Душа! В страданиях — и лишь потому, что наш праотец Адам в тот страшный день, двадцать восьмого октября, после того как он оглядел и обнюхал весь этот рай, не осмелился почтительно объявить всевышнему: «Благодарю тебя, милостивый создатель, но предоставь владеть Землей кому-нибудь более достойному, чем я, ну там Слону или Кенгуру, а что до меня, то я, пожалуй, вернусь на свое дерево!..»
Но поскольку наш достопочтенный праотец не обладал провидческим даром или ему не хватило самоотверженности, чтобы отклонить столь великое предназначение, мы должны и дальше властвовать над мирозданием и оставаться высшими существами… И прежде всего мы должны неустанно пользоваться самым прекрасным, самым чистым, единственным, истинно великим даром, ниспосланным нам господом среди всех других его даров, — даром любить его, если уж он не сподобил нас его познать. И не забудем, что он учил нас и на холмах Галилейских, и под манговыми деревьями Белавана, и в суровых долинах Янцзы, что любовь к нему есть любовь к своим ближним, ко всему на свете — пусть то будет червь, или скала, или ядовитый корень, — и ко всему тому, что вроде бы и не нуждается в нашей любви: к Небесным Светилам и Мирам и разбросанным по Вселенной Туманностям, сотворенным, как и мы, божьей волей из той же, что и мы, первоосновы, — пусть даже они не любят нас и не знают.
