Маркиз Сад - Аделаида Брауншвейгская, принцесса Саксонская

Тут к месту охоты подъехали другие кареты, и собеседникам пришлось прерваться; тем не менее граф почувствовал, что впереди забрезжила заря удачи, ради которой он и плел свои интриги. Охота оказалась успешной: затравили оленя. Правители обязаны получать удовольствие от охоты, ибо она помогает им бороться с собственными слабостями. Когда двор вернулся в замок, у графа не оказалось возможности продолжить интересующий его разговор, и прошло немало дней, прежде чем он смог его возобновить.

ГЛАВА II

Как-то раз принц Саксонский призвал графа к себе в кабинет.

— Мерсбург, — начал он, — освободилось место первого камергера, и я решил предоставить его вам. Принцесса поддержала мое решение, равно как и маркиз Тюрингский, а так как оба советчика моих высказались в вашу пользу, я полагаю, что могу полностью доверять вам; должность, вам дарованная, подкрепляет искренность моих слов. Мне также хотелось бы женить вас, граф; я добился для вас руки дочери маркиза Рохлица; она молода, красива и богата, и полагаю, устроив ваш брак, я поспособствую счастью вашей жизни.

— Простите, ваша светлость, — ответил Мерсбург, — но мне кажется, ранний брак не сделает меня счастливым, как того желает ваше высочество. Я слишком молод для брачных уз и могу подождать, а потому умоляю ваше высочество отложить ваши старания на будущее. Приближенный к вашей особе, осыпанный благодеяниями, за кои я вам искренне благодарен, я прошу у вашего высочества дозволения высказать вам свою признательность за все то, что вы соблаговолили для меня сделать, и убедить вас в том, что вы один являетесь предметом забот моих, единственной моей привязанностью. Я не желаю, чтобы иные обязанности отвлекали вашего верного вассала от службы, а служить я хочу только вам.

— Одно другому не мешает, — отвечал Фридрих. — Признайтесь лучше, друг мой, что вы не уверены, что в браке вас ожидает счастье.

— Напротив, сударь, мне кажется, что узы брака, заключенные по обоюдному согласию, являются наиболее верным средством сделать человека счастливым; но если согласия нет, тогда, по мнению моему, они становятся истинным наказанием.

— Ах, дорогой граф, как вы правы! Действительно, когда в душу к тебе закрадывается ревность и ты начинаешь опасаться, что тебя любят далеко не так страстно, как любишь ты сам, жизнь твоя превращается в муку…

— Ваше высочество настолько далеки от подобного несчастья, что невозможно даже предположить, чтобы оно когда-нибудь коснулось вас.

— Вы правы, дорогой граф, я счастлив, по крайней мере, я так думаю. Но чем более безоблачным кажется наше счастье, тем больше мы боимся потерять его.

— В вас говорит ревность, хотя причин для нее у вас нет.

— А разве нужны причины, чтобы испытывать муки ревности? Чем прекраснее предмет вашего обожания, тем больше вас мучит ревность; порой мы даже желаем, чтобы любимая нами женщина обладала меньшей привлекательностью, дабы мы могли не опасаться соперников.

— Но разве есть хоть один, посмевший дерзостно оспаривать у вашего высочества его законную спутницу жизни? Нет, принц, вам не стоит бояться соперников. У вас столько достоинств, коими вы привязываете к себе свою августейшую супругу, делящую с вами трон, что ни один смертный не сможет заставить ее забыть о долге, ибо, находясь подле вас, исполнение сего долга она, без сомнения, почитает за удовольствие.

— Хотелось бы в это верить, Мерсбург; но, увы, от завладевшей мной болезни лекарства нет; ею не страдают только те, кто не знает, что значит любить. Можно сколько угодно твердить, что главное — это уважать возлюбленную свою. Согласен: когда мы ее уважаем, мы боимся ее потерять; но когда мы видим в ней средоточие всего, что воспламеняет наши чувства, то мы боимся, как бы кто-то не увидел в ней то же, что увидели мы. Если такой человек есть, наша ревность оправданна, а если чувства более не воспламеняются, то о любви уже речи не идет.

— Но разве ваше высочество разглядел в добродетельной супруге своей нечто такое, что оправдывало бы его подозрения?

— Нет, друг мой, — с нескрываемой тревогой ответил Фридрих, — но мне кажется, что любовь ее не столь сильна, как моя. Я чувствую, ею движет долг, обязанность; она даже не пытается убедить меня в своих нежных чувствах, что, согласитесь, не может не породить вполне обоснованных подозрений.

