Илья Штемлер - Архив
– Шурочка, я жду гостя, понимаешь. Получилось неожиданно, понимаешь.
– Вот оно что? – расплылась Портнова. – Так бы и сказала.
– Я и говорю, – Чемоданова решала, с чего начинать, ведь осталось совсем мало времени до прихода Янссона.
– Тогда другое дело. Понятно… А когда он явится?
– Минут через сорок. У меня еще миллион дел.
– Все! Понимаю! Все! Дай я тебе помогу, – Портнова загорелась. – Приберу комнату, кругом такой кавардак, неудобно даже. А ты займись собой. Через полчаса я исчезну, засекай время, растворюсь, как с белых яблонь дым. Всё, всё! Начинаю. – И, не дождавшись согласия, Портнова поспешила в коридор за всем необходимым для быстрой уборки. Она знала эту квартиру, как свою. Нередко заходила просто так, послушать пластинки. Больше всего их объединяла музыка, в которой Портнова знала толк… Долгие годы Портнова работала у Шереметьевой, в отделе использования, потом, соблазненная более высокой зарплатой, ушла к Тимофеевой, в отдел хранения, как-никак пятнадцать рублей в месяц не пустяк.
– Хорошо, что я нагрянула, да? – Портнова воротилась в комнату со щеткой и тряпкой. – Хорошо, верно? А что ты наденешь? Серый костюм? Он тебе идет… Слушай, а кто он такой?
– В архив приехал, к нам. Из Швеции, – без особой охоты ответила Чемоданова.
– Хорошо вам, в читальном зале, людей видите, – помедлив, ответила Портнова. – А мы… глядеть друг на друга уже не можем… Слышала, какую свару Женька Колесников затеял? Против самой Софочки пошел. И нас к директору тягали, на допрос. Тип какой-то приехал из Москвы, все дознавался – что и как… Весело.
Чемоданова молча достала из ящика немудреную косметику, решая, с чего начать. Она редко пользовалась косметикой. И дорого, и ни к чему при такой коже, как у нее. Может быть, тон наложить, и то чуть-чуть.
– А где Вовка? – спросила она.
– Черт его знает, – Портнова приступила к уборке. – Сидит у кого-нибудь. Слава богу, не вертится под ногами… Надо успеть к приходу твоего гостя.
Но Портнова не успела. Раздался дверной звонок. Ровно три коротких, каких-то мужских сигнала.
Янссон сидел на табурете, прямой и строгий. Темно-синие брюки в цвет голубоватого капитанского пиджака были немного забраны на коленях, показывая серые в искорку носки. Яркий галстук подпирал суровый кадык.
«Индюк, хотя бы улыбнулся ребенку», – думала Портнова, пытаясь просунуть в рукава Вовкины руки.
Вовка вырывался и вопил. Ему не хотелось уходить, здесь все водили его из комнаты в комнату, угощали всякой вкуснятиной, даже этот хмырь, Сидоров, налил стакан молока с сухариком. А что дома? Четыре стены и несколько ломаных игрушек.
– Не хочу домой! – визжал Вовка, брыкаясь.
Каждый раз, оказываясь лицом к Янссону, Портнова улыбалась, как бы извиняясь за поведение сына.
– Другие мальчики ведут себя в гостях тихо, а ты?
– Другие мальчики ослы! – вопил Вовка.
– Ну что ты такое говоришь? Стыдно перед чужим дядей.
Вовка на мгновение стих, посмотрел на Янссона и сообщил:
– Этот дядька похож на попугая.
– Вот те на! – растерялась Портнова. – Такой хороший дядя…
– Еще он похож на другого попугая, который больше первого, он сидит в клетке у заведующей, – захлебнулся Вовка, продолжая деловито рассматривать Янссона.
Тут, неожиданно для Вовки и его мамы, узкое лицо Янссона стало еще уже, губы свернулись трубочкой, а глаза окосели, сойдясь на переносице круглыми зрачками, нос заострился и потянул за собой смешную голову вперед, вытягивая шею из воротничка.
Вовка притих. Потом засмеялся. И, оглянувшись на мать, указал пальцем на забавного дядьку. И Портнова засмеялась.
В следующее мгновение Янссон распустил губы; чуть ли не до ушей, как-то в стороны разогнал зрачки и тыльной стороной ладони поддел нос кверху. Новая маска в контрасте с первой смотрелась куда уморительней.
– Еще! – приказал Вовка.
– Хватит! – обронил Янссон. – Для такого маленького крикуна и того много.
Тон, каким Янссон отказался демонстрировать рожи, озадачил малыша. Потом он запрокинул голову и захохотал, пытаясь что-то изобразить своей круглой веснушчатой мордочкой, под челкой волосиков цвета спелой ржи.
Янссон взял принесенную плоскую сумку, извлек желтую конфету размером с сигаретный коробок и протянул Вовке.
– Будешь слушать маму? – спросил Янссон.
– Нет, – честно ответил Вовка.
– Тогда не дам, – тем же тоном отрезал Янссон.
