Николай Лейкин - Вне рутины

Карты сошлись. Она улыбyулась и подумала: «Да конечно-же должна согласиться, если не совсѣмъ дура».

Небольшіе дешевые часики, съ изображеніемъ вращающаго глазами и играющаго на гитарѣ негра, стоявшіе на выступѣ у печки, показывали половину двѣнадцатаго. Манефа Мартыновна сложила карты, зѣвнула, погасила лампу и опять перебралась въ спальню.

Соняша не спала еще, yо ужъ лежала раздѣвшись и читала какую-то книгу при свѣтѣ свѣчки, поставленной на ночной столикъ.

— Не спишь еще?.. Вотъ и я пришла ложиться, — сказала ей мать въ видѣ привѣтствія и стала раздѣваться. — Голова-то перестала болѣть, что-ли? — спросила она.

— Такъ себѣ…- пробормотала дочь, не отрываясь отъ книги.

— Сердце-то утихло! Благоразуміе-то вернулось къ тебѣ?

— Благоразуміе мое всегда при мнѣ.

— Ну, то-то. Я сейчасъ пасьянсъ раскладывала, задумала на тебя и вышло, что тебѣ слѣдуетъ согласиться на знакомство съ Іерихонскимъ.

— Да вѣдь это не новость, что карты всегда одобряютъ вамъ то, что вы задумали.

Мныефа Мартыновна раздѣлась, покрестилась на образъ, прочитала молитву и стала укладываться въ постель.

— А ты, Соняша, подумай, милушка, насчетъ знакомства съ генераломъ-то, — опять начала она. — Подумай. Вѣдь я только насчетъ знакомства прошу. Тогда-бы я ему и написала. Все-таки, знаешь, неловко письмо оставить безъ отвѣта. Почтенный человѣкъ, генералъ, солидный мужчина… Подумай.

— Хорошо. Подумаю, — тихо отвѣчала Соняша.

«Угомонилась», — подумала мать, украдкой отъ дочери перекрестилась и продолжала:

— А если ты согласишься и пообѣщаешь мнѣ не дерзничать передъ нимъ и быть ласкова, то я ужъ знаю, какъ написать письмо. Да мы даже вмѣстѣ напишемъ. Напишемъ учтиво и съ достоинствомъ. А о предложеніи его ни слова. Только одно: рады знакомству, милости просимъ на чашку чая. А заговоритъ онъ насчетъ женитьбы — я ужъ знаю, какъ отвѣтить. Хорошо? — еще разъ обратилась мать къ дочери.

— Хорошо. Хорошо, — былъ отвѣтъ. — Я подумаю, прощайте.

Дочь загасила свѣчку. Прошло минутъ съ десять. Соняша не спала и думала о просьбѣ матери. Она слышала, что мать ворочалась съ боку-на-бокъ. Соняша разсуждала такъ:

«Вѣдь въ самомъ дѣлѣ отъ знакомства съ Іерихонскимъ ничего не можетъ выйти для меня худого. Къ тому-же, знакомство это ни къ чему не обязываетъ».

— Не спите? — спросила она мать.

— Нѣтъ еще. Разстроилась я какъ-то, — отвѣчала мать. — А что?

— Я подумала насчетъ письма. Пишите завтра. Но только насчетъ знакомства, — кротко отвѣчала дочь.

— Голубушка! Ну, вотъ какъ хорошо! Ну, вотъ онѣ карты-то!.. Спасибо, Соняша, спасибо!

Мать быстро поднялась съ постели, подошла къ дочери и стала ее цѣловать.

V

На утро Манефа Мартыновна проснулась въ самомъ радостномъ настроеніи духа.

«Какъ это хорошо, что Соняша вчера согласилась познакомиться съ Іерихонскимъ», — подумала она и тотчасъ-же принялась одѣваться, смотря на сладко спавшую дочь, которая вставала всегда часа на два позже ея.

Былъ девятый часъ. Заваривъ себѣ въ столовой кофе, Манефа Мартыновна вызвала кухарку Ненилу и стала заказывать обѣдъ, но Ненила, таинственно улыбаясь, перебила ее и сказала:

— А что вы вчера спрашивали насчетъ верхняго генерала, то я у евонной Дарьи узнала. Прикончилъ онъ съ повивальной бабкой, совсѣмъ прикончилъ. Дарья говоритъ, что жениться хочетъ и невѣсту себѣ ищетъ, настоящую невѣсту, барышню, чтобы законъ принять.

Манефа Мартыновна строго взглянула на Ненилу и проговорила:

— Ну, ты насчетъ бабки-то не очень болтай. Сократи языкъ-то. Зачѣмъ человѣка конфузить!

— Да вѣдь вы спрашивали.

— Мало-ли что спрашивала! А ты ужъ любишь языкъ распускать. Да пуще всего, чтобы Софья Николаевна ничего не знала. Дѣвушкамъ не слѣдъ это знать. Брось.

— Слушаю-съ. Мнѣ что! А я для васъ.

Заказавъ обѣдъ и выпивъ двѣ чашки кофе, Манефа Мартыновна тотчасъ-же взяла бумагу и стала составлять черновикъ письма къ Іерихонскому. Она долго и усердно мусолила карандашъ, думала, писала, зачеркивала и опять писала, смотрѣла на часы и сердилась, что дочь не встаетъ, чтобы помочь составить письмо.

Она даже поднялась, чтобы идти разбудить дочь, но остановилась въ раздумьѣ.

«Пусть лучше выспится хорошенько, тогда блажить меньше будетъ», — сказала она себѣ мысленно, сѣла и стала перечитывать письмо.

