Владимир Орлов - Солёный арбуз
— Я ищу Буратино, — придумал Букварь.
— Так вот же он, на подоконнике.
Буратино сидел на подоконнике в теплых солнечных лучах, спиной к тайге, задрав нос.
— Видишь, он сразу ожил.
— Вижу, — засмеялась Ольга. — Я никогда не буду сажать его на цепь. Устраивайся у стола.
— Я же один пока.
— Ты и будешь один. Вот пирог.
— Ну и пирог! Просто блеск!
Пирог приплыл на Ольгиных руках на стол, пахнул черникой, круглый, словно плетеный, с упитанными, загорелыми боками колобка.
— Между прочим, у меня сегодня день рождения.
— Вот тебе раз! Ты бы хоть предупредила! Хоть бы сказала... Оленька, я тебя поздравляю... Я тебя...
— Уже девятнадцать. Совсем старуха.
— Все-таки я старше тебя на три месяца.
— Совсем старуха и скоро седеть начну.
— Это уж точно. А потом на пенсию...
— Вина не будет. Только чай и пирог. Традиционные. В нашем детдоме мы всегда так отмечали дни рождения. Чаем и пирогом с черничным вареньем.
— Ну, тогда...
Нож из нержавеющей стали быстро и ловко резал тонкие румяные плети сдобного теста. Чернильные куски выстраивались на тарелке. Букварь смотрел на Ольгу, высунувшую язык, и снова узнавал в ней счастливую и вертлявую девчонку со смеющимися глазами, какой была она на Канзыбе. Мысли Букваря пошли по непонятной кривой, и он сказал совсем некстати:
— Скоро будет две недели, как Кешка...
Нож из нержавеющей стали вздрогнул и начал резать пирог неуверенно.
— А где ты покупала черничное варенье? — растерянно заинтересовался Букварь.
— Привет тебе! Зайди в любой магазин.
— Разве?..
— В детдоме мы, конечно, не покупали варенье в магазинах. У нас вокруг были такие леса!
— Леса?..
— Ну да, леса! Ты что, не слушаешь меня?
— Нет, я слушаю. Я соображаю. И еще я смотрю на пирог.
«Я смотрю на пирог и вижу твои руки, вижу твои пальцы, твои тонкие загорелые пальцы. Мне нравится смотреть на твои пальцы. Они такие...»
— Отличный пирог! В порядке!
— А на Канзыбе я готовила хуже?
— Ну что ты!
«Просто я забыл о Канзыбе. Я не хотел вспоминать этого слова. Я думал, оно испортит тебе настроение. А ты назвала его сама. Значит, у тебя все перегорело? А может быть, и не было ничего? Как у Николая? И теперь этот одессит...»
— Я ведь и в детдоме была поварихой. Из чего только не стряпала! Было время — и из картофельных очисток... Ты не жадничай, Букварь, ты работай зубами...
— А я и зубами...
— Потом только мне и доверяли готовить пирог с черничным вареньем. И каждый раз, когда ребята ели его, я волновалась. Нет, честное слово. Я даже знала заранее, кто как будет есть. Вот уже забыла фамилии некоторых ребят, а как они ели, помню, их глаза и губы, их любимые жесты... Смешно, да?
— Смешно...
— Вот ты ешь, как Петька Соломатин. Был у нас такой парень, толстый и щербатый. Очень жадный. Торопишься, даже не пережевываешь. Ты тоже жадный?
— Смотря до чего.
— Видишь эту пачку бумажек? Телеграммы. Сегодня пришли. Двадцать три. Каждая кончается: «желаем черничным». Смотрю на подписи и вижу двадцать три рта, вижу, как едят эти рты и как они сытно облизываются. Смешно, да?
— Смешно...
— Трое моряков, один летчик, портниха, есть студенты. Все думали, что я стану шеф-поваром. Или на крайний случай актрисой: как-то я играла Снегурочку. А я вот штукатур.
— Так и останешься штукатуром?
— Нет, я буду физиком.
— Точно?
— Абсолютно точно. Вот пройдет по Саянам первый поезд, и я уеду в институт... Хитрый ты! Заставляешь меня болтать, а сам уписываешь кусок за куском!
— Я по инерции... Я же не ел таких пирогов.
— Честное пионерское?
— Честное.
— А я уж думала, что просто к ним привыкла. У нас в детдоме такой пирог был пределом мечтаний. Он и еще соленый арбуз.
— Чего-чего?
— Что ты, никогда не ел соленого арбуза? Я один раз пробовала.
— Я много потерял?
— Уже и не помню его вкуса. Совсем не помню. Может быть, ты и ничего не потерял. Только не в этом дело.
— А в чем?
— Это трудно понять... Представь себе глухое удмуртское село, бедный колхоз, вокруг леса и в лесу наш детдом... Питались мы тогда не так чтобы очень. О многих вещах знали понаслышке... Об арбузе тоже... И вдруг однажды весной к одной из наших девчонок, Ленке Муравьевой, приехал родственник. Какой-то двоюродный дядя, брать он ее не собирался, просто заехал навестить. Сорок семь гавриков, и я в том числе, ходили за этим двоюродным дядей, молча смотрели на него. Мы-то вообще никаких родственников не знали. Мы так завидовали Ленке! Гостил этот дядя два дня. Потом уехал. Оставил Ленке гостинцы. Обыкновенные: хлеб, сало, пряники, черствые уже пироги. И с ними — соленый арбуз. Дядя был откуда-то с юга.
