Уильям Теккерей - "Вороново крыло"

— Ну, конечно, старина, а что?

— А то, что я ставлю пять фунтов против одного, что через три месяца эти векселя будут погашены.

— Идет, я согласен, пусть будет пять фунтов против одного.

Такой неожиданный оборот дела озадачил парфюмера, но до оплаты по векселям у пего оставалось еще целых три месяца, и он с готовностью повторил: "Идет!"

— Ну, а что вы скажете, если ваши счета будут оплачены? — продолжал он.

— Не мои, а Пайка, — поправил его Уокер.

— Ну пусть Пайка! Так вот я расплачусь с Минори, разделаюсь со всеми долгами, вытолкаю Мосроза, и я, и все мое заведение вздохнем свободно, как локон, который сняли со щипцов, — что вы на это скажете, а?

— Это просто невероятно, разве что скончалась королева Анна и оставила вам состояние, или еще неведомо откуда вам привалило счастье.

— Ну, это будет почище наследства королевы Анны или еще кого-нибудь. Что бы вы сказали, если бы увидели вот на этом самом месте, где сейчас сидит Мосроз (чтоб ему провалиться!), головку с самыми прекрасными волосами во всей Европе, а? Это такая женщина, я вам скажу, пальчики оближешь! И я скоро буду иметь честь величать ее миссис Эглантайн и получу за ней в приданое пять тысяч фунтов стерлингов.

— Ну, Тайни, вам и в самом деле привалило счастье. Надеюсь, вы выпишете тогда мне парочку векселей, ведь не забудете же вы старого друга?

— Ну нет, этого я не сделаю. Но за моим столом всегда найдется для вас местечко; и я надеюсь частенько видеть вас у нашего камелька.

— А что скажет француженка-модистка? Она, чего доброго, повесится с отчаянья.

— Тсс. Ни слова о ней. Довольно с меня всех этих развлечений; поверьте, что Эглантайн уже не прежний легкомысленный, молодой весельчак; я хочу остепениться, хочу обзавестись семьей. Мне нужна подруга жизни, которая разделяла бы мои заботы. Мне нужен покой. Я чувствую, что старею.

— Ха-ха-ха! Вы, вы…

— Да, да, я мечтаю о семейном очаге, и он у меня будет.

— И вы перестанете ходить в свой клуб?

— В "Отбивную"? Ну, конечно, женатому человеку не пристало посещать такие места, мне-то уж во всяком случае, а съесть отбивную я могу и дома. Но прошу вас, капитан, никому об этом ни слова; леди, о которой я говорил…

— Уж не ее ли вы ждете? Ах вы, негодный!

— Ну да, это она и ее мать. А теперь вам пора уходить.

Но мистер Уокер твердо решил, что никуда не уйдет, пока не увидит этих прекрасных дам.

После того, как операция над бакенбардами мистера Уокера была завершена, он в самом лучшем расположении? духа подошел к зеркалу и стал приводить себя в порядок; вытянув шею, он полюбовался огромной булавкой, воткнутой в галстук, и принялся самодовольно разглядывать свою левую, особенно любимую им бакенбарду. Эглантайн с непринужденным, но довольно грустным видом расположился на диване; одной рукой он вертел щипцы, которыми только что расправлялся с Уокером, а другой теребил кольцо: он думал. Думал о Морджиане, и о векселе, срок которого истекал шестнадцатого числа, и еще он думал о светло-голубом бархатном халате, расшитом золотом, в котором он бывал так неотразим, — мысли его не сходили с маленькой орбиты его привязанностей, опасений и тщеславных надежд.

"Черт побери, — думал между тем мистер Уокер. — Я красив, такие бакенбарды, как у меня, не всякий день встретишь. А если кто и заметит, что я подкрашиваю бороду, так я…"

В эту самую минуту дверь распахнулась, и полная дама с локоном, ниспадающим на лоб, в желтой шали, в зеленой бархатной шляпе с перьями, в полусапожках и в коричневом, расписанном тюльпанами и прочими экзотическими растениями платье, — одним словом, миссис Крамп и ее дочь влетели в комнату.

— Вот и мы, мистер Эглантайн, — игриво воскликнула миссис Крамп, весело и дружелюбно приветствуя его. — Ах, боже мой, у вас тут, кажется, посторонний джентльмен!

— Прошу вас не стесняться моим присутствием, — ответствовал вышеупомянутый джентльмен с присущей ему обворожительностью. — Я друг Эглантайна, не правда ли, Эгг? Мы ведь одного поля ягоды?

— Не знаю, как насчет поля, но то, что вы фрукт — это верно, проговорил, вставая с дивана, парфюмер.

— Вы, значит, куафер? — спросила миссис Крамп. — Знаете, мистер Эглантайн, в людях, занимающихся вашим делом, есть что-то особенное, я бы сказала изысканное.

— Вы мне льстите, сударыня, — с невозмутимым видом ответил на комплимент мистер Уокер. — Вы позволите мне продемонстрировать мое искусство на вас или на вашей прелестной дочери? Мне, конечно, далеко до Эглантайна, но, уверяю вас, я совсем не так уж плохо справляюсь с этим делом.

