Кнут Гамсун - Под осенней звездой
А вот Гринхусен хоть бы что. В молодости ни одна девушка не могла перед ним устоять, и до сих пор он, по привычке, ходит молодцом, лихо заломив шапку. Но прыти у него, само собой, поубавилось: таков закон природы. Ну, а если кто противится закону природы, что его ждет? Как на грех, подвернулась мне эта крошка Элисабет, к тому же никакая она не крошка, а рослая и статная, в мать. И грудь у нее такая же вы сокая…
С того первого воскресенья, когда я получил при глашение выпить кофе, меня больше не звали на кухню, да я и сам не хотел и старался избежать этого. Меня мучил стыд. Но однажды пришла служанка и передала мне, что нельзя всякое воскресенье удирать в лес, пожа луйте пить кофе. Так велит госпожа.
Что ж, ладно.
Надеть ли городское платье? Конечно, не плохо бы показать этой фрекен, что я по собственной воле покинул город и надел блузу, хотя у меня золотые ру ки, и я могу провести водопровод. Но когда я нарядился, то сам понял, что рабочая блуза мне куда больше к лицу, – скинул городское платье и спрятал в мешок.
Но на кухне меня ждала вовсе не фрекен, а жена пастора. Она положила под мою чашку белоснежную салфетку и долго болтала со мной.
– Знаете, фокус, которому вы научили моего сына, обходится недешево, – сказала она со смехом. – Маль чик уже извел с полдюжины яиц.
Фокус состоял и том, чтобы поместить очищенное крутое яйцо в графин с узким горлышком, разредив в нем воздух. Это было едва ли не единственное, что я знал из физики.
– Зато опыт с палкой, которую кладут на две бумажные рогатки и ломают одним ударом, очень полезен, – продолжала она. – Правда, я в этом ничего не смыслю, но все же… А когда будет готов колодец?
– Он уже готов. Завтра с утра примемся рыть ка навы.
– Много ли на это надо времени?
– С неделю. И тогда начнем класть трубы.
– Вот как!
Я поблагодарил за кофе и ушел. У нее была при вычка, наверное, еще с детства, разговаривая, погля дывать искоса, хотя в словах ее не было и тени лу кавства…
Листья в лесу понемногу желтели, осень давала себя знать. Зато наступила грибная пора, грибы вылезают повсюду и дружно растут – шампиньоны и моховики сидят подле пней и кочек. То тут, то там алеет крапчатая шляпка мухомора, который стоит на виду, ни от кого не таясь. Удивительный гриб! Растет на той же почве, что и съедобные грибы, пьет из нее те же соки, наравне со всеми его греет солнце и поливает дождь, с виду он такой сочный и крепкий, так бы и съел, но в нем таится коварный мускарин. Когда-то мне хотелось придумать красивую легенду о мухоморе на старинный лад и сказать, будто я вычитал ее в книге.
Мне любопытно глядеть, как цветы и насекомые ведут борьбу за существование. Едва пригреет солнце, они сразу воскресают и час-другой радуются жизни; большие мухи летают быстро и легко, как в разгар лета. Здесь водятся удивительные земляные блошки, каких я прежде не видывал. Желтые, крошечные, меньше самой маленькой запятой, они прыгают на расстоя ние, во много тысяч раз большее их собственной длины. Какая необычайная сила таится в этих крошечных тельцах! А вон ползет паучок со спинкой, похожей на золо тистую жемчужину. Она такая тяжелая, что паучок лезет по былинке спиной вниз. А если встретится непре одолимое препятствие, падает на землю и начинает взбираться на другую былинку. Нет, это вовсе не паучок, а настоящее чудо, смею вас заверить. Я хочу по мочь ему перевернуться и протягиваю листок, но он ощупывает листок и решает: нет, так дело не пойдет, и пятится подальше от ловушки…
Я слышу, как кто-то кличет меня в лесу. Это Ха ральд, который устроил для меня воскресную школу. Он задал мне урок – выучить отрывок из Понтоппидана – и теперь хочет проверить, хорошо ли я подготовился. Когда он учит меня закону божьему, я чувствую, что растроган, – ах, если б меня так учили в детстве!
IX
Колодец готов, канавы вырыты, пришел водопровод чик класть трубы. Он взял в подручные Гринхусена, а мне велел проложить трубы из подвала в верхний этаж.
Я рыл канаву в земляном полу, и вдруг ко мне и подвал спустилась хозяйка. Я остерег ее, что здесь можно оступиться, но она вела себя легкомысленно.
– Тут я не упаду? – спросила она, указывая ру кой. – А тут?
В конце концов она оступилась и упала в яму. Мы стояли рядом. Было темно, а ее глаза еще не привыкли к темноте. Она ощупала край канавы и спросила:
– Как же мне теперь выбраться?
Я ее подсадил. Это было совсем не трудно, потому что она была стройная и легкая, хотя у нее уже была взрослая дочь.