— Все еще впереди, ваша светлость. Принцесса молода и не привыкла подчиняться; однако со временем долг превратится в удовольствие; любовь, рожденная из привычки, кажется мне более прочной.

— Значит, счастье мое зависит исключительно от времени?.. Послушайте, граф, мне бы хотелось, чтобы вы завладели ее умом, проникли в сокровенные тайны ее души и выяснили, о чем она думает. Все, что вам удастся узнать, вы расскажете мне, дабы я сам мог судить о положении вещей.

— Принц, — воскликнул Мерсбург, — подумайте, какую роль вы мне отводите! Если Аделаида узнает об этом, она меня возненавидит! Ибо если она невиновна, то подозрения, свидетельством коих станут мои демарши, наверняка разгневают ее. А если она виновна, она тем более не простит мне, что я выдам вам ее тайну. Воспользовавшись вашей снисходительностью, она в конце концов образумится, а я, какими бы справедливыми ни были действия мои, за попытку уличить ее стану жертвой ее гнева.

— Неужели вы считаете, что я не смогу защитить вас от ее мести?

— Нет, ваша светлость; пылкая и порывистая, она разрушит бастион вашей защиты, и тогда ничто не спасет меня от ее негодования. Желая ускорить мое падение, она сумеет убедить вас отправить меня в изгнание, и на меня одновременно обрушится и ярость одного, и ненависть другой.

— Ах, дорогой граф, слова ваши не несут утешения; получается, если она невиновна, то своими подозрениями я вызову неудовольствие ее. Позвольте мне с вами не согласиться: если вы засвидетельствуете ее невиновность, в чем тут повод для гнева? Ведь вы всего лишь подтвердите, что она меня достойна. А если, как бы я того ни опасался, вы узнаете о ее виновности, открытие ваше докажет обоснованность опасений моих.

— Видите, принц, сколь ничтожна искра, способная разжечь пожар ревности! Не ищите изъяна в супруге своей, лучше попытайтесь найти средство успокоить собственное сердце; а от спокойствия до счастья рукой подать.

— Не буду спорить, — ответил Фридрих. — Но, исполнив мой приказ, вы наилучшим образом поможет мне обрести желанное спокойствие, а потому идите и делайте, что велено.

— Подчиняюсь, повелитель, — почтительно кланяясь, ответил Мерсбург. — Но если истина опечалит вас, заклинаю, соблаговолите вспомнить, что вы сами захотели ее узнать.

Честный человек не исполнил бы приказ, полученный Мерсбургом, однако сей последний, чей характер постепенно начинает раскрываться нам во всей своей низости, с удовольствием приступил к его выполнению. Распоряжение принца делало его своего рода посредником между всеми участниками задуманной им интриги, и ему оставалось только заставить их действовать к вящей его выгоде… Однако каковы же намерения его?.. Постичь замыслы графа настолько сложно, что пока мы сделать этого не можем; возможно, нам это удастся в дальнейшем.

Итак, исполняя предписание своего сюзерена, равно как и действуя в собственных интересах, Мерсбург немедленно отыскал маркиза и рассказал ему о своей беседе с принцем.

— Я давно заметил ревность Фридриха, — промолвил в ответ маркиз Тюрингский, — но не знаю, на кого она направлена. Жаль, что он не назвал вам имя того, кого он подозревает.

— Кто, кроме вас, может вызывать у него опасения? Разве при дворе есть еще кто-нибудь, кто мог бы понравиться той, кого вы любите?

— Но если его подозрения падут на меня, что мне делать?

— На вашем месте, — произнес Мерсбург, — я бы постарался все выяснить; а выяснить возможно, только если предпринять решительные шаги. Уверен, принцесса любит вас; дерзайте, добудьте ее признание, и тогда мы сможем выработать нужную линию поведения.

— А вы считаете, что дерзость понравится принцессе?

— Не сомневайтесь; я глубоко постиг ее характер, а потому с уверенностью могу сказать: она искренне к вам расположена.

— Она сама вам об этом сказала?

— Она сказала, что вы являетесь предметом ее самых нежных чувств, однако она не смеет нарушить свой долг.

— Ах! Ее долг — любить меня, — мечтательно произнес маркиз. — О каком долге может идти речь, если душа моя нашла отклик в ее душе? При чем здесь долг, когда любовь отметила нас печатью своей? Я боготворю Аделаиду и буду боготворить всю жизнь; если она пожелает, я отдам за нее всю кровь, до последней капли, ибо я живу ради нее, и моя жизнь принадлежит ей. А если страсть моя найдет отклик в ее душе, сознание этого станет мне наградой, ибо тогда я буду питать надежду на смягчение мук моих.