Арчибальд Кронин - Древо Иуды
Подумала и тут же прогнала эту мысль с твердостью человека, привыкшего к самодисциплине, но все равно, даже сейчас, она себя не простила. Однако по мере приближения к первому дому, куда ей предстояло нанести визит, она приказала себе отбросить скованность и, повернувшись к Мори, поинтересовалась, не хочет ли он зайти к больному вместе с ней.
— Я потому и здесь! — воскликнул он. — Хочу увидеть все.
Домик арендовал работник фермы, угодивший ногой в молотилку во время сбора последнего урожая. Он лежал на обычной кровати, стоявшей в глубине маленькой темной кухни, здесь же были его жена, побитая жизнью женщина в порванном халате, и три полуодетых, немытых малыша, один из которых ползал по полу с голой попкой, мусоля кусок хлеба с джемом. На кухне давно не прибирали: в раковине скопились немытые кастрюли, на столе, застланном старой грязной газетой, лежала гора жирных тарелок. И вот в этот беспорядок, ужаснувший Мори, Кэти вошла как ни в чем не бывало, с каждым поздоровалась по имени, затем повернулась к больному.
— Ну, Джон, как ты сегодня, голубчик?
— Неплохо, сестра. — Он просветлел при появлении Кэти. — Просто мы с женой теперь редко выходим из дома.
— Цыть, голубчик, не сдавайся. Пройдет неделя, другая, и ты снова будешь на ногах. А теперь давай-ка посмотрим, что там у нас. — Открывая сумку, она как бы между прочим заметила: — Этот господин — друг, зашел поздороваться.
Рана оказалась серьезной и глубокой. Взглянув на нее через плечо Кэти, Мори понял, что еще немного — и была бы повреждена артерия. У больного были пересечены сухожилия, а так как заживления первичным натяжением не произошло, несколько швов успели загноиться. Он не переставал наблюдать за Кэти, пока она замеряла пульс и температуру, промывала рану, перебинтовывала ногу, а сама все время подбадривала больного. Наконец она выпрямилась и сказала:
— Джон даже не представляет, как ему повезло. Еще один дюйм — и ему перерезало бы большой кровеносный сосуд. — После чего, скромно демонстрируя свои знания, вполголоса добавила для Мори: — Он называется бедренной артерией.
Мори подавил улыбку, благодарно кивнул в ответ на информацию, по-прежнему не сводя глаз с Кэти. Тем временем она закрыла сумку и отошла от кровати, воскликнув:
— С Джоном разобрались! Теперь поможем твоей девушке. — Она повернулась к его жене. — Давай, Джинни Лэнг, пошевеливайся. Если займешься тарелками, я позабочусь о детях.
Это было поразительно: за пятнадцать минут она умыла и одела детишек, подмела и прибрала кухню, вытерла посуду, которую передавала стоявшая у раковины Джинни. Затем в том же ритме она опустила закатанные рукава и направилась к двери, бросив через плечо:
— И не забудь прислать кого-нибудь сегодня вечером в «центр» за детским молоком.
Мори молчал, пока они не оказались в машине. Заведя мотор, он похвалил:
— Молодец, Кэти, отлично справились.
— Дело привычное, — отмахнулась она. — Главное — взяться.
— Нет, тут требуется нечто большее. Вы вдохнули в них новые силы.
— Бог свидетель, им это нужно, беднягам, — покачала она головой.
Мрак не рассеялся, по-прежнему было влажно и ветрено, спутанный клубок проселочных дорог был покрыт слоем жидкой грязи, ряды коттеджей для рабочих — маленькие бедные жилища — смотрелись под дождем совсем убого. Но девушку, казалось, этот вид не угнетал. Утренняя подавленность прошла. Выходя из машины с черной сестринской сумкой и шлепая по лужам на сырые кухни и тесные спальни в мансардах, она проявляла проворство, превышавшее профессиональные требования, и непритворную готовность помочь, которую Мори отказывался понимать. Каждый раз она просила его подождать в машине, но он не соглашался и шел вместе с ней: что-то непонятное заставляло его так поступать. Весь день он смотрел, как она работает: сначала это были кормящие матери и капризные дети; школьница с ошпаренной рукой: повязка так пристала к ожогу, что ее пришлось очень долго и осторожно менять; жена рабочего с кирпичного завода, что сидела в подушках, борясь с приступом астмы; затем пошли старики, любители пожаловаться, некоторые из них были прикованы к постели, одного, совсем беспомощного, страдающего недержанием, нужно было вымыть, протереть спиртом пролежни, поменять простыни.
