Залман Шнеур - Шкловцы
— Рас-при… Черт знает, что у них тут понаписано. Что за паскудное слово. Где этот мальчик, который уже учит Гемору? Уроки делает? А ну, спроси-ка у него прямо сейчас, что такое распри, поглядим, что он знает.
— Он не знает, — через минуту-другую приносит известие тетя Фейга, — поискал, посмотрел, бе, ме, не знает.
Дядя Ури с умным видом вздергивает бороду и говорит:
— Вот как? Он тоже не знает? Тогда зачем он учится? Платим учителю три рубля в месяц, платим… Выброшенные деньги!
— Выброшенные деньги, — соглашается тетя Фейга.
И дядя Ури заменяет незадавшиеся новости со словом «распри» на другой заголовок:
— Боль-боль-шой скан-дал у-в у-в Думе! Ну, Фейга, ты слышишь? Опять скандал в Думе. Если пишут «большой скандал», это, верно, настоящий скандал. Немаленький, видать. Враг Израиля там снова все вверх дном переворачивает. Наверняка снова Пуришкевич[35], да сотрется имя его и память о нем. Ужас! И чего этот гой на нас насел?
Тетя Фейга вносит самовар и заваривает чай, а дядя Ури продолжает читать заголовки. От заголовков он переходит к объявлениям и всем делится с женой. Ты слышишь, Фейга, требуются служанки! Хорошенькое дельце! Поди еще их найди. Ты слышишь, Фейга, врачи милости просят пожаловать к ним лечиться. Ты погляди, а наш-то фершел[36] еще и недоволен, что ему пятиалтынный платят, двадцать копеек ему подавай… Иначе ему не годится… Ты погляди! А Зямина девка еще хочет ехать учиться «на зубы»… Да-а-а… Позавидовала кошка собачью житью! Вот увидишь! Дантистов этих как собак нерезаных. Та-а-к, пенсионы… Театр. Пу-дра… Нечего читать и не на что смотреть!
И вдруг дяде Ури бросается в глаза напечатанный в газете сапог и крупная подпись «Самая лучшая обувь». Он кричит жене:
— Фейга, Фейга, сколько ты заплатила за сапоги для детей? По четыре рубля за пару? Тоже мне скидка! На, вот тебе: пара сапог за три рубля. Хороша хозяйка, тебе бы только деньги мотать!
— Что это ты ко мне прицепился? — сердится тетя Фейга. — Расчитался тут! Хотел чая, так и пей чай. Уж хватит тебе читать!
Дядя Ури швыряет в сердцах русскую газету:
— Эх, что с тобой говорить, налей-ка мне лучше стакан чая.
Тетя Фейга наливает дяде Ури полный стакан чая и накладывает малиновое варенье, чтобы успокоить его нервы, разыгравшиеся от чтения газеты. Прочитанный лист она кладет обратно на комод, куда завтра и послезавтра прибавятся новые листы, много-много — бумага для субботних глечиков. И кто знает, может быть, когда через неделю-другую дядя Ури снова усядется за чтение газет, тетя Фейга вытащит для него двумя пальцами ту же самую газету, которую он уже давно прочитал и забыл, и дядя Ури будет снова читать все заголовки, как обычно. Он начнет с передовицы «Мы не хотим голодать» и дойдет до настоящего скандала в Думе, и будет долго рассказывать все новости тете Фейге, пока не наткнется на рисунок сапога среди рекламных объявлений. Тогда он, удивленный и раздосадованный, остановится и швырнет газету на пол:
— Ах ты, господи! Всегда одно и то же. Нечего читать и не на что смотреть. Фейга, налей-ка мне лучше стакан чаю!
Нет, если бы русский журналист, и русский типограф, и русский наборщик знали, с каким тщанием дядя Ури штудирует их газету, они бы еще усерднее и с еще большей охотой выполняли свою тяжелую работу в тумане и бессоннице петербургских ночей…
Воспитание в субботу
пер. В.Дымшица
1Зимой, во время субботнего послеобеденного сна, в доме у дяди Ури хмуро, потолочные балки становятся ниже, окна запотели. Сквозь них, как сквозь пелену, видны лоскут холодного неба, заснеженная соседская крыша, темно-коричневый санный путь через замерзший разлив. По нему едут сани, узкие крестьянские дровни, и на далеком замерзшем пруду запряженные в них лошадки кажутся маленькими, ледащими. Жалко мужиков! Куда они едут в субботу в такой холод? Куда тащат своих пузатых лошадок?
Снизу оконные стекла в доме дяди Ури покрыты толстой коркой льда, будто их закапали стеариновой свечой. Становится на улице теплей — корка уменьшается, ударит мороз — растет. Прямо термометр. Для детворы это целое дело. Дети берут копейку и прижимают ее ко льду на стекле. Буквы с копейки отпечатываются наоборот… Пробуют прижать другой стороной монеты — опять то же самое. Дивятся дети, надивиться не могут.