— Добрый дядя.
— Все-таки он приехал... Ленка тогда разделила арбуз по-братски. Он был маленький, и дольки получились крошечные. Ели мы их долго, смакуя. Сначала мне казалось, что я ем соленый помидор, но потом я забыла об этом. Ела я что-то сказочное и чудесное. По глазам наших ребятишек видела, что они чувствуют то же самое.
— И с тех пор...
— Ты не подсказывай. Если хочешь слушать.
— Я хочу слушать.
— Мы тогда стали мечтать о соленом арбузе. Знаешь, как о какой-то синей птице. К этой мечте примешивалась и тоска по родным, которых у нас не было. Мы сидели зимними вечерами в своем холодном домике, заваленном снегом, и мечтали о жаре, о солнце и о соленом арбузе — символе чего-то чудесного, что обязательно должно произойти в жизни каждого. Чудаки! Тогда, зимой, мы и задумали послать экспедицию. За соленым арбузом. Экспедицией был Сашка Голутвин, самый деятельный наш парень. Больше всех он говорил об арбузе. На рынке мы загоняли всякое барахло, подрабатывали в колхозе, насобирали Сашке денег на дорогу и на арбуз. Сашка уехал и пропал. Потом его поймала милиция. Вовсе и не на юге, а в Свердловске. Он спекулировал чем-то и лазал в трамваях по карманам. Перед тем как отправить Сашку в колонию, его привезли к нам в детдом. Мы стояли напротив него огорошенные: Сашка — и вдруг обманул, мы же верили ему. А Сашка только смеялся: «Дураки! Поверили в сказочку? Вам дядя всучил большой соленый помидор, а вы поверили! Их и нет, соленых-то арбузов! Дураки...» Мы и были тогда дураки, сорок шесть маленьких дураков. Съели какую-то ерунду и выдумали...
— Вовсе не дураки. Разве дело во вкусе? Дело в мечте.
— Ну в мечте. А зачем мечтать о том, чего нет?
— Почему нет? Есть же соленые арбузы.
— Нет, Букварь, — глухо сказала Ольга, — нет их.
Букварь поднял голову и не узнал Ольгу. Она смотрела в распахнутое окно, и в глазах ее были отчужденность и тоска. Вовсе не такая Ольга прыгала на метле по канзыбинским камням и смеялась солнечно. И Букварь понял, что время Буратино окончилось, что Канзыба в
Ольгиной жизни, как и в его, не прошла даром и что последние слова Ольги были вовсе и не об арбузе.
Ольгин взгляд был как первый седой волос.
— Все-таки где-то они есть, — тихо сказал Букварь, — эти самые соленые арбузы.
39
У парома, на травяном берегу Тубы, уже стояли люди и грелись в косых солнечных лучах грузовые машины.
Букварь не ожидал увидеть здесь толпу в такую рань и остановился у деревянных тумб озадаченный.
Толпа шевелилась, переговаривалась, ругала саянские дороги и выплевывала семенную шелуху на мягкую траву. Через секунду Букварь уже знал, что шоссе на Абакан закрыто. Закрыто, несмотря на воскресенье, так как за Жерлыком продолжаются взрывные работы и никакие автобусы в Абакан сегодня не пойдут, а грузовики будут пропускать только с особого разрешения.
«Вот тебе и на! — подумал Букварь. — А как же соленый арбуз?»
По песчаному откосу он спустился к холодной и чистой тубинской воде. Галька защелкала под его ногами костяшками бухгалтерских счетов. У воды лежали две длинные плоскодонки, похожие на пироги индейцев. Днища их недавно были просмолены, и из-под черного дегтярного навара виднелись куски плотной бумаги, рекламировавшей цветной кинофильм «Дон-Кихот».
Букварь уселся на тощую морду Россинанта и заскучал. Тубинская вода тащилась лениво и изредка подбрасывала к ногам Букваря горсти платиновых пескарей.
«Значит, надо откладывать все до следующего воскресенья...»
Букварю не хотелось уходить, он сидел на плоскодонке и надеялся на что-то. И люди наверху тоже надеялись, смотрели на левый берег Тубы, словно оттуда должен был показаться кто-то, явиться мессией народу и открыть дорогу на Абакан или в крайнем случае даровать всем грузовикам «особое распоряжение».
Туба покачивала паром и единственный «газик» на нем, осчастливленный регулировщиком.
Букварь поболтал ногой и стал расшнуровывать ботинок. Солнце начинало жарить, и лучше было держать ноги в воде. Наверху заревела машина; люди засуетились, задвигались, словно наступал тот самый долгожданный момент, который должен был что-то изменить. Букварь бросился наверх, ковыляя, проваливаясь в песок, вылез на травяной берег и увидел машину, спешившую к Тубе. На зеленых бортах ее краснели два флажка: машина везла, наверное, взрывчатку, и паром был к ее услугам.
