Герман Банг - Четыре черта
Но дело не ладилось. Одна за другой исчезали из конюшни лошади: их продавали, чтобы купить корм для остальных... Артисты, у которых еще водились деньги, разъезжались кто куда, а те, кто вынужден был остаться, голодали; наконец спустили последнее, и пришлось закрыть цирк.
Лошадей, костюмы — все отняли у них. Явились судебные исполнители и забрали все без остатка...
Дело было вечером того же дня.
Горстка артистов, оставшихся при цирке, в немой тоске сгрудилась в потемках. Им некуда было податься. Да они и не знали, куда им податься.
В конюшне, перед опустевшими стойлами, сидел на ящике из-под корма директор и рыдал, бормоча сквозь стиснутые зубы одни и те же ругательства на разных языках.
Цирк совсем затих, совсем вымер.
И только собаки — их забыли прихватить с собой судебные исполнители — лежали на ворохе соломы, уныло и настороженно озираясь.
Четверо Чекки зашли в ресторан при цирке. Здесь царило полное запустение. Хозяин запер шкаф и спрятал стаканы и рюмки. Столы и стулья, покрытые пылью, стояли, а не то и валялись как попало.
Четверо Чекки молча присели в углу. Они только что возвратились с почты. Ходили они туда каждый день. За письмами от агентов. В письмах были одни отказы.
Фриц распечатывал и читал про себя эти письма. Остальные трое сидели рядом, даже не решаясь ни о чем спросить.
Фриц распечатывал письмо за письмом, не спеша прочитывал, словно не веря написанному, и откладывал в сторону.
Остальные лишь глядели на него в угрюмом молчании.
Потом он сказал:
— Ничего.
И они продолжали молча сидеть у груды безрадостных писем, которые и на сей раз не принесли им никакой доброй вести.
Наконец Фриц сказал:
— Так дальше нельзя. Мы должны подыскать себе новое амплуа.
Адольф пожал плечами.
— Слыхали уже,— сказал он с издевкой,— придумал бы лучше что-нибудь другое.
— Воздушный полет — вот стоящее дело,— глухо проговорил Фриц.
Остальные молчали, и Фриц так же глухо продолжал:
— Мы могли бы работать под куполом.
Снова вклинилась тишина, затем Адольф чуть ли не со злобой спросил:
— А ты уверен, что не переломаешь себе кости?
Фриц не ответил. Стало совсем темно, долгое время
все молчали.
— А может, нам лучше расстаться,— еле слышно хрипло проговорил Адольф.
У каждого из них мелькала та же мысль, и все они страшились ее. Теперь она была высказана, и, уставившись в темноту пустого зала, Адольф добавил:
— Что толку вместе сидеть у пустого котла!
Он говорил глухим, раздраженным тоном, как говорят бедняки, с голоду ссорящиеся друг с другом, а Фриц все молчал, не отрывая глаз от полу.
Они поднялись и вышли из ресторана. Во всех коридорах было холодно и темно.
Они шли, скучась, как всегда, и Эмэ сказала — так тихо, что Фриц едва расслышал ее слова:
— Фриц, я буду работать в воздухе.
Фриц замер.
— Я это знал,— ответил он и взял ее за руку.
Луиза и Адольф молчали.
Они решили остаться в этом городе. Фриц заложил их последние кольца. Адольф продолжал переписку с агентами. А Фриц и Эмэ работали.
Они повесили свои трапеции в цирке и упражнялись на них каждый день. Они перевели на них многие из партерных трюков и часами, взмокнув от пота, истязали свои тела.
Час за часом выкрикивал Фриц слова команды. А потом они отдыхали, сидя рядом на одной трапеции и тихо, устало улыбались.
Понемногу они осваивались с новым делом и скоро взялись за трюки Хэнлона-Вольта. Они пытались выполнить перелет от одной трапеции к другой, но каждый раз падали головой вниз в сетку.
И все же они снова и снова повторяли упражнения, подбадривая друг друга криками;
— En avant! [Вперёд! (франц.)]
— Ça va! [Хорошо! (франц.)]
— Encore![Еще раз! (франц.)]
Фриц долетел до трапеции. Эмэ упала.
Они не сдавались.
Глаза их пылали, мускулы напрягались, как пружина, глухие возгласы звучали, как боевой клич: оба долетали теперь до цели.
Каждый следил за другим лихорадочным, упоенным взглядом:
— En avant — du courage! [Вперёд - смелей! (франц.)]
Эмэ долетела до цели: повиснув на самой дальней трапеции, она еще вся дрожала от усилия. Она повторила попытку, и трюк снова удался. Радость захлестнула их. Казалось, они упивались победной силой своих тел. Стремительно проносились они в воздухе, встречались на лету, а потом опять отдыхали рядом, рука в руке, улыбающиеся, взмокшие от пота.
