Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь
Фелисьен снова попытался опьянить ее словами, но Анжелика жестом заставила его замолчать.
— Нет, не говорите ничего… Как странно! Чем больше вы говорите мне нежных, ласковых слов, чем сильнее вы убеждаете меня, тем страшнее мне делается, тем больший холод охватывает меня… Боже мой! Что со мною? Ваши слова отдаляют меня от вас. Если вы еще заговорите, я уже не смогу вас слушать, вам придется уйти… Подождите, подождите минутку.
И она стала медленно ходить по комнате, стараясь справиться с собою, а Фелисьен неподвижно глядел на нее, и его охватывало все большее отчаяние.
— Я уже думала, что не люблю вас, но, наверное, это было только с досады, потому что едва я увидела вас у своих ног, как почувствовала, что сердце мое готово разорваться, и первым моим порывом было следовать за вами, быть вашей рабой… Но если я люблю вас, то почему же я вас боюсь? Что мешает мне уйти отсюда, словно невидимые руки держат меня, не пускают, привязывают к этой комнате за каждый волос?
Анжелика постояла перед кроватью, потом подошла к шкафчику и так переходила от предмета к предмету. Несомненно, тайные нити связывали ее с комнатой, с мебелью. Белые стены, белизна скошенного потолка окутывали ее покрывалом невинности, и Анжелика не могла без слез сорвать с себя это покрывало. Комната уже стала частью ее самой, мир вещей вошел в нее. И она еще яснее поняла это, когда оказалась перед пяльцами, стоявшими у стола и ярко освещенными лампой. Сердце ее упало при виде начатой розы: никогда она не закончит ее, если так преступно убежит с Фелисьеном. В ее памяти вставали годы работы, такие спокойные, счастливые, и долгая привычка к мирной и честной жизни восставала при одной мысли о грехе. Каждый день, проведенный в уютном домике вышивальщиков, каждый день деятельной и чистой жизни в этом уединении перерабатывали каплю крови Анжелики.
И Фелисьен, видя, что вещи приковывают ее, понял, что нужно торопиться уйти.
— Идем, часы летят, скоро будет поздно.
И тогда к ней пришла полная ясность.
— Нет, уже поздно!.. — воскликнула она. — Вы видите, я не могу идти за вами. Раньше во мне жили гордость и страсть, это они бросили меня в ваши объятия, это они жаждали, чтобы вы унесли меня. Но меня как будто подменили, я не узнаю себя. Разве вы не слышите: все в этой комнате кричит, чтобы я осталась. И теперь я рада повиноваться.
Не говоря ни слова, не возражая, Фелисьен попытался увести ее насильно, как непослушного ребенка. Но Анжелика вырвалась и подбежала к окну.
— Нет, бога ради! Только что я готова была следовать за вами. Но это было последнее возмущение. В меня вложили смирение и покорность, и мало-помалу, без моего ведома, они росли во мне. Каждый раз, как меня манил унаследованный грех, борьба с ним делалась менее жестокой, я все легче торжествовала над собой. Теперь все кончено — я победила себя… О мой дорогой повелитель, я так люблю вас! Не будем же портить нашего счастья. Чтобы быть счастливыми, надо покориться.
Фелисьен опять шагнул к ней, но Анжелика уже стояла возле открытого балконного окна.
— Вы хотите, чтобы я бросилась вниз?.. Послушайте же, поймите: то, что окружает меня, стало частью меня самой. Природа и вещи давно говорят со мной, я слышу голоса, и никогда они не говорили так громко, как сейчас… Слушайте! Весь Сад Марии уговаривает меня не портить своей и вашей жизни, не уходить с вами против воли вашего отца. Вот этот певучий голос, такой прозрачный и чистый, — это Шеврот, он словно вливает в меня свою кристальную свежесть. Вот этот нежный, смутный хор — это весь пустырь, все травы и деревья, все, что живет в этом священном уголке, они ратуют за спокойствие моей жизни. Но до меня доносятся и еще более далекие голоса — это говорят густые вязы епископского сада, там каждая ветка ждет моей победы… Слушайте! Вот еще один мощный, повелительный голос — это мой старый друг-собор; он никогда не спит по ночам и сейчас наставляет меня. Каждый камень его стен, каждая колонка на его окнах, каждая башенка контрфорсов, каждый свод абсиды говорят со мною, и я слышу их шепот, я понимаю их язык. Прислушайтесь, они говорят, что даже смерть не убивает надежды. Для того, кто покорен, любовь существует вечно и вечно торжествует… И, наконец, — вы слышите? — самый воздух полон шепота теней: это мои подруги, это прилетели ко мне невидимые девы. Слушайте, слушайте!