— Бросьте, капитан, — прервал его парфюмер, не слишком-то обрадованный встречей между Уокером и предметом своих воздыханий. — Никакой он не парикмахер, миссис Крамп, это капитан Уокер, которого я имею честь называть своим другом. Это первый щеголь в городе из самого что ни на есть высшего общества, — добавил он вполголоса, чтобы слышала только миссис Крамп.

Обыгрывая ошибку, только что совершенную миссис Крамп, Уокер немедленно сунул щипцы в огонь и повернулся к дамам с такой чарующей улыбкой, что обе они, узнав теперь его истинное положение в обществе, вспыхнули, усмехнулись и остались, казалось, чрезвычайно довольны его шуткой. Маменька посмотрела на Джину, Джина — на маменьку, после чего маменька легонько подтолкнула дочку в то место, которое граничило с ее изящной талией, и обе они залились смехом, каким умеют смеяться только дамы и каким, смеем надеяться, они будут способны смеяться до скончания века. Разве нужен для смеха повод? Давайте смеяться всегда, когда нам этого хочется, так же как мы засыпаем, когда нам хочется спать. Миссис Крамп и ее дочь смеялись от всей души, не сводя больших сияющих глаз с мистера Уокера.

— Я ни за что не уйду, — говорил он, подходя к дамам с раскаленными щипцами в руке и вытирая их оберточной бумагой с ловкостью заправского мастера своего дела (надо вам сказать, что Уокер каждое утро со всей тщательностью и с большим искусством сам подвивал свои огромные бакенбарды), — я ни за что не уйду, дорогой мой Эглантайн. Раз миледи приняла меня за парикмахера, я имею полное право оставаться здесь.

— Ах нет, как можно! — вскричала миссис Крамп, покраснев неожиданно как пион.

— Но ведь я надену свой пеньюар, мама, — возразила мисс, взглянув было на джентльмена, но вдруг потупилась и тоже залилась краской.

— Но, Джина, говорю же тебе, ему нельзя тут оставаться: уж не думаешь ли ты, что я стану снимать при нем свою…

— Ах, вот оно что, мама имеет в виду свою накладку! — подсказала мисс Крамп, подпрыгивая и заливаясь неудержимым хохотом, и в ответ на ее смех почтенная хозяйка "Сапожной Щетки", любившая шутку, даже когда она отпускалась по ее собственному адресу, тоже рассмеялась и заявила, что никто еще, кроме мистера Крампа и мистера Эглантайна, не видел ее без упомянутого украшения.

— Ну так уходите же, насмешник, — обратилась мисс Крамп к Уокеру, — я хочу поспеть к увертюре, а сейчас уже шесть часов, и мы непременно опоздаем.

Но это "уходите" было сказано таким тоном, что проницательный мистер Уокер понял его как "останьтесь".

— И не подумаю, Эгги, я не уйду отсюда, пока вы не кончите завивать этих дам; разве вы сами не говорили, что во всей Европе не найти таких волос, как у мисс Крамп? Неужели же вы думаете, что я соглашусь уйти, не увидев это чудо? Да ни за что на свете!

— Ах вы, противный, гадкий, несносный насмешник! — воскликнула мисс Крамп. Но с этими словами она сняла шляпу и повесила ее на один из подсвечников, стоявших перед зеркалом мистера Эглантайна (это была черная бархатная шляпка с отделкой из дешевых кружев и украшенная настурциями, вьюнками и желтофиолей).

— Подайте мне, пожалуйста, мой пеньюар, мистер Арчибальд, — обратилась она к Эглантайну, и Эглантайн, готовый на все, когда она называла его по имени, немедленно извлек требуемое одеяние и окутал им нежные плечи дамы, которая тем временем сняла со лба диадему из накладного золота, вынула два медных гребня с поддельными рубинами и третий, тот, что придерживал пучок на затылке, затем посмотрела своими огромными глазами на незнакомца, тряхнула головой, и роскошная волна переливающихся, великолепных, вьющихся, черных, как агат, волос хлынула водопадом вниз, — зрелище, должен сказать, которое доставило бы наслаждение самому мистеру Роуленду. Волосы рассыпались по ее плечам, по спине, по спинке кресла, на котором она сидела, и из-под этого каскада волос лукаво блестели глаза, а розовое личико сияло торжествующей улыбкой, говорившей: ну видели вы где-нибудь подобное небесное создание?

— Черт побери, я никогда не видел ничего более прекрасного! — вскричал мистер Уокер с нескрываемым восхищением.

— В самом деле, — проговорила миссис Крамп, принимая комплимент на свой счет. — Когда я в тысяча восемьсот двадцатом году играла в "Уэлзе" и у меня родилось это прелестное дитя, мои волосы были точно такие же. Меня прозвали из-за них "Вороново крыло", и теперь я частенько говорю Морджиане, что она появилась на свет для того, чтобы похитить волосы у матери. Случалось ли вам бывать в "Уэлзе" в тысяча восемьсот двадцатом году, сэр? Может, вы запомнили мисс Деланси. Я же и есть та самая мисс Деланси! Может, помните;