В порыве радости каждый нахваливал тело партнера, поглаживал его мускулы, оба глядели друг на друга сияющими глазами.
— Ça va! Ça va! — кричали они смеясь.
Они начали усложнять упражнения. Придумывать новые трюки. Предпринимать новые попытки. Они вкладывали в свою работу весь жар первооткрывателей, обсуждая и беспрестанно изобретая варианты. Фриц потерял сон: мысль о работе не давала ему покоя.
По утрам, еще до восхода солнца, он будил Эмэ стуком в дверь.
И, еще стоя за дверью, покамест Эмэ одевалась, он излагал ей свой замысел, во весь голос объяснял новые трюки, а она с тем же пылом отвечала ему, и их радостные голоса разносились по всему дому.
Протирая глаза, Луиза приподнималась в своей постели.
Она стала приходить на репетиции. Захваченная стремительностью полета, она подбадривала их криками и хлопала в ладоши. Они откликались сверху, и воздух оглашался звонкими возгласами.
Один Адольф молча сидел в углу у входа в конюшню.
Как-то раз он тоже пришел на репетицию и, усевшись в этом углу, стал смотреть. Никто не заговаривал с ним.
Репетиция кончилась, силы партнеров иссякли, и оба тяжело рухнули вниз, в сетку.
Соскочив на землю, Фриц бережно вынул из сетки Эмэ: какой-то миг он радостно держал ее на руках, словно ребенка.
Переодевшись, они зашли в трактир пообедать.
Они начали толковать о будущем, о том, какому цирку предложить свои услуги, о заработке, на который теперь могли рассчитывать, об имени, которое надо было придумать,— об успехе, их ожидавшем.
Дотоле молчальники, они разговорились, смеясь, строили планы на будущее. Фриц размечтался о новых трюках.
— Если бы мы только рискнули,— говорил он в азарте,— если бы мы рискнули...
А Эмэ, глядя ему в глаза, отвечала:
— Почему бы и нет? Раз ты этого хочешь...
Тон, которым она это сказала, тронул Фрица.
— А ты смелая! — вдруг произнес он, взглянув на нее; она ответила ему сияющим взглядом.
Прислонив головы к стене, оба замерли и долго сидели так, уставившись в пространство, о чем-то смутно мечтая.
Настал день, когда они впервые попробовали выполнить смертельный полет, тот, что вместе задумали как свой коронный номер,— и он удался. Промчавшись по воздуху спиной к трапециям, они поймали их.
Снизу до них донесся чей-то возглас. Это кричал Адольф. Подняв к ним лицо, светившееся восторгом, он выкрикивал «браво!», «браво!», и слова эти звонко отдавались в пространстве.
— Браво! Браво! — восхищенно повторял Адольф.
Они начали переговариваться вчетвером: Луиза и
Адольф спрашивали, двое других — вверху на трапециях — отвечали.
В тот день они обедали вместе и на другой день тоже. Разговоры шли только о трюках, словно они снова работали вместе. Фриц сказал:
— Да, дети, а что, если нам выступать вчетвером?. Вы с Адольфом — вверху... крутили бы на трапециях солнце, а мы с Эмэ внизу с нашим «смертельным поле-, том»... Какой получился бы номер!..
Он принялся объяснять свой замысел, подробно описывая все новые трюки, но Адольф молчал, и Луиза не решилась что-либо ответить.
Но на другой день Адольф спросил, переминаясь с ноги на ногу и не поднимая глаз:
— После обеда будете репетировать?
— Нет,— ответили ему,— не будем.
— Дело в том,— сказал Адольф,— что мы попусту тратим время, и тело костенеет...
После обеда Адольф с Луизой начали репетировать. Двое других тоже пришли в манеж посмотреть на них. Подбадривали и наставляли.
Фриц сидел веселый и играл рукой Эмэ.
— Ça va! Ça va! — кричали оба снизу.
Вверху Луиза и Адольф бесстрашно перелетали от одной трапеции к другой.
— Ça va! Ça va! Они знали: теперь они будут вместе.
Репетиции кончились. Номер был готов. Они стали работать так, как задумал Фриц. Они назвались «Четыре черта» и заказали костюмы в Берлине.
Дебют состоялся в Магдебурге. Потом они переезжали из города в город. Повсюду им сопутствовал успех.
Эмэ разделась, легла в постель и долго лежала в потемках без сна, с раскрытыми глазами.
Как явственно представилось ей все, с самого первого дня...
Всю жизнь они были вместе, всю жизнь — плечом к плечу.
И вот теперь явилась Та, чужая женщина,— при одной этой мысли юная акробатка стиснула зубы в бессильной, отчаянной, чисто физической ярости.
Что нужно ей от него, этой женщине с кошачьими глазами? Что нужно ей, этой женщине с улыбкой блудницы?