И Анжелика с улыбкой подняла руку, словно призывая к глубокому вниманию. Дыхание теней овевало все ее существо. То были девы «Легенды»; как в детстве, она манила их в своем воображении, и они таинственно вылетали из лежавшей на столе старинной книги с наивными рисунками. Первой появилась Агнеса, одетая волосами, с обручальным кольцом отца Павлина на пальце. Потом прилетели и все остальные: Варвара со своей башней, Женевьева с ягненком, Цецилия под покрывалом, Агата с вырванными грудями, Елизавета, просившая подаяния по дорогам, Катерина, победившая в споре ученых докторов. Чудо сделало Люцию такой тяжелой, что тысяча мужчин и пять пар волов не смогли утащить ее в зазорное место. Воспитатель Анастасии попытался обнять ее и ослеп. И все эти девы порхали в светлой ночи, они сверкали белизной, их груди были растерзаны орудиями пыток, из зияющих ран текла не кровь, а молоко. Воздух стал чист, девы освещали ночь, словно струился поток звезд. О, умереть от любви, как они, умереть девственной, умереть, сверкая белизной, при первом поцелуе супруга!
Фелисьен подошел ближе.
— Я существую, я живой, Анжелика, а вы отвергаете меня ради мечты…
— Мечты, — прошептала она.
— Ведь эти видения окружают вас только потому, что вы сами уверовали в них… Идемте, не вкладывайте вашу душу в мертвые вещи, и они замолчат.
Анжелика вздрогнула в экстазе.
— О нет! Пусть они говорят! Пусть говорят еще громче! В них моя сила, они дают мне смелость противиться вам… Это небесная благодать, и никогда еще она не внушала мне столько мужества. Пусть это мечта, пусть я сама создала ее и потом поверила ей — это ничего не значит! Теперь эта мечта спасает меня, она уносит меня незапятнанной в мир видений… О, покоритесь, смиритесь, как смирилась я! Я не хочу идти с вами.
И, несмотря на всю свою слабость, Анжелика выпрямилась, решительная и непреклонная.
— Но ведь вас обманули! — воскликнул Фелисьен. — Чтобы разлучить нас, прибегли ко лжи!
— Ошибка ближнего не извинит нашей ошибки.
— О, ваше сердце охладело ко мне, вы уже не любите меня.
— Я вас люблю и сопротивляюсь нам только во имя нашей любви, нашего счастья… Добейтесь согласия отца, и я пойду за вами.
— Вы не знаете моего отца. Один бог может смягчить его… Итак, все кончено? Если отец прикажет мне жениться на Клер де Вуанкур, я и тогда должен повиноваться?
При этом ударе Анжелика пошатнулась. Она не удержалась от жалобы.
— Это слишком… Уйдите, умоляю вас, не мучьте меня… Зачем вы пришли? Я уже покорилась судьбе, я уже освоилась с мучительной мыслью, что вы меня не любите. И вот, оказывается, вы любите меня, и все мои пытки начинаются сначала!.. Как же вы хотите, чтобы я жила теперь?
Фелисьен решил воспользоваться этой слабостью и повторил:
— Если отец прикажет мне жениться…
Анжелика уже преодолела боль; сердце ее разрывалось, но она, с трудом держась на ногах, дотащилась до стула словно для того, чтобы открыть Фелисьену путь к балкону.
— Женитесь на ней, нужно покоряться.
Фелисьен уже стоял около окна: раз Анжелика гонит его, он уйдет.
— Но ведь это убьет вас! — крикнул он.
Анжелика осталась спокойной.
— О, это наполовину сделано, — улыбаясь, прошептала она.
Еще мгновение он глядел на нее, такую бледную, такую худую, легкую, как перышко, которое вот-вот унесет ветер; яростно махнув рукой, он исчез в ночном мраке.
Анжелика стояла, опершись на спинку кресла; когда Фелисьен скрылся, она отчаянно простерла руки в темноту. Тяжкие рыдания сотрясали все ее тело, смертельный пот покрыл лицо. Боже мой! Теперь конец, она уже никогда не увидит его! Ноги ее подкосились, болезнь вернулась с удесятеренной силой. Еле-еле добрела Анжелика до кровати и бездыханной упала на нее — она победила. Утром ее нашли умирающей. Лампа сама погасла на рассвете посреди торжествующей белизны спальни.
XIIIАнжелика умирала. Стояло светлое прохладное утро, какие выпадают в конце зимы, на чистом небе весело сверкало солнце; было десять часов. Анжелика не шевелилась в своей царственной кровати, затянутой старинной розовой тканью; она была без сознания со вчерашнего дня. Лежа на спине, беспомощно вытянув на одеяле руки, словно точеные из слоновой кости, она не открывала глаз; лицо ее, осененное золотым сиянием волос, стало еще прозрачнее, и если бы не чуть заметное дыхание, ее можно было бы счесть мертвой.
Еще накануне она почувствовала себя так плохо, что решила исповедаться и причаститься. В три часа добрый отец Корниль принес ей святые дары. А к вечеру, под ледяным дыханием смерти, ее охватила жадная потребность собороваться, получить небесное исцеление тела и души. И прежде чем потерять сознание, она успела еле слышно, невнятно прошептать Гюбертине свою последнюю просьбу: собороваться скорей, как можно скорей, потому что потом будет уже поздно. Но надвигалась ночь, и решено было дождаться утра; предупрежденный священник должен был скоро прийти.