– Поделом мне, надо быть осмотрительней, – сказала она, отряхивая платье. – Ух, как я упала… Послушай, ты не зайдешь на днях ко мне, я хочу кое-что переставить в спальне. Давай сделаем это, когда муж уйдет к прихожанам, он не любит никаких перемен. У вас тут еще много работы?
Я ответил, что на неделю или чуть побольше.
– А потом вы куда пойдете?
– На ближний хутор. Гринхусен подрядился копать там картошку…
Потом я пошел на кухню и пропилил ножовкой дырку в полу. Когда я работал там, у фрекен Элисабет как раз случилось дело на кухне, и, хотя я был ей неприятен, она пересилила себя и заговорила со мной, гляди, как я работаю.
– Подумай только, Олина, – сказала она служанке, – тебе довольно будет отвернуть кран, и потечет вода.
Но старой Олине это было не по душе.
– Слыханное ли дело, чтоб вода текла прямо в кухню!
Она двадцать лет таскала воду для всего дома, а теперь что ей делать?
– Отдыхать, – сказал я.
– Отдыхать? Человек всю жизнь должен работать в поте лица.
– Ну, тогда шей себе приданое, – сказала фрекен с улыбкой.
Она болтала глупости, как ребенок, но я был благодарен ей за то, что она поговорила с нами и побыла немного на кухне. Господи, как ловко и проворно я работал, как остроумно отвечал, как легкомысленно себя вел! До сих пор не могу забыть. А потом фрекен Элисабет спохватилась, что ей недосуг болтать, и ушла.
Вечером я, по своему обыкновению, пошел на кладбище, но там была фрекен Элисабет, и я с поспешностью свернул к лесу. Я подумал: «Может быть, она оценит мою деликатность и скажет: „Бедняжка, как благородно он поступил!“ Ах, вдруг она пойдет в лес следом за мной. Тогда я встану с камня, на который присел, и поклонюсь ей. А она смутится слегка и ска жет: „Я случайно шла мимо, вечер сегодня такой чу десный. А ты что тут делаешь?“ И я отвечу: „Да ничего, сижу себе просто так“, – погляжу на нее невин ным взглядом да уйду. И когда она узнает, что я сижу здесь „просто так“ до позднего вечера, она поймет, какая у меня тонкая душа, как я умею мечтать, и по любит меня…
На другой вечер она опять пришла на кладбище, и у меня мелькнула самонадеянная мысль: «Она ходит сюда ради меня!» Но когда я подошел поближе, то увидел, что она убирает цветами чью-то могилу и при шла вовсе не ради меня. Я снова пошел бродить по лесу, набрел на большой муравейник и до темноты глядел на муравьев; а потом я тихо сидел и слушал, как падают еловые шишки и гроздья рябины. Я напевал себе под нос, посвистывал и размышлял, а иногда вставал и прогуливался, чтобы согреться. Проходили часы, настала ночь, а я, влюбленный без памяти, бродил с непокрытой головой, и звезды смотрели на меня с неба…
– Который час? Ведь уже поздно? – спрашивал порой Гринхусен, когда я приходил на сеновал.
– Одиннадцать, – отвечал я, хотя н а самом деле было два или три ночи.
– И где тебя черти носят? Чтоб тебе пусто было. Будишь человека, которому так славно спалось.
Гринхусен переворачивается на другой бок и мигом засыпает снова. Ему-то что!
И каких только глупостей не натворит немолодой уже человек, когда влюбится. А ведь я еще мнил послужить примером для людей, желающих обрести ду шевный покой!
X
Пришел незнакомый человек и потребовал назад свои инструменты. Стало быть, Гринхусен вовсе их не украл! Что за скучный и неинтересный человек этот Гринхусен, хоть бы раз сделал что-нибудь оригиналь ное, показал широту души.
Я сказал:
– Ты, Гринхусен, только и знаешь, что жрать да дрыхнуть. Вот пришел человек за своим инструментом. Значит, ты просто взял его на время, жалкое ты ни чтожество.
– А ты дурак, – сказал Гринхусен с обидой.
Но я знал способ загладить свою грубость, и обратил все в шутку, как бывало уже.не раз.
– Что ж поделаешь! – сказал он.
– Голову даю на отсечение, что ты найдешь вы ход, – сказал я.
– Ты так думаешь?
– Да. Если только я в тебе не ошибся. И Гринхусен снова растаял.
После обеда я вызвался постричь его и нанес ему еще одну обиду, сказав, что надо почаще мыть голову.
– Вот ведь дожил до седых волос, а плетешь такой вздор, – сказал он.
Бог весть, может быть, Гринхусен и прав. Сам он уже дедушка, по его рыжие волосы даже не тронуты сединой…
А на сеновале, кажется, завелись привидения. Кто еще мог прибрать там и навести уют? Мы с Гринхусеном спали порознь, я купил себе два одеяла, а он всегда спал одетый, валился на сено, в чем был после работы. И вот кто-то застелил мою постель одеялами без единой морщинки, так что любо глядеть. Может, это сделала одна из служанок, чтобы научить меня аккуратности. Ну и пусть, мне все равно.