Младшенький тоже проталкивается со своей позеленевшей копейкой, которую он невесть где подобрал… Он притискивает монету всеми своими слабыми, неловкими пальчиками. Его пихают, его толкают, он кричит: «Мама, гляди!» и припечатывает монету изо всех сил. Копейка примерзает к стеклу — все смеются. Младшенький принимается отколупывать ее ногтями, потом гвоздем. Лед трескается вместе со стеклом… А кто получит за это от папы-мамы звонких, что твоя монета, оплеух? Ясное дело, Велвл, одиннадцатилетний мальчик, который уже учит Гемору!.. Пусть не подучивает младших братьев отпечатывать копейки на стеклах. На тебе, новое дело! Копейки отпечатывать…
Однако этим «новым делом», отпечатыванием монет на стекле, удается заняться только по будням, когда приходишь из хедера домой пообедать. А в субботу? Что значит в субботу? В субботу деньги запрещены. Копейки лежат в карманах будничных штанишек. Ах, если бы сегодня можно было отпечатывать монеты! То-то была бы радость для детворы…
Чем же, однако, заняться? Папа спит, мама спит. Кошка набила себе живот остатками чолнта и дремлет, растянувшись на краю печки. Животик кругленький, то поднимется, то опадет, надуется и снова разгладится. Дернут ее за хвост, молчит и делает вид, будто ничего не заметила. Дернут еще раз, она взглянет на детей с приторным смирением и деликатностью старой добросердечной тетушки, которая зашла в гости:
— Мя-я-у…
Это значит: дети, оставьте меня в покое! Даже в субботу после чолнта от вас нет покоя… Стыдитесь! Детвора пристыжена этим мягким и благочестивым «мя-я-у». Хотя… черт ее знает! В будни, только тронь ее, как она опрокидывается на спину лапами вверх и царапается-кусается, как сумасшедшая. То есть ей хочется укусить их как следует, но она боится, как бы они не сломали ей лапку, посмеявшись в придачу. Ничего, она ученая. Она умеет обходиться с этими чертенятами по-хорошему, с помощью кошачьей дипломатии. Она позволяет себя щекотать, даже когда у нее тяжело на душе; даже когда она в плохом настроении, она шалит вместе с детьми… А сегодня, в субботу, гляньте, какие она устраивает представления, какую скромницу из себя строит!
Рахмиелка, чертенок, мальчик, который учит Пятикнижие, раздосадован. Гляньте, гляньте только! Она никого не узнает! И он снова с силой тащит кошку за хвост:
— Слезай с печки! Живо!
Мя-я-у! Кошка сдержанно мяукает и хитро поблескивает зелеными глазами. И в этом «мя-я-у» уже слышится предупреждение.
Она знает, шельма этакая, что сегодня суббота. Что дядя Ури спит тут недалеко, за стенкой… И ежели к ней опять начнут грубо приставать, она так мяукнет, что дядя Ури разом выскочит из постели и такого им задаст…
И таки сразу же слышатся стук в стенку и голос тети Фейги, которая бранится сквозь зубы:
— Оставьте в покое кошку, мерзавцы!.. Дайте отцу немножко поспать…
И тут же вслед заворчит сонный, хриплый голос. Дядя Ури начинает просыпаться:
— М… А, а? Ш… что такое? А?..
— Ничего… — говорит тетя Фейга, чтобы успокоить мужа.
— Ничего! — хором отвечают дети за стенкой.
— Погоди, погоди… — доносится, точно глас небесный, заспанный голос дяди Ури. — Я… я вам покажу «ничего».
Становится тихо. Велвл, одиннадцатилетний мальчик, который уже учит Гемору, отпихивает младших братьев и отсаживается листать старую Агоду с картинками или русскую хрестоматию с портретами царей, которую он рассматривал уже раз сто. Он отлично знает: кто получит добрых оплеух из-за кошки? Он!.. Не младшенький, а он, Велвл!.. Это уж завсегда так.
Кошка победила. Защитила свой послеобеденный субботний сон. И Рахмиелка, чертенок, семилетний мальчик, который учит Пятикнижие, молча показывает ей кулак и скрежещет зубами: «Погоди-погоди, заберет тебя холера!»
Но по-субботнему сытая, жеманная кошка склоняет к нему головку с края печки, глядит на него насмешливо, сверху вниз, глазами набожной тетушки, и с кривой усмешкой на мордочке морщит язвительно розовый сопливый носик… Сегодня она хозяйка, сегодня она на коне. Знает, шельма, что сегодня суббота, что за стенкой спит дядя Ури… Нет, дети! На этот раз вы мне в кашу не наплюете… Мяу!
2Через час слышится скрип кровати и раскатистый кашель… Дядя Ури, не дай бог, не простужен, ничего подобного. Просто в субботу порядочный человек должен после сна слегка прокашляться, капельку покряхтеть… Затем из кухни доносится плеск воды. Дядя Ури умывается и прополаскивает рот. И так это все раскатисто, по-субботнему… С каким-то взбрыком, с хорканьем, с бульканьем:
