Оноре Бальзак - Урсула Мируэ

— Но чем они вам мешают? — удивился мировой судья.

— Мы в Немуре обойдемся без дворян.

— Кажется, старая дама говорила, что если дело сладится, на оставшиеся деньги она сможет прожить только в Бретани. Она подумывает о том, чтобы продать свой дом.

— Ну так пусть продаст его мне, — сказал Миноре.

— Ты что-то слишком раскомандовался, — вмешалась Зелия. — На что тебе два дома?

— Если мы сегодня не уговоримся с вами насчет Бордьерской фермы, — продолжал мировой судья, — весь город узнает, что мы возобновили арендный договор, через три дня на нас снова будет наложен арест, и я не смогу довести до конца это дело, хотя я в нем весьма заинтересован. Если вы не согласны, я тотчас отправляюсь в Мелен — тамошние фермеры, мои знакомцы, купят Бордьеры с закрытыми глазами. А вы потеряете возможность вложить капитал из трех процентов в землю Руврского края.

— Зачем же вы в таком случае пришли к нам?

— Затем, что у вас есть деньги, а моим прежним клиентам понадобится несколько дней на то, чтобы отсчитать мне сто двадцать девять тысяч франков. А я тороплюсь.

— Лишь бы она убралась из Немура — и я дам вам деньги! — сказал Миноре.

— Вы понимаете, что я не могу указывать Портандюэрам, как им поступить, но я уверен, что они не останутся в Немуре.

Поверив Бонграну, Миноре с согласия Зелии посулил ему выдать средства, необходимые Портандюэрам для выплаты долга. Купчая была совершена Дионисом, и, к радости мирового судьи, Миноре и Зелия заметили, что деньги за последний год уже уплачены предыдущим хозяевам, лишь когда все было уже подписано. Июнь был на исходе, когда очистка счета госпожи де Портандюэр закончилась, и Бонгран принес ей сто двадцать девять тысяч франков, посоветовав вложить их вместе с десятью тысячами Савиньена в пятипроцентную ренту, что давало бы Портандюэрам шесть тысяч франков в год. Таким образом, старая дама не только ничего не потеряла, но даже получила лишние две тысячи в год, и семейство Портандюэров осталось жить в Немуре. Хотя мировой судья даже не подозревал о том, как мучительно для бывшего почтмейстера присутствие Урсулы, Миноре решил, что его обвели вокруг пальца, и острое чувство обиды лишь усилило его ненависть к несчастной жертве. Так началась подспудная, но возымевшая страшные последствия борьба двух чувств — того, что заставляло Миноре выживать Урсулу из Немура, и того, что давало Урсуле силы сносить гонения, причина которых долгое время была покрыта мраком; так создалось это странное, небывалое положение, подготовленное всеми предшествующими событиями, которые послужили немурской драме своеобразным прологом.

Госпожа Миноре, которой муж преподнес столовое серебро и сервиз стоимостью около двадцати тысяч франков, давала каждое воскресенье роскошный обед для своего сына и его приятелей, приезжавших из Фонтенбло. Ради гостей Зелия выписывала из Парижа всяческие лакомства, так что нотариусу Дионису поневоле приходилось следовать ее примеру. Гупиль, от которого Миноре старались отделаться как от человека с дурной репутацией, недостойного находиться в столь избранном обществе, был впервые приглашен к ним в дом только в конце июля, через месяц после того, как бывший почтмейстер переменил образ жизни. Старший клерк, и без того задетый этой намеренной забывчивостью, принужден был вдобавок обращаться на «вы» к Дезире, который, вступив в должность помощника прокурора, держался церемонно и спесиво даже у себя дома.

— Вы, значит, променяли Эстер на мадемуазель Мируэ? — спросил Гупиль помощника прокурора.

— Во-первых, сударь, Эстер умерла[171]. А во-вторых, мне нет никакого дела до Урсулы.

— Что же в таком случае вы мне плели, папаша Миноре? — весьма непочтительно вскричал Гупиль.

Уличенный во лжи таким человеком, как Гупиль, Миноре непременно смутился бы, если бы не имел видов на старшего клерка и не пригласил его нарочно, памятуя в давнем его предложении расстроить брак Урсулы с молодым Портандюэром. Поэтому вместо ответа он проворно увлек клерка в глубь сада.

— Вам скоро стукнет двадцать восемь, дорогой мой, — сказал Миноре, — а вы все еще не пристроены к настоящему делу. Я желаю вам добра — ведь вы как-никак были товарищем моего сына. Послушайте! Если вы уговорите девицу Мируэ, у которой, кстати, есть сорок тысяч франков, выйти за вас замуж, я дам вам денег на покупку конторы в Орлеане — это так же верно, как то, что меня зовут Миноре.

— Нет, — сказал Гупиль, — Орлеан — это слишком далеко, вот в Монтаржи...