И помимо всего этого множество дополнительных забот, которые она сама на себя взвалила: проветрить и прибрать пыльные комнаты, смердящие ламповым маслом; постирать грязное белье, вымыть посуду, подогреть молоко, поставить суп на кухонную конфорку и довести до кипения; все это в обстановке, которая лично его повергла бы в глубочайшую меланхолию, и выполнено не просто со спокойной деловитостью, а с сочувствием и в приподнятом настроении, что приводило Мори в полное недоумение.
Он мог бы временами подключиться и подсказать кое-что, ибо столкновение с болезнями, хотя и после долгого перерыва, воскресило в его памяти те дни, когда он совершал обходы в уинтонской больнице. Но все же он воздержался, главным образом потому, что Кэти, пытаясь его заинтересовать, продолжала потихоньку комментировать состояние больных простыми медицинскими терминами. Ему не хотелось ее ранить.
Ближе к вечеру, среди последних визитов, когда она посетила больного в одном из рабочих домов, какая-то женщина по соседству попросила ее зайти. Оказалось, у Ангуса, младшенького, «высыпали какие-то прыщики», вот она и подумала, что сестре следует взглянуть на ребенка. Мальчик, с виду мучимый жаром, неудобно лежал под клетчатой шалью на двух стульях, сдвинутых вместе. По словам матери, он жаловался на головную боль и отказывался от еды, потом она увидела пятнышки, среди которых попадались волдыри.
Кэти минуту поболтала с ребенком, после чего, заручившись его доверием, откинула шаль и расстегнула ему рубашку. При виде сыпи ее лицо изменилось, как заметил Мори. Она отослала под каким-то предлогом мать в кладовку и повернулась к нему.
— Бедный мальчик, — прошептала она. — Это оспа. В Берике уже зарегистрировано два случая, и я ужасно боюсь, что это еще один. Мне придется немедленно поставить в известность медицинского инспектора.
Мори поначалу колебался, но потом почувствовал, что ради нее обязан вмешаться. Выбрав тон, слегка пародирующий профессиональную манеру, он произнес:
— Взгляните еще раз, сестра.
Она уставилась на него, смущенная последним словом, а еще больше тем, что на его лице играла улыбка.
— Что вы хотите этим сказать?
— Только то, что нет причин для беспокойства, Кэти. — Он наклонился, наглядно демонстрируя каждое свое замечание. — Взгляните, как распределяются везикулы. Центрипетально, от периферии к центру, а на руках, ногах и лице нет ни одной. Кроме того, они не многокамерны и не имеют признаков втяжения. Наконец, эти папулы находятся в разной стадии развития — в отличие от оспы, где поражение ткани возникает одновременно. С учетом легкости предшествующих симптомов нет ни малейших сомнений относительно диагноза. Ветряная оспа. Скажите матери, чтобы дала ему дозу касторового масла и применила пищевую соду от зуда, через неделю он поправится.
Ее удивление росло с каждой секундой, и теперь она была просто ошеломлена.
— Вы уверены?
— Абсолютно и бесповоротно. — Он прочел в ее взгляде невысказанный вопрос. — Да, я врач, Кэти, — произнес он, словно извиняясь. — Вас это шокирует?
Она едва могла говорить.
— Вы меня совсем огорошили. Почему же раньше не сказали?
— Видите ли… я никогда не практиковал.
— Да что вы! Не могу поверить. Как же так вышло, скажите на милость?
— Это длинная история, Кэти. Я давно хотел рассказать — с тех пор, как мы познакомились. Выслушаете… когда закончите обход?
Она помолчала, продолжая смотреть на него округлившимися глазами, затем неуверенно кивнула. Тут вернулась мать Ангуса, и Кэти ее успокоила, передала рекомендации Мори, после чего они ушли. Через полчаса она закончила свои дела на тот день, и Мори без дальнейших обсуждений поддал газу и быстро повел машину в гостиницу. Так как в общем зале было холодно и дули сквозняки, он прошел с Кэти прямо к себе в номер, где уже ярко горел огонь в камине, вызвал звонком коридорного и приказал немедленно принести горячий суп и поджаренный хлеб с маслом. Ее усталость, которая так встревожила его в то утро, внезапно усилилась — неудивительно, подумал он с горечью, после стольких часов холода и каторжного труда. Он не проронил ни слова, пока она не подкрепилась и не согрелась, и только потом продвинул к ней свой стул.
— Мне столько нужно вам сказать, что я даже не знаю, с чего начать. Меньше всего хотелось бы вам наскучить.
— Не бойтесь, этого не случится. Я должна выслушать, почему вы не практиковали.
Он слегка пожал плечами.