Письмо ей показалось слишкомъ длиннымъ. Тутъ было объясненіе, что она съ дочерью страдаетъ отъ затворнической жизни и недостатка общества, что ей очень лестно знакомство съ хорошимъ образованнымъ человѣкомъ и тому подобное.

«Зачѣмъ ему все это? Проще лучше. Напишу только, что мы рады познакомиться съ нимъ и просимъ его на чашку чаю — вотъ и все», — рѣшила она, зачеркнула написанное, перевернула листъ бумаги и начала писать вновь.

Когда Соняша въ одиннадцатомъ часу выплыла. въ столовую въ распашномъ капотѣ и съ толстымъ слоемъ не смахнутой пудры на лицѣ, письмо было уже готово, и Манефа Мартыновна сидѣла за безконечнымъ вязаньемъ филе изъ бѣлой бумаги. Соняша чмокнула мать въ щеку, а та съ легкимъ упрекомъ сказала ей:

— Спишь долго. Ужасъ какъ долго. Кофей-то не только простылъ, а обледенѣлъ.

— Кофей разогрѣемъ. А раньше зачѣмъ мнѣ вставать? Какія у меня такія обязанности? Когда я рисовать учиться ходила, я раньше вставала, но сами-же вы стали говорить, что это рисованье только переводъ денегъ, — отвѣчала Соняша съ запальчивостью.

— Не горячись, не горячись. Я такъ только сказала… — остановила ее мать и прибавила:- Письмо готово. Надо только переписать.

— Ахъ, ужъ мнѣ это письмо! Опять письмо!

Соняша сдѣлала кислую гримасу.

— Сама-же ты согласилась, — отвѣчала мать.

— Поневолѣ согласишься, если вы наступя на горло.

Манефа Мартыновна зажгла бензинку и принялась разогрѣвать для дочери кофе, а дочь взяла листъ бумаги и стала читать вслухъ письмо.

— «Многоуважаемый Антіохъ Захаровичъ», произнесла она и злобно прибавила:- Скорѣй-же многопрезираемый.

— Отчего? За что мы его должны презирать? Что онъ намъ худого сдѣлалъ? — спросила мать и тоже прибавила: — Нѣтъ, ты, я вижу, и сегодня лѣвой ногой встала съ постели.

— А вотъ и ошибаетесь. Обѣими ногами. Но я не понимаю, съ какой стати совсѣмъ незнакомому человѣку писать «многоуважаемый»? Просто милостивый государь, — поправилась Соняша.

— Ну, поправь: милостивый государь.

— «Вчера я получила ваше почтенное письмо», — продолжила Соняша, и опять остановилась. — Но позвольте вамъ сказать, что письмо то ужъ вовсе не почтенное, — сказала она. — Разсудите сами, человѣкъ его лѣтъ и вдругъ…

— Позволь… Но вѣдь нельзя-же ругаться въ письмѣ. Всякое письмо требуетъ учтивости.

— Никто васъ не заставляетъ ругаться, но слово «почтенное»-то ужъ вовсе не подходитъ.

— Ну, хорошо. Ну, напиши — «любезное». «Ваше любезное письмо»..

— И любезности я не вижу. Человѣкъ готовится загубить вѣкъ дѣвушки.

— Пойми, что я только изъявляю желаніе съ нимъ познакомиться и прошу его на чашку чаю.

— Ну, хорошо. Пусть будетъ любезное. Любезное все-таки лучше, чѣмъ почтенное. «Я и дочь очень рады съ вами познакомиться», — прочла Соняша вслухъ еще фразу и сказала:- Слово «дочь» долой. Вѣдь вы это пишете, а не я. «Я очень рада съ вами познакомиться, какъ съ сосѣдомъ, и прошу васъ сдѣлать намъ честь»… Рѣшительно не понимаю, какая тутъ особенная честь!

— Милый другъ, да вѣдь въ приглашеніяхъ всегда такъ пишутъ, — возразила мать.

— Ну, пускай будетъ честь, — согласилась Соняша. — Только слово «намъ» я вымараю и поставлю «мнѣ». Вѣдь это вы одна. Я тутъ совершенно не соприкасаюсь. «Сдѣлать мнѣ честь пожаловать сегодня вечеромъ въ семь часовъ на чашку чаю. Преданная вамъ»… Зачѣмъ преданная? Съ какой стати?

— Душечка, такъ всегда пишется.

— Достаточно ему и словъ: «съ глубокимъ почтеніемъ». По правдѣ сказать, онъ и этого не стоитъ.

— Ну, съ почтеніемъ, такъ съ почтеніемъ, — согласилась Манефа Мартыновна и сказала:- Я нарочно старалась быть какъ можно кратче. Теперь ты довольна?

— Очень… — иронически отвѣтила дочь. — Благодарю васъ.

— Зачѣмъ такъ? Съ какой стати? Ты вѣдь согласилась.

— Вынудили, такъ и согласилась. Ну, да все равно, — пробормотала Соняша, принимаясь за кофе и обмакнула въ чашку кусокъ сдобной булки.

— Ну, а теперь, когда исправила письмо, то вотъ, напившись кофею, возьми и перепиши его, — сказала Манефа Мартыновна, шевеля спицами вязанья.

— Это еще съ какой стати! — воскликнула дочь. — Гдѣ рука, тамъ и голова. Вы къ себѣ его приглашаете, а не ко мнѣ. Вы пишете, а не я… ну, и переписывайте сами. А меня — ахъ, оставьте!

— Глупая, да вѣдь я изъ-за того, что у тебя почеркъ лучше и ты грамотнѣе меня пишешь.

— Никакого ему почерка не надо и никакой ему особенной грамотности не требуется. Просто онъ стремится къ намъ ради его старческихъ плотоядныхъ цѣлей на меня.