— Нет, — возразил Миноре, — а вот в Сансе...

— Ладно, так и быть! — согласился старший клерк. — Там резиденция архиепископа, а святоши — это неплохо, немного лицемерия — и ты на коне. К тому же девчушка набожна, она там наверняка будет иметь успех.

— Разумеется, — сказал Миноре, — сто тысяч франков я выложу только в день свадьбы нашей родственницы, о чьей судьбе я пекусь в память о моем почтенном дядюшке.

— А может, из уважения ко мне? — ехидно осведомился Гупиль, заподозривший какой-то подвох. — Разве не я подсказал вам, что вы можете получить двадцать четыре тысячи франков годового дохода, скупив земли вокруг Руврского замка — несколько участков подряд, без всякой чересполосицы? С вашими лугами и мельницей на другом берегу Луэна вы могли бы прибавить к тем двадцати четырем еще шестнадцать тысяч франков! Слушайте, папаша, хотите начистоту?

— Да.

— Так вот, чтоб вы знали, с кем имеете дело: я торговал Рувр с парками, садами, службами и лесом для Массена.

— Твое-то какое дело? — вмешалась Зелия.

— Так вот, — продолжал Гупиль, с ненавистью взглянув на Зелию, — если я захочу, Массен завтра купит все это за двести тысяч франков.

— Оставь нас, жена, — сказал великан, взяв Зелию под руку и отводя ее в сторону, — я сам с ним разберусь... Мы были так заняты в последнее время, — сказал он, возвращаясь к Гупилю, — что нам было не до вас, но я надеюсь, что вы по старой дружбе поможете нам с покупкой Рувра.

— Между прочим, прежде владение Рувром давало право на титул маркиза, — лукаво вставил Гупиль, — а в ваших руках эти земли станут приносить пятьдесят тысяч франков в год и составят при нынешних ценах на недвижимость капитал в два миллиона франков.

— Тогда наш помощник прокурора женится на дочери маршала Франции или на какой-нибудь родовитой дворянке и получит место в Париже, — сказал почтмейстер, открывая свою громадную табакерку и угощая Гупиля.

— Так, значит, без обмана? — воскликнул Гупиль, потирая руки.

— Даю честное слово, — ответил Миноре и пожал Гупилю руку.

Хитрый клерк судил о людях по себе и решил, к счастью для Миноре, что женитьба на Урсуле лишь предлог, чтобы примириться с ним, Гупилем, и заставить его порвать с Массеном.

«Сам бы он до этого в жизни не додумался; я узнал руку Зелии, это она его подучила. Что ж! Прощай, Массен. Не пройдет и трех лет, как я стану сансским депутатом», — подумал Гупиль, выйдя от Миноре.

Увидев Бонграна, который направлялся в дом напротив на ежевечернюю партию виста, он бросился к нему.

— Вы принимаете участие в Урсуле Мируэ, дорогой господин Бонгран, — сказал Гупиль, — вам не может быть безразлично ее будущее. Мой план таков: она выходит за нотариуса, имеющего контору в окружном центре. Этот нотариус, который через три года непременно станет депутатом, записывает в брачном контракте, что получил за ней сто тысяч приданого.

— Она может рассчитывать на лучшее, — сухо ответил Бонгран. — Невзгоды подточили здоровье госпожи де Портандюэр, она дряхлеет на глазах и долго не протянет; у Савиньена останется шесть тысяч франков ренты, у Урсулы — капитал в сорок тысяч; я помещу их деньги не хуже Массена, только без обмана, и лет через десять они сколотят небольшое состояние.

— Савиньен сделает глупость, он в любой момент может жениться на мадемуазель дю Рувр[172], единственной наследнице, которой дядюшка и тетушка оставят два громадных состояния.

— Когда придет любовь, не до благоразумья, как сказал Лафонтен[173]. Но кто он такой, этот нотариус? В конце концов мало ли что... — полюбопытствовал Бонгран.

— Я, — ответил Гупиль, и мировой судья содрогнулся.

— Вы? — воскликнул он, не скрывая своего отвращения.

— Ваш покорный слуга, — ответил Гупиль, бросив на мирового судью желчный, дерзкий, ненавидящий взгляд.

— Хотите вы стать женой нотариуса, который запишет за вами сто тысяч приданого? — спросил Бонгран, входя в маленькую гостиную Портандюэров.

Урсула, сидевшая подле хозяйки, и Савиньен разом вздрогнули и посмотрели друг на друга: она с улыбкой, он — не смея выдать свое волнение.

— Я не вольна распоряжаться собой, — ответила Урсула, тайком от госпожи де Портандюэр протянув Савиньену руку.

— Потому-то я и отказал, не спросив вас.

— Но, девочка, мне кажется, что быть женой нотариуса не так уж плохо! — заметила старая дама.