– Буду! – пообещал Вовка.
Он взял конфету и как завороженный принялся разглядывать картинку с изображением Деда Мороза, покорно продевая руки в пальтишко.
Одарив на прощание Янссона благодарной улыбкой, Портнова потянула сына в коридор. И столкнулась с Чемодановой, та спешила в комнату, юная, свежая, в сером шерстяном костюмчике, подаренном каким-то обожателем…
– Уходишь?
– Если желаешь, я останусь, – съязвила Портнова.
– Вот! – Вовка показал Чемодановой конфету и высунул язык.
– Уведи его, – покачала головой Чемоданова. – Или я выброшу его в окно.
– Своего заимей, потом бросай, – неожиданно серьезно ответила Портнова, направляясь к выходной двери. И, остановившись на пороге, так же серьезно добавила: – Рожай, девонька. Не упрямься. Нормальный мужик, – она повела подбородком в сторону комнаты.
– Рожай, девонька, – передразнил Вовка. – Не упрямься. Нормальный мужик.
Портнова и Чемоданова рассмеялись. Вовка развернул конфету и целился, с какого края ее надкусить.
Закрыв за ними дверь, Чемоданова оглядела себя в зеркале и выключила в коридоре свет.
Шел двенадцатый час ночи, а Янссон, видимо, уходить и не собирался. С позволения хозяйки он снял капитанский пиджак. Под приталенной светлой сорочкой угадывался тренированный торс сорокалетнего мужчины.
Чемоданова уже трижды согревала чайник. И каждый раз они не выпивали и четверти стакана – то разговаривали, то слушали музыку, а вспомнив о чае, находили его остывшим. Вот и сейчас Чемоданова отправилась на кухню, чтобы поставить чайник на плиту.
Давно у нее не было так хорошо на душе. Лишь легкая досада как бы царапала ее честолюбие, распаляла любопытство… Конечно, Янссон человек северный. Иное дело Рудольф, смешной толстощекий Рудольф, мог пристать с ласками во время еды и обижался как ребенок, получив отпор. С ним все было ясно… Тем не менее… Чемоданова вспомнила обжигающий взгляд Янссона в отражении зеркала. Она стояла спиной, меняла пластинку на проигрывателе и мельком взглянула в висящее рядом зеркало, словно застала Янссона врасплох. Он понял, покраснел, смутился, торопливо подхватил вилку и ткнул в пельменину, но неудачно, пельменина скользнула и упала на пол, чем еще больше вогнала Янссона в смущение. Как подобное поведение не вязалось с тем, первым появлением Янссона в архиве, в отделе использования. Его невозмутимая физиономия при виде незнакомой полуобнаженной женщины… Чемоданова не выдержала и со смехом напомнила Янссону о том забавном эпизоде. «Да, – ответил Янссон, – вы тогда были не одна. К тому же, я достаточно рассвирепел от бесконечного бюрократического ожидания, чтобы не видеть всех прелестей». И тоже засмеялся…
В скупо освещенной кухне оказалось пестрое сборище. Каждый из соседей был занят у своей плиты. И Майя Борисовна, и Сидоров, и даже тихая Константинова, которая избегала появляться на кухне в общей толчее.
Братья-водители, Мика и Шуня, трудились над какой-то ржавой железкой, установленной посреди кухни на табурете…
Пенсионер Сидоров бросал через плечо жуткие взгляды на братьев и ворчал:
– Была чистота. День сдачи дежурства. И на тебе! Устроили мастерскую. А кто будет убирать?
– Ш-ша! Дед, – обронил заика Шуня. – Все бб-будет как в больнице, мамаша уберет, ее вахта. Или вы давно не были в б-больнице? Я говорю – мамаша уберет.
– Ждите! – отозвалась Майя Борисовна и сыпанула в кастрюлю перловую крупу. – Босяки. Вам не хватает дня на работе, вы приносите в дом всякую дрянь. Вам нужен специальный человек за вами убирать.
– Мама, – захныкал Мика, здоровенный детина с вислыми модными усами. – Пассатижи соскальзывают от твоих причитаний. Такое счастье, что я нашел эту коробку. Еще пять минут.
– Только такого счастья тебе не хватает, – вздохнула Майя Борисовна. – Матери в моем возрасте качают внуков.
Соседка Константинова осторожно вздохнула, в знак полной солидарности.
– Оп-пять началось! – Шуня тепло кивнул Чемодановой и улыбнулся.
Чемоданова приблизилась к плите и зажгла конфорку.
Пенсионер Сидоров умолк, с подстрекательским интересом наблюдая, как Чемоданова отреагирует на раскардаш, что устроила эта шоферня на общественной кухне после сдачи дежурства.
Прямые и короткие брови Чемодановой сейчас изогнулись дугой, придав ее милому лицу особую одухотворенность, словно она беззвучно пела. Глаза мягко лучились. Даже осанка сейчас у нее была как… не из этой квартиры. Казалось, Чемоданова никого не замечает.
