Путешествия с тетушкой. Стамбульский экспресс - Грэм Грин
— Удивительная работа, — сказала тетушка. — Вордсворт, будь душенькой, принеси нам две порции виски. Августе грустно после грустных-грустных похорон.
Она говорила с ним, будто перед ней был ребенок… или любовник, но последнюю версию я еще не готов был принять.
— Все о'кей? — спросил Вордсворт. — Сглаза не было?
— Все прошло без помех. О господи. Генри, ты не забыл свой пакет?
— Нет-нет, он здесь.
— Тогда пусть Вордсворт положит его в холодильник.
— В этом нет необходимости, тетушка. Прах не портится.
— Да, конечно, как это я сморозила такую глупость. Но все же будет лучше, если Вордсворт отнесет пакет на кухню. Мне бы не хотелось, чтобы он все время напоминал о бедной моей сестре. Идем, я покажу тебе свою спальню. Там большая часть моих венецианских сокровищ.
Тетушка не обманула меня. Там была целая коллекция. Туалетный столик так и сверкал. Чего там только не было: зеркала, пудреницы, пепельницы, чашечки для английских булавок.
— Они вносят веселье и в самый мрачный день, — сказала тетушка.
В комнате стояла огромная двуспальная кровать в таких же причудливых завитушках, как и стекло.
— Особые узы привязывают меня к Венеции, — пояснила тетушка, — именно там началась моя профессиональная карьера и мои путешествия. Я всегда очень любила путешествия, и мне ужасно жаль, что нынче они сократились.
— Возраст настигает нас, не спрашивая, — сказал я.
— Возраст? Я не это имела в виду. Надеюсь, я еще не превратилась в развалину, но для путешествий мне нужен спутник. Вордсворт сейчас очень занят — он готовится в Лондонскую школу экономики. А тут гнездышко Вордсворта, — сказала она, открывая дверь в соседнюю комнату. Комната была уставлена стеклянными фигурками диснеевских персонажей и, что хуже всего, фигурками ухмыляющихся мышей, кошек, зайцев из низкопробных американских мультфильмов, однако выдутых с той же тщательностью, что и люстра.
— Это тоже Венеция, — заявила она. — Хорошо сделано, хотя не так изящно. Но мне кажется, это больше подходит для мужской комнаты.
— Ему они нравятся?
— Он мало здесь бывает. Занятия и другие дела…
— Не хотел бы я видеть это перед глазами, когда утром просыпаюсь.
— Он редко здесь просыпается…
Тетушка повела меня обратно в гостиную, где Вордсворт уже поставил на стол три стакана венецианского стекла с золотым ободком и кувшин с водой, весь в мраморных цветных разводах. Бутылка с черной наклейкой была единственным нормальным предметом и потому неуместным, как неуместен человек в смокинге на маскараде. Сравнение это тут же пришло мне в голову, так как я несколько раз оказывался в подобной неловкой ситуации из-за своей глубоко укоренившейся нелюбви к маскарадным костюмам.
Вордсворт сказал:
— Телефон как черт говорил все время, пока вас тут не было. Вордсворт сказал им, она ушла на очень важный похороны.
— Как удобно, когда можно говорить правду, — заявила тетушка. — Мне никто ничего не передавал?
— Бедный Вордсворт не разбирал их чертовы слова. Не по-английски говорите, им сказал. Они сразу тогда убрались.
Тетушка налила мне гораздо больше виски, чем я привык, я попросил добавить еще воды.
— Теперь я могу сказать вам обоим, какое я чувствую облегчение оттого, что похороны прошли так гладко. Я как-то раз была на очень фешенебельных похоронах — жена известного писателя и, надо сказать, не самого верного из мужей. Это было вскоре после первой мировой войны. Я тогда жила в Брайтоне и интересовалась фабианцами [5]. О них я узнала от твоего отца еще молоденькой девушкой. Я пришла из любопытства пораньше и перегнулась через перильца в крематорской часовне, чтобы прочесть надписи на венках. Я была первая и потому одна в пустой часовне, наедине с гробом, утопающим в цветах. Вордсворт простит меня, он уже слышал эту историю во всех подробностях. Дай я тебе налью еще, — обратилась она ко мне.
— Нет-нет, довольно, тетя Августа. Я и так выпил больше, чем надо.
— Ну так слушай. Я, должно быть, сделала резкое движение и случайно нажала на кнопку. Гроб стронулся с места, раскрылись дверцы. Я чувствовала жар печи и слышала шум пламени. Гроб въехал внутрь, и дверцы захлопнулись. И в этот самый момент явилась вся честная компания: мистер и миссис Бернард Шоу, мистер Уэллс, мисс Несбит — это ее девичья фамилия, доктор Хавелок Эллис, мистер Рамзей Макдоналд [6] и сам вдовец, а священник — он, разумеется, не принадлежал ни к какой официальной церкви — вошел через дверь с другой стороны, где были перильца. Кто-то заиграл гимн Эдварда Карпентера: «Космос, о Космос, Космос имя твое», хотя гроба не было.
— И как вы поступили, тетушка?
— Я спрятала лицо в носовой платок и сделала вид, что плачу, но мне показалось, что ни один человек не заметил — кроме разве священника, но он ничем себя не выдал, — что гроб отсутствует. Вдовец-то — уж во всяком случае. Он и до этого много лет не замечал, что у него есть жена. Доктор Хавелок произнес очень трогательную речь — а может, мне это показалось: тогда я еще не окончательно перешла в католичество, хотя была уже на грани, — о благородном достоинстве прощальной церемонии, без привычного лицемерия и без риторики. И без покойника, можно было добавить с успехом. Все остались вполне довольны. Теперь тебе понятно, Генри, почему я старалась не делать лишних движений сегодня утром.
Я украдкой бросил взгляд на тетушку поверх стакана с виски. Я не знал, что ей ответить. Сказать «Как это грустно» было бы не к месту, так как я вообще сомневался в реальности описываемых похорон, хотя последующие месяцы заставили меня признать, что в основе своей тетушкины рассказы правдивы — она добавляла лишь мелкие детали для общей картины. Меня выручил Вордсворт: он нашел верные слова.
— Надо быть шибко осторожный, когда похороны, — сказал он. — В Менделенд — мой первый жена был менде — всегда разрезают сзади покойника и вынимают селезенка. Если селезенка большой, покойник был колдун и все смеются над семьей и уходят с похороны быстро-быстро. Так было с папа мой жена. Он умер от малярия. Эта люди совсем плохо понимают, малярия делает большой селезенка. Потом мой жена и ее мама быстро-быстро ушел Менделенд и поехал Фритаун [7]. Не хотел терпеть, чтоб соседи злился.
— В Менделенде, должно быть, много колдунов? — спросила тетушка.
— Да, конечно, очень-очень много.
— Боюсь, мне пора идти, тетушка, — сказал я. — Меня все же очень беспокоит газонокосилка. Она совсем заржавеет на дожде.
— Ты будешь скучать без матери. Генри? —
